У подножия мрачной лестницы Карл замер и некоторое время простоял здесь, вдыхая кислые кухонные запахи, слушая доносящийся откуда-то детский плач. Проворный таракан, выскочив из-под плинтуса, острым зигзагом проворно засеменил по ступеньке. Карл пошатнулся, ухватился за перила, но тут же взял себя в руки и, покачав головой, стал подниматься по лестнице.
Он свернул в темный угол площадки второго этажа и с минуту стоял, опершись о дверь, рассматривая карандашную надпись на стене: “Никки и Элен” с сердечком, в самом центре которого начала отваливаться штукатурка. Затем нажал на звонок, опустил голову и стал ждать. Из глубины комнаты донесся скрип пружин, послышалось раздраженное ворчание; наконец раздались шаги, неровные и с подшаркиванием, будто от плохого протеза. Дверь резко приоткрылась, натянув до предела цепочку, и в просвете выглянула женщина с сигаретой, свисающей из уголка рта.
— А, это ты, — прохрипела она, и дверь распахнулась.
Карл поднял глаза, встретил жесткий и неуверенный, бегающий взгляд. Он заглянул глубже в два бездонных колодца невысказанной обиды и содрогнулся от злого изгиба порочных губ. Из полумрака на него глядело лицо погубленной юности, будто искаженное одним непрекращающимся криком, криком ночного ужаса перед светлым, негасимым воспоминанием о невинности и красоте.
— Эй, скажи — пусть идут ко всем чертям! — рявкнул кто-то из квартиры заплетающимся языком.
— Заткнись там, — огрызнулась девушка через плечо. — Тут мой папаша пришел… Он пьяный, папа. Ты лучше уж не входи.
Карл кивнул и полез в задний карман брюк за бумажником; затем раскрыл его, чувствуя, как липнет к пальцам пустой и бессмысленный, но цепкий взгляд.
— Как мама? — Она затянулась сигаретой, по-прежнему не сводя глаз с веера десятидолларовых купюр.
— Хорошо, — ответил он. — У мамы все хорошо.
Она протянула руку и тут же зашлась рваным кашлем.
— Проклятые сигареты!.. Спасибо тебе, папа.
Карл не ответил: он глядел на темные шрамы от многочисленных уколов. Деньги выскользнули у него из рук.
— Эй, побыстрей там можно? — донесся из квартиры пьяный рев.
— Слушай, папа, давай закругляться. А то… ты же его знаешь.
— Эльвира! — Карл вытянул вдруг руку, сжал ей запястье и зашептал умоляюще: — В Нью-Йорке есть клиника…
— Да ладно тебе!.. — Девушка скорчила гримасу и начала вырываться.
— Я сам отвезу тебя! Они вылечат! Ты не сядешь в тюрьму!..
— Папа, оставь же наконец! — Она высвободилась из железных тисков.
— Нет, нет, пожалуйста! Это…
Дверь с треском захлопнулась у него перед носом. Карл постоял немного на темной площадке, горестно свесив голову. Послушал приглушенные голоса за дверью. Циничный смех. Душераздирающий кашель. Затем повернулся, собираясь уйти, и вздрогнул: на пути его стоял лейтенант Киндерман.
— Давайте все-таки поговорим, мистер Энгстрем. — Глаза его глядели печально; руки были в карманах. — По-моему, настало время нам поговорить, наконец, откровенно.
Каррас стоял в кабинете директора Института языка и лингвистики, заправляя пленку с первым набором фрагментов, который он подготовил заранее. Наконец он щелкнул ручкой и отступил от стола на шаг. Сдавленно квакающий, возбужденный голос понес полную звуковую ахинею. Некоторое время они слушали запись молча.
— Что это, Фрэнк, язык? — Священник повернулся к директору.
— Чертовщина какая-то, — проговорил тот с хмурым изумлением, не слезая с краешка стола. — Откуда это у вас?
— Занимался когда-то одним случаем раздвоения личности. — Каррас остановил магнитофон. — С тех пор пленка и осталась. А сейчас вспомнил: статью собираюсь писать.
— Понятно.
— И что вы об этом скажете?
Директор стянул с носа очки, закусив ободок.
— Мне, во всяком случае, ничего подобного слышать раньше не приходилось. Хотя… — Он хмуро взглянул на Карраса исподлобья. — Не могли бы вы поставить сначала?
Священник перемотал пленку и запустил ее снова.
— Ну что?
— Вообще-то речевой ритм явно прослушивается.
Каррас быстро подавил шевельнувшуюся было надежду в груди.
— Мне тоже так показалось.
— Но вот языка — нет, не узнаю. Древний он хотя бы или современный, не знаете?
— Ничего не могу об этом сказать.
— Почему бы вам не оставить пленку у меня? Мы бы тут и занялись ей с ребятами.
— Может быть, перепишете, Фрэнк? Мне очень хотелось бы оставить оригинал у себя.
— Ну разумеется.
— Есть тут у меня для вас и кое-что еще. Вы не торопитесь?
— Нет-нет, выкладывайте, в чем там дело.
— Скажите, если я предложу вам речевые фрагменты с голосами двух, судя по всему, разных людей, сможете ли вы на основе семантического анализа установить наверняка, двое все-таки говорят или личность одна и та же?
— Думаю, что смогу.
— Каким образом?
— Есть у нас, например, метод знакотипового подсчета, с помощью которого определяется частота употребления тех или иных частей речи. Для этого требуется, правда, образец объемом не менее тысячи слов.
— И вывод ваш будет окончательным?
— Ну, в основном, да. Видите ли, такой подход позволяет нам обойти стороной лексиконный барьер: нас ведь интересует здесь не то, какие слова употребляет субъект, а то, как он эти слова связывает между собой. Основным критерием служит так называемый “индекс разнообразия”. Простому смертному так сразу и не понять, а нам только того и нужно! — Директор усмехнулся, затем движением головы указал на пленку, которую Каррас держал в руках. — Если я правильно вас понял, тут записаны голоса двух разных людей, так?
— Нет. Наговорил-то все это один человек, просто мы имеем тут дело с раздвоением личности. Голоса совершенно непохожи, да и речь как будто бы разная, но источник — один. Так вот, я и хотел бы попросить вас об одолжении…
— Протестировать? С удовольствием. Сейчас же отнесу пленку одному своему сотруднику…
— Нет, Фрэнк, я прошу вас о действительно большом одолжении: не могли бы вы все это сделать сами, причем как можно скорее?
Директор заглянул священнику в глаза, понял, что дело серьезное.
— О’кей, о’кей, — кивнул он, — тогда займусь этим сейчас же.
Оставив в институте копии, Каррас с оригиналом вернулся в резиденцию. На полу его комнаты перед самой дверью лежало извещение: бумаги из клиники прибыли.
Он бросился в приемную, расписался за пакет. Тут же вернулся в комнату, начал читать и уже через несколько минут понял, что зря побеспокоил лингвиста.
