— Молчи, ведь скоро мы узнаем, что с твоим отцом.
Я вытирал слезы, чтобы рассмотреть в темноте фигуру доньи Соледад. Матушка спросила тревожно, но решительно:
— Вы видите его?
— Да… он торопится, дорога очень опасная, нет, сейчас здесь безлюдно. Он совсем один. Никто за ним не гонится. Остановился на берегу какой-то реки, но не решается перебраться на тот берег. Река эта подобна морю…
— Пресвятая Дева, хоть бы он не переплывал ее!
— На другом берегу стая белых голубок.
— Он в безопасности?
— Да… С ним демон-покровитель. Тень убиенного ничего не может поделать с ним. Я вижу, как кровь, пролитая его рукой, по капле падает на чью-то невинную голову.
Где-то далеко хлопнула дверь. Мы все почувствовали, что кто-то входит в залу. Волосы мои встали дыбом. Чье-то дыхание я почувствовал на своем лице, и невидимые руки призрака попытались оторвать меня от груди матушки. Я приподнялся в ужасе, не в силах кричать, и в глубине потускневшего зеркала я увидел глаза смерти, и постепенно проступавшую матовую бледность лица, и какую-то фигуру в саване, и кинжал в кровоточащем горле. Видя, что я весь дрожу, перепуганная матушка все прижимала меня к груди. Я показал ей на зеркало, но она ничего не увидела. Донья Соледад уронила руки, до того недвижно воздетые вверх, и с другого конца залы, выйдя из мрака, словно просыпаясь от сна, она направилась к нам. Ее голос сивиллы тоже, казалось, пришел издалека:
— О Иисусе! Только глаза ребенка увидели его. Капля по капле падает кровь на голову невинного. Вокруг него бродит жаждущая мести тень убиенного. Всю жизнь она будет идти за ним. Грешником он был, когда оставил сей мир, и это — призрак ада. Он не прощает. Однажды он вырвет кинжал из горла и ранит невинного.
Пока я был ребенком, в глазах моих долго стоял этот ужас, все, что я увидел тогда, а в ушах снова и снова звучали шаги призрака, появлявшегося рядом со мной, неумолимого и гибельного призрака, который не позволял душе моей, полной тоски, склонной то к мрачным, опустошительным страстям, то к чистейшим порывам, выйти из башни, где она, пленница, грезит уже тридцать лет. Вот и сейчас я слышу бесшумные шаги Тюремщика!
(перевод С. Николаевой)Однажды, когда уже поспел виноград, возле нашей усадьбы появилась высокая худая девушка с почернелым лицом; волосы у нее были тусклые, а запавшие глаза, обведенные темными кругами, лихорадочно горели. Она дико вопила, умоляя нас:
— Будьте милосердны, защитите меня от короля мавров, я пленница его, Иуда похитил меня!
Она уселась в тени распряженной повозки и принялась собирать в узел растрепавшиеся волосы. Потом подошла к лохани, из которой поили скот, и промыла рану на виске. Серенин де Бреталь, старик, который давил виноград в большом глиняном кувшине, остановился, вытирая пот красной от сусла рукой:
— Что мы, бедные, можем! Если тебе нужна защита, обратись к правосудию! Чем мы можем помочь тебе здесь? Что мы, бедные, можем?..
Женщина умоляла:
— Глядите, адское пламя меня уже лижет! Неужто нет ни единой христианской души, чтоб произнести надо мной святые слова и освободить от врага человеческого?
Одна старуха спросила:
— Из наших ли мест ты?
Зарыдала девушка с почернелым лицом:
— Я живу за Сантьяго, в четырех лигах оттуда.[121] Пришла в эти места наняться в услужение, и, когда искала хозяина, душа моя попала в плен к сатане. Угостили меня ранетным яблоком и приворожили. Я живу во грехе с парнем, он за косы меня по земле волочит, в плену меня держит, а я его никогда не любила и одного ему желаю — смерти. Он с сатаной спознался и меня держит в плену.
Женщины и старики перекрестились благочестиво, зашептали молитву, а парни заблеяли бородатыми козлами, подпрыгивая в кувшинах на повозках, красные от сусла, обнаженные и крепкие. Закричал Педро эль Арнело из Лугар-де-Кондес:
— О-го-го! Не давай себя тискать да щекотать и увидишь, каким с тобой будет враг человеческий.
Раздался смех — веселый и варварский. Девушки, слегка зардевшись, опустили головы и покусывали узелок платка. Парни снова запрыгали, заплясали на повозках, давя виноград. И вдруг праздник закончился. Моя бабушка только еще показалась во дворике, волоча подагрическую ногу и опираясь на руку Микаэлы Пригожей. То была моя бабушка с материнской стороны, донья Долорес Сако, сеньора милостивая и горделивая, высокая, сухощавая и верная обычаям старины. Девушка с почернелым лицом повернулась к сеньоре, воздев руки:
— Не откажите мне в защите, благородная сеньора!
У бабушки дрожал подбородок. Властным голосом она спросила:
— О какой защите ты просишь, девушка?
— Защитите меня от короля мавров![122] Я убежала из пещеры, где он держит меня в плену.
Микаэла Пригожая прошептала на ухо моей бабушке:
— Кажется, она не в своем уме, мисия[123] Долорес!
Бабушка поднесла к глазам очки в черепаховой оправе и снова спросила, глядя на девушку:
— Кто такой король мавров?
— Кто же он, как не король мавров, моя сеньора!
— Не кричи так.
Застонала девушка с почернелым лицом:
— Он спознался с дьяволом и держит меня в плену.
В разговор вступил старый Серенин де Бреталь:
— Сеньора хочет узнать, как зовут парня, что держит тебя под своей властью, и откуда он родом.
Девушка с почернелым лицом все воздевала руки и наконец проговорила дрожащим и охрипшим голосом:
— Милон из Арнойи. Вы никогда не слышали о нем? Милон из Арнойи.
Милон из Арнойи был исполинской силы мужик, которого преследовал закон, и он прятался в горах, совершая налеты на огороды и поля и угоняя скот. В доме моей бабушки, когда слуги собирались по вечерам лущить кукурузу, всегда заходила речь о Милоне из Арнойи. То его видели где-нибудь на ярмарке, то на дороге, а иногда он, как лис, бродил ночами вокруг деревни. И Серенин де Бреталь, у которого была отара овец, вечно рассказывал, как тот ворует ягнят в низине Барбанса. При имени этого бездельника, преследуемого законом, на все лица набежала тень. Только бабушка презрительно улыбалась:
— Этот злодей, если и придет за тобой, не сможет увести тебя отсюда. Ты под защитой моего дома, девушка!
Вокруг раздались голоса, восхваляющие мою бабушку. Девушка с почернелым лицом поблагодарила ее смиренно и уселась у ограды дворика, покрыв голову. Вдали звучали голоса сборщиков винограда. Длинная вереница повозок тянулась по дороге. Босоногие, раскрасневшиеся девушки шли впереди, погоняя золотистых волов. Другие же ехали, стоя в кувшинах, губы их, красные от виноградного сока, смеялись и пели. Повозки медленно въезжали в усадьбу. Вслед за последней повозкой во двор вошел какой-то нищий, весь в лохмотьях. Он был крепкого сложения, с волосатой грудью. Девушка с почернелым лицом, прикрывшая голову юбкой, вскочила, словно угадав его появление. Она вся дрожала, лицо побледнело, помертвело.
