любовь?! Что в ней такого, что вы все с ума по ней сходите? Ведь только ненормальная способна бросить собственного ребёнка! Оставить его одного ночью в пустом здании! Мама! Это ты сделала! Рада ли ты теперь? Счастлива ли? Получила ли ты то, о чём мечтала? Любовь… Я ненавижу эту твою любовь. Я не Воплощение, мама. Я не буду танцевать сегодня.
Я прислоняюсь пылающим лбом к ледяной стене. В заднем ряду. Там моё место. Может, возьмут в кордебалет. Хочу ли я танцевать?
Ненавижу тебя, мама.
Она мелькает там внизу, между пролётами. Неестественная тень. Она обманула меня, как и ты, мама. В детстве она говорила твоим голосом, смеялась твоим смехом… Это из-за тебя она появилась.
– Убирайся прочь! Пошла вон! Кукла в розовой пачке! Танцуешь?! – Я подскочила с места.
Внизу, на несколько пролётов вглубь, Призрачная балерина танцевала, опираясь на вытертые перила, как на станок. Деми-плие. Пор-де-бра. Батман тандю.
– Ах ты дрянь!
Я бросилась вниз по ступеням.
– Убирайся из моей жизни!
Я летела, перескакивая разом полпролёта. Босые ноги больно бились о каменные плиты.
– Прочь! Прочь! Прочь!
Но тень и не думала исчезать – мелькала то тут, то там. Я выдохлась. Прислонилась к стене, слушая стук собственного сердца.
Обманщица! Из-за тебя я думала, что я особенная! Нет никаких Жертв! Ну как, как человек может раствориться в танце?! Всё это детские сказки, в которые ты заставила меня поверить!
Мне танцевать сегодня одну из сильфид. Третью в заднем ряду. И то если Самсонов не вышвырнет после того, что произошло.
Хочу ли я танцевать?
Да.
Хочу ли быть третьей в заднем ряду?
Да.
Почему?
Потому что хочу видеть её танец. Хочу быть на сцене, когда она ступит на неё своей невесомой ножкой. Вместе с ней я смогу парить над паркетом. Я буду чувствовать себя примой. Это наркотик. Дурман. Ничего общего с реальностью, в которой я обречена быть фоном. Но мне это нужно. Я этого хочу.
Я отрываюсь от стены и, тяжело ступая отбитыми ногами, выхожу в коридор. Нельзя было гоняться за ней. Она же растворяется, как будто и не было! Только ноги сбила. Как теперь танцевать?
В коридоре валяются пуанты. Нежно-розовые, как два воздушных эклера. Я поднимаю их. Что? Они же… Выцвели и посерели. Ленты истрепались. Стелька размякла и почернела по краям. Как будто я протанцевала в них десятки часов. Так и есть. Старые вонючие пуанты. Просто униформа. Рабочая униформа танцовщицы, которая и сама – бесцветный фон. Размытое пятно. Обо мне скажут этим вечером хореографы Мариинки: «Ноги – нет, спина – нет, в целом – нет». Мама, где же ты?
Полчаса до начала. За кулисами не протолкнуться: декораторы, костюмеры, артисты – все здесь. Я подмечаю Таню, нервно вцепившуюся в станок, и Эмму, которая разогревается рядом, но не подхожу к ним. Вдруг кто-то хватает меня за локоть и с силой тащит в сторону.
– Ну-ка брысь отсюда! Ты не танцуешь! – шепчет на ходу Виктор и едва не вталкивает меня в гримёрку. – Зачем переоделась? Чтобы близко к сцене тебя не видел!
– Но, Виктор Эльдарович, я готова! Меня же включили в состав! – выпаливаю я.
– Где ты была во время репетиций? Где была два часа назад во время финального прогона?! – кричит он. – Я уговорил Самсонова поставить тебя, хотел дать шанс!
– Но я готова! Пожалуйста! Вы же мне всё испортите! Меня в театр не возьмут! – Я чувствую, что задыхаюсь от внезапно подступивших к горлу слёз.
– Ты сама виновата! – отрезает Виктор. – Даже не мечтай выступать сегодня.
Он хочет уйти, но я кричу ему вслед срывающимся голосом:
– Вы хотите сломать мою карьеру, как сломали свою?!
Виктор разворачивается в дверях. В его глазах злобный огонь:
– Что ты несёшь, Алина? У тебя не было ни единого шанса с самого начала! Я хотел этот шанс дать тебе. За уши его притягивал, хотя Самсонов был против. И чем ты мне отплатила? Я молчу про то, что произошло с Женей. Ты это сделала или кто-то другой, хорошо, что её состояние вскрылось не во время спектакля! Но не явиться в день премьеры ни на один прогон! О чём ты вообще думала?!
– Вы знаете, что я могу танцевать. Вы не пускаете меня, потому что завидуете. Вы сами никогда не танцевали на этой сцене. И не хотите, чтобы я танцевала! Это старуха сделала вас таким? Из-за неё вы отнимаете у меня мою мечту? Потому что когда-то она отняла мечту у вас?
– Господи, девочка, ты здорова вообще? Что за бред ты несёшь?! При чём тут Эльвира? Ты. Не явилась. На генеральную репетицию. Ты выведена из состава. Это ясно?! Вот, – он суёт мне в руки какие-то листы, – час назад программы новые отпечатали. Читай внимательно: нет тебя в составе!
Я комкаю буклет и кричу ему в лицо:
– Старуха правду сказала о вас! Вам нельзя верить! Вы всё это подстроили! Сначала меня взяли, а теперь выкинули из состава! Чтобы хореографы Мариинского решили, что я никчёмная! Чтобы меня не пустили на порог театра, как и вас когда-то!
Виктор побагровел.
– Ты… – начал он, запинаясь. – Ты что говоришь? Кто тебе сказал про меня?
– Старуха. Она говорила, а я, идиотка, не поняла вовремя…
– Эльвира давно умерла, Алина, – произнёс он, пристально вглядываясь в моё лицо. – Ты это знаешь. Ты живёшь в квартире, которую она завещала академии.
– Да нет же! – Я вытаращила на него глаза. – Зачем вы это..? Она же… Живёт со мной… Я…
– Алина, ты как себя чувствуешь, девочка? – Его голос вдруг стал мягким, как будто он набрал в рот ваты. – Ты переволновалась просто…
– Я не переволновалась! Я… Вы… Опять вы…
Я не понимала, зачем он снова врёт мне. Зачем говорит такое, если она сейчас в зале? Она ведь уже пришла. Стоит только выглянуть из-за кулис – я помню, какой ряд и место у неё – и мы её увидим. Она здесь.
– Она умерла здесь. В театре.
Я закрываю лицо руками, не в силах смотреть на него.
– Двадцать пять лет назад мой класс танцевал выпускной спектакль. Я не выступал, потому что незадолго до этого сломал ногу. Она упала в фойе. В антракте. Стало плохо с сердцем, а у неё… У неё не было с собой лекарства. Она умерла ещё до приезда скорой.
Я вылетаю из гримёрки. Десять минут до начала. Бегу по тёмным коридорам к сцене. Слышу, как кто-то что-то кричит мне, одёргивает, пытаясь остановить. Я выбегаю на сцену. Все здесь. Краем глаза замечаю, как девочки поправляют цветочные венки в волосах, ещё раз осматривают пуанты. Руслан нервничает: я вижу, как дрожат его руки. Я приближаюсь к краю сцены и замираю перед плотным полотном занавеса. Всего на сантиметр я раздвину его. Этого достаточно.
