Ее груди, мягкая плоть под грубым холстом платья, ее запах… Запах масла: Гвенор втирала его в кожу, чтобы та не потеряла упругости. Запах ее тела. Запах, который мог пить только он один. Она пахла плодоносящими деревьями, распускающимися бутонами цветов, готовой к посеву землей.
Овейн потянул завязки платья и коснулся бедер. Ее бросило в дрожь. Его пальцы, пальцы жреца, не были загрубевшими и шершавыми, как у воинов. Как у брата. Должно быть, пальцы Роуэна оставляли на ее коже царапины. Но хоть в этом-то он нравится ей больше?
Иногда Овейн действительно испытывал чувство, что брат рядом. В такие мгновения они будто делили ложе втроем. И когда сейчас он вошел в Гвенор, теряя голову от страсти и желания заставить ее содрогаться и стонать от наслаждения вместе с ним, его вела не только его собственная страсть.
Кто внушил ему эту мысль? Гвенор? Или так и было на самом деле?
Из поколения в поколение жрецы передавали знание о том, что совокупление – священная часть обряда плодородия, ритуала жизни и смерти. Но в самой глубине сердца Овейна терзало сомнение, так ли это? Близость с женой ошеломляла. Пугала своей огромностью. Подавляла. Кружила голову сильнее, чем священные настои, которые он пил, или священный дым, который он вдыхал, чтобы услышать богов.
О ком ты сейчас думаешь? Он хотел выкрикнуть этот вопрос, входя в ее плоть, чувствуя готовность ее лона принять его. Он будто входил в священную пещеру на берегу моря. Незаметный посторонним вход, но внутри… О, внутри…
С кем ты сейчас? Со мной? С братом? Кого из нас принимает твое лоно?
Эти вопросы были его личной пыткой. Они терзали разум каждый раз, когда он делил с Гвенор ложе. Они повторялись в ритме бедер – его, ее – и в ритме его пальцев, ласкающих ее волосы, и в ритме ее пальцев, ласкающих его спину, и в ритме слипшихся губ, с ее горячим дыханием на его шее. И в ритме бьющихся вместе сердец.
С кем ты сейчас? С кем ты сейчас? Мой брат жив во мне? Он мертв?
Рука Овейна сжала ее ягодицы. Тело прижалось к телу. Близко. Невозможно близко. Она отдавалась ему целиком, вся, ее сотрясала дрожь. Вот она вскрикнула, вцепившись в него изо всех сил. Его кровь закипела. Воздух вокруг них пылал.
– Гвенор… – шепнул он. – Я так тебя хочу!
– Ты… во мне.
– Еще. Сильнее. Мы – одно. Только мы. Только я и ты.
Ее волосы благоухали цветами, губы несли вкус меда. Он вдыхал… Лакомился… Пил…
Хриплый шепот:
– Ты меня околдовала…
Гортанный смех:
– Да.
Да. Да. Околдовала. Его колдунья.
Они вместе достигли вершины; кровь неслась по жилам, наполняя тела благословенным огнем. Он вошел в нее последним рывком. Ее лоно было целой Вселенной. Вокруг взрывались и гасли звезды.
– Овейн, Овейн, – стонала она.
Взрыв. И опустошение. Его. Ее. Первое мгновение после.
Они неподвижно лежали рядом. Остывая от сжигавшего их мгновением раньше огня. Сейчас кожа Гвенор пахла ароматом их страсти. Снаружи доносились мерные удары: Брис работал над маской.
– Мне пора в святилище.
– Надолго?
– Знаешь сама. Пока не пойму, что делать.
– Ночью идти опасно. Прилив, вода стоит высоко, – предостерегла она.
– Помню.
Он ласково погладил ее, убрал со лба волосы. Кожа Гвенор была покрыта испариной. Когда ему снова удастся с нею лечь?
– Я вопрошаю богов все годы нашего брака. Что тебя встревожило на этот раз? – спросил он.
Она пожала плечами.
– Так что?
– Травы сегодня отдавали горечью.
Он знал, что для нее это дурной знак: когда определенные травы начинали горчить – жди беды.
С моря повеяло холодом. Гвенор вздрогнула.
– Грядут перемены, – пробормотала она.
Пятнадцать лет назад на племя обрушилась такая же беда. Пятнадцать лет назад случилась битва, в которой погиб брат.
Овейн сказал:
– Брис еще мал для битвы. Тебе не придется тревожиться хотя бы за него.
Сын выреза́л тотем. Овейн наклонился и поцеловал жену во влажный от испарины лоб.
– Мне пора. Буду молиться, вопрошать богов. Может быть, они даруют мне подсказку. Тогда мы успеем приготовиться к нападению римлян. Проводишь меня до моря?
Жас не стала рассказывать Тео о видении. Сначала нужно разобраться самой.
Прошлым летом в Париже на нее за неделю обрушилось несколько галлюцинаций, и каждая «включалась» каким-либо запахом. Что, сейчас она пополнила свою коллекцию вызывающих приступы ароматов?
Парижские галлюцинации были последовательны и правдоподобны. Ей как будто показывали сцены из собственной жизни. Сериал со множеством знакомых подробностей; пазл, детали которого великолепно соответствуют друг другу. Ничего мистического, просто подсознание выдавало накопленную информацию в форме сновидений, ведь так?
В этот раз все было иначе. Она снова видела кельтское кольцо. То самое, из музея «Метрополитен».
Сейчас она смотрела на мир глазами мужчины. Наблюдатель, расположившийся внутри его разума. Но слияния не происходило. Он и она. Два разных «я»…
– Жас? Жас?!
– А? Что случилось?
– У тебя взгляд остекленел. Зову, а ты не слышишь.
– Извини, просто задумалась. Пыталась вспомнить, что читала про янтарь. Мне кажется, запах возник, когда он загорелся. У янтаря любопытные свойства. Из него получается хорошее удобрение, фермеры часто его используют. Наверняка есть что-то еще, но я не слышала.
Она перевела взгляд на погребальный костер. Поворошила веточкой пепел. Сдвинула в сторону наполовину сгоревшее дерево, обуглившиеся сосновые шишки. Под ними обнаружилось множество желтовато-коричневых комочков.
– Похоже на ритуальное погребение. Но не кельтского периода, гораздо позже.
– Это место теперь используют виккане.
– А, современные язычники? Рогатый бог, Триединая богиня и кельтские ритуалы на новый лад?
– Так утверждает тетушка Ева. Она научилась ткацкому ремеслу как раз у их последовательницы. Может рассказывать без остановки. Если тебе интересно.
– С удовольствием бы послушала.
– Значит, едем к нам. Останешься на ужин. Тетушка просила передать тебе приглашение. Еще утром, а я забыл.
* * *
Минерва расположилась на диване в гостиной и читала, время от времени прихлебывая из стакана. Ева сидела за станком над изумительной сине-зеленой тканью.
Обе подняли глаза и посмотрели на вошедших.
Сестры были очень похожи: чудесная ровная кожа почти без морщин и яркие васильковые глаза. Но Ева скорее напоминала изящный букетик ландышей в старинном фарфоровом кувшине, тогда как Минерва – дерзкие темно-пурпурные розы на длинных стеблях в массивной хрустальной вазе. Она помахала новым членам компании и предложила:
