глазам моим предстала обычная современная женская одежда; насколько я мог судить – очень дорогая. Выбор – на любой сезон: зимние наряды, летние наряды, огромный набор тех длинных вечерних платьев, которые все реже и реже видишь в ходу. За всей одеждой тщательно ухаживали, как если бы она и впрямь предполагалась к продаже. Мне пришло в голову, что платья вполне могут оказаться неношеными. Да и комната мало походила на жилую – не будь здесь этого гардероба, я бы принял ее скорее за часовню, чем за спальню.
За часовню в морге, вдруг осенило меня – и разве не о том сказала мадам А., не о многих людях, что умерли здесь? Я-то думал, это форма речи.
– Прикоснитесь к ним, – сказала мадам А., словно прочтя мои мысли. – Достаньте их и посмотрите на отметины тела Хризотемиды.
Я колебался. Если вы не портной, вам инстинктивно не захочется рыться в тряпье чужого человека, тем более – абсолютно незнакомого.
– Достаньте, – повторила мадам А. в своей повелительной манере.
Я осторожно снял с вешалки наугад выбранное платье. Вполне обычное, шерстяное. Теперь стали очевидны следы носки – даже при здешнем полумертвом освещении. Похоже, моя робость вывела старуху из себя – она сама потянула из шкафа вечерний туалет из белого атласа.
– Изумительно, изысканно, несравненно! – пронзительно выкрикнула она. Я думаю, будь в ней достаточно роста – она прижала бы платье к своему телу, как это иной раз делают продавщицы в магазинах одежды. Но с ее комплекцией оставалось только держать его на вытянутых перед собой длинных руках – так что большая часть подола шлейфом улеглась на темно-бордовый ковер. – Встаньте на колени и осмотрите его. – Тут я заколебался. – На колени! – со сталью в голосе приказала мадам А.
Припав на колени, я подобрал ткань платья. Теперь, будучи ближе к полу, я заметил большое темное пятно – даже бордовый ковер не мог его скрыть.
– Поднимите ткань к лицу, – приказала мадам А. Я так и сделал. Какое странное – но и приятное – ощущение! На меня будто дохнуло невесомым шелком. Та, чью кожу окутывал этот наряд, вдруг стала для меня гораздо более реальной, чем старая уродливая мадам А.
Старуха уронила платье – и в тот же миг вытянула следующее, не менее длинное, пошитое из той ткани, которую, если не ошибаюсь, называют жоржет. Бледный атлас все так же покоился на полу между нами.
– Встаньте на белое коленями. Наступите сначала, – велела мадам А., видя, что я собираюсь обогнуть его. – Хризотемиде бы это понравилось.
Я не решился поступить таким образом, отползая аккуратно в сторону, и тогда мадам А. ловко накинула наряд из жоржета мне на голову – мне потребовалась минута-другая возни, чтобы выпутаться. Я не мог не заметить – и даже больше, чем просто заметить, – что ткань сохранила тот самый чарующий аромат в особых местах. Запах кружил голову – мне казалось, что я вот-вот увижу хозяйку гардероба во плоти.
Старуха сдернула с вешалки третий наряд – из голубой тафты, откровенный и очень тонкий.
– Такое вы бы и сами смогли носить, – хихикнула мадам А. – Вам нравится носить голубое, и вы достаточно худы. – Я, конечно, никогда не говорил ей, что мне нравится голубой цвет, – видимо, это как-то считывалось и без слов.
Мадам А. придвинула ногой стул, набросила на него платье, чей низкий лиф небрежно повис на спинке.
– Почему бы вам не поцеловать его? – спросила она, слегка насмехаясь.
Опустившись на колени у подножия стула, я понял, что мои губы – практически на одном уровне с краем сиденья. Отказаться было еще глупее, чем подчиниться. Я опустил лицо и прижался губами к ткани. Мадам А., возможно, смеялась надо мной, но меня теперь не волновало ее присутствие. Несоизмеримо больше мои мысли были заняты той, другой, чьего тела эта ткань касалась.
Когда я поднял глаза, мадам А. стояла на другом стуле – их в комнате было всего два, оба изначально стояли по углам, тяжелые, темные и допотопные. В руках она сжимала рискованно короткое платье из черного бархата. В этот раз она ничего не сказала, и я уже сам, без дозволения, бросился к ней и прижал чудесную ткань к лицу.
– Луна, – пробормотала мадам А., указывая на бледное атласное платье на полу. – И ночь – тоже. – Она качнула черным бархатным драпом из стороны в сторону. Он точно так же восхитительно пах. Я вцепился в ткань, желая удержать на месте – и та мигом безвольно опала мне на руки.
Мадам А. одним прыжком соскочила со стула, точно проворный лепрекон.
– Вам нравятся наряды моей приемной дочери?
– Они… прекрасны.
– У Хризотемиды великолепный вкус, – весьма будничным тоном заявила старуха. Я все еще вдыхал аромат бархата. – Вам стоит увидеть ее нижнее белье, – добавила она, как бы подтверждая свое заявление.
Подойдя к сундуку слева от занавешенного окна, старуха подняла незапертую крышку.
– Подойдите, – прохрипела она, по-волчьи втянув воздух.
Большой сундук ломился от мягкого нижнего белья разных цветов. Хранилось оно, в отличие от платьев, в полнейшем беспорядке – все перепутанное, свалявшееся.
Наверное, я просто стоял и смотрел. И тот же самый запах, гипнотизируя, поднимался из недр сундука.
– Снимите свой голубой пиджак, – сказала мадам А. почти торжественно. – Закатайте свои голубые рукава – и окунитесь в эти белые объятия.
Без вопросов я сделал то, что она сказала.
– Заройтесь в них лицом.
Вряд ли я нуждался в инструктаже. Запах был опьяняющим сам по себе.
– Любите все это. Рвите, терзайте, обладайте, – увещевала мадам А.
Осмелюсь сказать, все это проделал, насколько смог. Определенно прошло много времени.
В конце концов меня, изнеможенного, забило крупной дрожью. Все-таки я только что покинул перегретую комнату. Мышцы мои одеревенели от стояния на коленях, и не менее одеревеневшим ощущался мой разум. Я с трудом поднялся на ноги, чтобы спасти свою куртку. Возвращая на место рукава рубашки, я осознал, что волосы на предплечьях встали дыбом – будто даже сделавшись колючее, острее.
– Ну же! – взвизгнула мадам А., явно ожидая от меня какого-то шага. И я закрыл сундук.
– А в этом ящике – безделушки, – прошипела старуха, оттягивая вырез платья.
Я покачал головой. Я слишком устал и уже не улавливал тот чудесный запах. Когда человека лихорадит, обоняние притупляется.
И в этот момент я впервые по-настоящему обратил внимание на ту картину, что висела над широкой кроватью. Несмотря на плохое освещение, она казалась знакомой. Я подошел к ней и, поставив одно колено на кровать, подался полотну навстречу.
