— Пусть он убьет меня, и этому ужасу придет конец, — пробормотала она.
Вбежавший в комнату мистер Трегаскис грубо схватил ее за руку.
— Она сама это сделала! — воскликнул он. — Это следы ее собственных зубов!
Миссис Шют жалобно вскрикнула.
— Он поднялся по лестнице, сломал замок и прыгнул на кровать! О! О! О! Разве это не та самая кровать, на которой я спала тогда — и разве он не прокрадывался в эту комнату, когда Джона Шюта не было дома?
— Я все еще думаю об этой проклятой рыбе, — сказал мистер Трегаскис. — И уверен, что никто из вас ее не видел, сквайр. Этот человек, Пейли, постоянно наблюдает за прудом, но ничего в нем не заметил.
Мистер Шют кусал ногти, глядя сверху вниз на дрожавшую жену.
— Зажгите все свечи, — сказал он. — Я посижу с бедной дурочкой всю эту ночь.
Пока мистер Трегаскис ходил за свечами, он подошел к двери и выглянул наружу, высоко подняв подсвечник.
По пыльным, потертым ступенькам, вниз спускался след, оставленный чем-то скользким; на них виднелись потеки воды.
Он позвал мистера Трегаскиса.
— Тьфу! — воскликнул корнуоллец. — Это просто Гуди Чейз пролила воду из кувшина.
На следующее утро, выдавшееся чрезвычайно ветреным, мистер Шют, дрожа от холода, отправился к пруду с карпами.
— Мне не хотелось бы провести еще одну такую ночь, как вчера, — сказал он. — Ты будешь спать напротив двери в комнату моей жены, она думает, что проклятый карп охотится за ней…
Затем, осознав абсурдность своих слов, он горько рассмеялся.
— Какая красивая и глупая пантомима! — пробормотал он.
Вернувшись, он поднялся к жене. Та сидела между муслиновыми занавесками, обхватив колени, на смятой постели; в холодной глубине огромной комнаты едва мерцал огонь; ветер порывами налетал на окно, на котором было нацарапано имя Флоренс Фланнери. Мистер Шют поежился.
— Я должен увезти тебя отсюда, — сказал он, превозмогая страх за самого себя, — это проклятое место; Флит все-таки лучше.
Она подняла на него потухшие глаза.
— Я не могу уехать, — глухо произнесла она. — Я приехала сюда, чтобы умереть… разве ты не видишь… на окне… «умерла в 1800 году»?
Он пересек комнату и посмотрел на стекло. Действительно, кто-то добавил слово «умерла» перед цифрами года.
— Это просто дурацкая шутка, — нервно произнес он. — Ты думаешь, существовала только одна Флоренс Фланнери?
— А ты думаешь, — резко возразила она, — их было две?
Она выглядела страшно, скорчившись в постели, с растрепанными волосами, с впавшими щеками на некогда пухлом лице, с распахнутым на груди грязным атласным платьем, всем своим видом символизируя такую муку, такую злобу, такой ужас, что Дэниел Шют провел рукой по глазам, словно стараясь прогнать это воплощение кошмара.
Он был потрясен; ему казалось, он очутился в мире, где возможны любые странности.
— Что ты такое? — взволнованно спросил он. — Значит, он преследовал тебя почти триста лет? Разве ты недостаточно наказана?
— О! О! — простонала женщина. — Не впускай его! Не впускай!
— Сегодня вечером за дверью твоей комнаты будет присматривать Пейли, — пробормотал мистер Шют.
Он, пошатываясь, покинул ужасную комнату; сейчас он ненавидел свою жену сверх всякой меры, но почему-то чувствовал себя обязанным спасти ее от фурий, гнавших и преследовавших ее.
— Она — сумасшедшая, — резко произнес мистер Трегаскис. — Вам придется держать ее взаперти в этой комнате, — это будет нетрудно объяснить, — по причине ее прошлой жизни, этого места и совпадения имен.
Той ночью выпал первый снег; его серые хлопья завивались клубами холодным ветром, кружившим вокруг Шют Корта.
С последними проблесками дневного света, Пейли пришел занять свой пост. Мрачный, молчаливый, в невзрачной одежде, он медленно поднялся наверх и сел перед дверью комнаты миссис Шют.
— Похоже, он знал дорогу, — пробормотал Дэниел Шют.
— Разве вы не знаете, что он выполняет работу в доме? — удивился мистер Трегаскис.
Двое мужчин спали, как обычно, в гостиной, на жестких кушетках, набитых конским волосом, закутавшись в одеяла; остатки ужина покоились на столе, перед сном они положили в камин дрова. Нервы мистера Шюта находились не в том состоянии, чтобы он мог позволить себе проснуться в темноте.
Ветер стих, сугробы чистого белого снега скрашивали черный мрак ночи.
Когда старинные часы пробили три, Дэниел Шют сел и окликнул своего компаньона.
— Возможно, во сне я не переставал размышлять, — сказал он, стуча зубами. — Этот парень… он Пейли, или Дэйли? Вы же знаете, имя того было д'Эйли.
— Не сходите с ума! — резко ответил агент, но тут же приподнялся на локтях, потому что тишину разорвал хриплый, ужасный крик, в котором слышались слова, произносимые на незнакомом языке.
— Бедная женщина, — пробормотал мистер Трегаскис, а Дэниел Шют плотнее закутался в одеяло.
— Я не встану, — прошептал он. — Я не собираюсь вставать!
Мистер Трегаскис натянул брюки, накинул на плечи одеяло, взял свечу, зажег ее у камина и поднялся по лестнице в комнату миссис Шют. В мерцающем пламени свечи на грязных досках были заметны потеки воды.
— Это все чертова неряха Гуди Чейз, — пробормотал он, после чего позвал: — Пейли! Пейли!
Возле двери комнаты миссис Шют, распахнутой настежь, никого не было. Мистер Трегаскис вошел.
Та, чье имя было Флоренс Фланнери, лежала ничком на своей безвкусной кровати; глубокие раны, нанесенные ей, казалось, были оставлены клыками дикого зверя; она выглядела бесконечно старой, сморщенной, отвратительной.
Мистер Трегаскис попятился к лестнице, свеча в его руке дрожала; из темноты торопливо появился мистер Шют.
— Пейли, нет, — глухо прошептал мистер Трегаскис.
— Я видел, как он уходил, — пробормотал мистер Шют, — когда решился встать и подойти к двери; по лестнице ползла огромная рыба с окровавленными челюстями.
СОРНЯКИ
Kecksies (1925)
Два молодых сквайра ехали верхом из Кентербери; будучи навеселе, они кричали и вертелись в седлах, следуя извилистой дорогой через холмы.
Низко нависшее серое небо скрывало простор открытой местности, с одной стороны тянувшейся к морю, а с другой — к Кентскому болоту.
Канавы густо покрывали первоцветы, живые изгороди были полны свежей зеленью боярышника и серой листвой жимолости, длинных ветвей ясеня с твердыми черными шишечками и похожими на палочки побегов желтой ивы, увешанными сережками и маленькими красными кисточками ветвями ореха и березы; но оба молодых человека не обращали на это внимания, потому что ехали по местам, прекрасно им знакомым; при этом Ник Бэтап щурился, глядя на далекие пурпурные холмы, и проклинал дождь. «Еще десять миль по этой дороге, — бормотал он, — и на нас обрушится страшный ливень».
Молодой Кредитон, несколько более навеселе, сонно засмеялся.
— Мы переночуем на ферме, Ник; или ты думаешь, у меня есть арендаторы, которые откажут мне в ужине и ночлеге?
И он во весь голос заорал песню.
— На старой мельнице горит огонек,
Там ведьма плетет свои чары.
Но в комнате, в которой ты
Спишь в моих объятиях, темно.
Ты рядом со мной, по волшебству ли,
Хитростью или повинуясь заклинанию;
Но ты со мной, и я обнимаю тебя,
И люблю тебя, и буду горячо любить.
Тучи окружали их, подобно наступающей армии; придорожная зелень казалась мертвенно-бледной на фоне фиолетового неба, птицы смолкли.
— Черт меня подери, если я хочу вымокнуть, — пробормотал молодой Бэтап. — Пусть меня повесят, Нэд, или пусть я буду проклят, если вижу хотя бы хижину или сарай!
