Энн Райс - Мумия

Они заходили в школы послушать учителей.

Наконец остановились на грязной площади. Клеопатра попила воды из общественного колодца, из общей кружки.

– Вкус точно такой же, – сказала она с задорной улыбкой.

Он помнит, как кружка упала в глубокую холодную воду. Звук эхом прокатился по каменным стенам колодца. Он помнит стук молотов, доносившийся с пристани, видит узкую улочку, а справа вдали – мачты кораблей, похожие на лес без листьев.

«Чего ты хочешь от меня, Рамзес?» – спросила она.

«Чтобы ты стала мудрой царицей Египта. Я уже говорил это тебе».

Клеопатра взяла его за руку и заставила взглянуть на себя.

«Ты хочешь большего. Ты готовишь меня для чего-то более важного».

«Нет», – возразил он, но это была ложь, он впервые солгал ей. Боль усилилась, стала нестерпимой. Я одинок, моя возлюбленная. Я одинок среди смертных. Но этого он ей не сказал. Он стоял и думал о том, что он, бессмертный, не сможет жить без нее.

А что было потом? Еще один вечер любви, возле моря, которое постепенно превращалось из лазоревого в серебристое и наконец, когда взошла полная луна, стало чер­ным. И окружавшая их позолоченная мебель, висячие лампы и аромат благовоний, и где-то в алькове, в отдалении, мальчик, играющий на арфе и поющий печальную песню на древнем египетском языке, слов которой сам певец не понимал. Зато их понимал Рамзес.

Воспоминание за воспоминанием. Его дворец в Тебесе. Тогда он еще был смертным, как все, и боялся смерти, и боялся унижений. Тогда у него был гарем из ста жен, который казался ему обузой.

«Сколько любовников было у тебя с тех пор, как я уехал?» – спросил он Клеопатру.

«О, было много-много мужчин, – ответила она низким, почти мужским голосом. – Но ни один из них не был любовником».

Любовники будут. Будет Юлий Цезарь, а потом еще один, из-за которого она забудет все, чему Рамзес ее учил. «Ради Египта!» – рыдала она. Но просила она не ради Египта. Потому что Египтом тогда была Клеопатра. А Клеопатра жила ради Антония…

Светлело. Туман над морем начал рассеиваться, теперь он видел мерцающую темно-голубую гладь воды. Высоко наверху появилось бледное солнце. И царь тут же ощутил его воздействие. Все тело наполнилось свежей энергией.

Его сигара давно потухла. Он бросил ее за борт, вынул золотой портсигар и достал новую.

За спиной простучали по железной обшивке палубы чьи-то шаги.

– Осталось всего несколько часов, сир. К его сигаре поднесли зажженную спичку.

– Да, мой друг. – Рамзес затянулся. – Плавание на этом корабле было похоже на сон. Что же нам делать с этими двумя, которые знают мой секрет, – с юным негодяем и престарелым философом? Чья осведомленность представляет наибольшую угрозу?

– Разве философы так опасны, сир?

– Граф Рутерфорд верит в сверхъестественное, Самир. И он не трус. Он хочет узнать секрет вечной жизни. Он понимает, что это значит, Самир.

Ответа не было. Лицо Самира было по-прежнему печально.

– Открою тебе еще один секрет, друг мой, – сказал царь. – Мне кажется, я полюбил этого человека.

– Я заметил, сир.

– Он интересный человек, – сказал Рамзес и, к своему удивлению, услышал, как дрогнул его голос. Ему трудно было продолжать, но он все же сказал то, что хотел сказать: – Мне нравится беседовать с ним.

Хэнкок сидел за столом в своем кабинете в музее, глядя на инспектора Трента из Скотленд-Ярда.

– Ну что ж, вижу, у нас нет другого выхода. Попросим у прокурора ордер, войдем в дом и осмотрим коллекцию. Разумеется, если все на месте, если ни одна монета не исчезла…

– Сэр, учитывая, что две уже находятся у нас, вряд ли можно на это надеяться…

Колониальный отель был похож на гигантский розовый торт – с мавританскими арками, мозаичными полами, лакированными ширмами и плетеными креслами, с широкими верандами, которые спускались к сверкающему на солнце песку и голубой глади Средиземного моря.

В огромном вестибюле и других общих залах роились одетые в белое американцы и европейцы. В одном из открытых баров оркестр играл венскую музыку. В другом юный американский пианист наяривал регтайм. Обитые латунью кабины лифтов, расположенные прямо напротив огромной изогнутой лестницы, казалось, находились в непрерывном движении.

Конечно, если бы Рамзес увидел подобное здание в каком-то другом городе, он не был бы так изумлен. Эллиот заметил, в какое состояние тот пришел в первый час пребывания в Александрии.

Куда подевались жизнерадостность и бьющая через край энергия? За чаем он был тих и молчалив и наотрез отказался от прогулки.

За ужином, когда все начали обсуждать внезапный отъезд Генри в Каир, царь рассердился.

– Джулия Стратфорд – взрослая женщина, – сказал он, глядя на нее. – Глупо думать, что она нуждается в компании пьяного, опустившегося человека. Разве мы не джентльмены? Так ведь вы говорите?

– Это верно, – с готовностью подхватил Алекс. – И все-таки он ее брат, и ее дядя хотел, чтобы…

– Ее дядя не знает своего сына! – заявил Рамзес.

Джулия оборвала этот разговор:

– Я рада, что Генри уехал. Довольно скоро мы догоним его в Каире. Там с ним будет трудно. А уж в Долине царей он был бы просто невыносим.

– Точно, – вздохнул Эллиот. – Джулия, теперь я буду твоим стражником. Официально.

– Эллиот, эта поездка для вас слишком утомительна. Вам тоже следовало бы отправиться в Каир и дождаться нас там.

Алекс хотел было возразить, но Эллиот жестом приказал ему не вмешиваться.

– Вопрос уже решен, дорогая, ты знаешь. Кроме того, мне хочется снова повидать Луксор и Абу-Симбел, может быть, в последний раз.

Джулия задумчиво посмотрела на Эллиота. Она знала, что он говорит вполне искренне. Он не мог позволить ей путешествовать вдвоем с Рамсеем, хотелось ей того или нет. И он на самом деле мечтал снова увидеть знаменитые памятники. Но Джулия чувствовала, что у него есть еще какие-то глубоко личные соображения.

Эллиот принял ее молчание за согласие.

– А когда мы поедем на пароходе по Нилу? – спросил Алекс. – Сколько времени ты хочешь пробыть в этом городе, старина? – обратился он к Рамсею.

– Не очень долго, – мрачно ответил Рамсей. – От времен Древнего Рима здесь мало что сохранилось.

По привычке не воспользовавшись ни вилкой, ни ножом, Рамсей быстро уничтожил три блюда и, не дожидаясь, пока остальные закончат ужинать, извинился и ушел.

Весь день он пребывал в унынии. На следующее утро за завтраком не проронил ни слова; отказался сыграть в бильярд и снова ушел один. Видимо, он бродил по улицам и днем и ночью, оставив Джулию проводить время в обществе Алекса. Он не подпускал к себе даже преданного Самира.