Он не озвучил эту мысль, потому что не хотел злить Говарда Рензевеера. Говард, в сорок лет по-прежнему очень моложавый, не сомневался, что будет жить вечно. Он бегал трусцой, по минимуму ел жир и белый сахар, каждый день медитировал по полчаса. Говард всегда ожидал, что получит от жизни самое лучшее, и жизнь обычно ни в чем ему не отказывала. И Говард с оптимизмом оценивал их шансы. Говард абсолютно не сомневался (или говорил, что не сомневается) в том, что существо, которого они боялись, не могло путешествовать так далеко и найти их, если они позаботятся о том, чтобы замести следы. Однако Толбек, конечно же, заметил, что Говард бросал нервный взгляд на окно всякий раз, когда карнизы возмущенно скрипели под очередным порывом ветра, и иногда подпрыгивал от громкого треска горящих в камине поленьев. Да и потом, уже того, что они бодрствовали глубокой ночью, хватало, чтобы счесть оптимизм Говарда ложью.
Толбек наливал в свой стакан виски и молока, а Говард Рензевеер тасовал карты, когда в комнате похолодало. Они разом повернулись к камину. Огонь горел, как и прежде, а лопасти вентилятора тихонько шуршали, гоня в комнату теплый воздух. Не открылись ни дверь, ни окно. И вот тут им стало ясно, что холод, который они почувствовали, — не случайный порыв ветерка, потому что температура воздуха быстро снижалась.
Оно пришло. Сказочный, злобный враг. Только что его здесь не было, а через мгновение Оно уже обреталось рядом, демонический и смертоносный сгусток психической энергии.
Толбек поднялся.
Говард Рензевеер вскочил так резко, что перевернул стакан с виски и молоком, потом стул, выронил колоду карт. Комната температурой уже не отличалась от морозильника, хотя в камине все так же горел огонь.
Большой круглый ковер, который лежал на полу между двумя обитыми зеленой тканью диванами, вдруг поднялся в воздух на высоту шести футов. Там и завис параллельно полу. Потом начал вращаться, будто гигантская виниловая пластинка, поставленная на невидимый проигрыватель.
С мыслями о бегстве, которые казались глупыми и безнадежными, Толбек попятился к двери черного хода.
Рензевеер стоял у стола, зачарованный видом вращающегося ковра, не в силах сдвинуться с места.
Ковер упал на пол. Зато один из диванов полетел через комнату, сбил маленький столик с лампой, сломал две ножки, врезался в стойку для журналов, после чего глянцевые издания посыпались на пол, словно птицы, неспособные взлететь.
Толбек целенаправленно пересекал гостиную в направлении кухни. Он уже практически добрался до двери. И у него появилась-таки надежда, что ему удастся спастись. Не решаясь повернуться спиной к невидимому врагу, который находился в гостиной, он завел руку за спину, пытаясь нащупать пальцами ручку двери.
Вокруг Рензевеера закружились брошенные им карты, обретя собственную жизнь, совсем как щетки в фильме «Ученик чародея» [25]. Они вились вокруг него, словно листья, подхваченные дьявольским ветром, сталкивались друг с другом в этом завораживающем танце, издавая звуки, которые Толбеку уже доводилось слышать, если в его присутствии кто-то затачивал ножи. И едва мысль эта пришла ему в голову, как он увидел, что у Рензевеера кровоточат руки, которыми он пытался отбиться от этих покрытых пластиком прямоугольников, а также лицо, голова, шея. Конечно же, карты не могли быть достаточно твердыми и жесткими, чтобы нанести хоть малейшую царапину, и, однако, они резали, кромсали, а Рензевеер вопил от боли.
Заведенная за спину рука Толбека наконец-то нашла ручку двери. Она не подалась под его пальцами. Заперта. Он мог повернуться, найти стопор, в мгновение ока выбежать из коттеджа, но не смог оторвать взгляд от происходящего в гостиной. Страх одновременно впрыснул в кровь адреналин и парализовал его. Ему хотелось бежать куда глаза глядят, и при этом разум и ноги онемели.
Карты упали на пол, ковер тоже. Руки Говарда выглядели так, будто на них натянули алые перчатки.
Карты еще падали на пол, когда каминную решетку сорвало с кронштейнов. Горящее полено вылетело из камина, пересекло комнату и ударило в Рензевеера, потрясенного до такой степени, что он даже не попытался отбить деревянный снаряд. Полено уже наполовину сгорело, и в полете за ним тянулся огненный хвост. Когда оно ударило Рензевееру в живот, обгоревшая часть окуталась черным дымом и осыпалась на туфли Рензевеера. А несгоревшая сердцевина, словно дротик, проникла в брюшину, разрывая кровеносные сосуды, внутренние органы, неся с собой жар огня.
Этого жуткого зрелища вполне хватило для того, чтобы излечить паралич страха, заставивший Толбека терять у двери долгие, драгоценные секунды. Он нашел стопор, повернул, распахнул дверь, выскочил в ночь, ветер, темноту, побежал, спасая свою жизнь.
Температура воздуха поднялась так же быстро, как и упала. В номере мотеля вновь стало тепло.
Дэну Холдейну оставалось только гадать, что случилось… или почти случилось. Что означает изменение температуры воздуха? Опять что-то оккультное появлялось в номере на несколько секунд? Если так, если Оно появилось, почему не напало на Мелани? И что заставило его покинуть номер?
Мелани, похоже, почувствовала, что угрозы больше нет, потому что затихла под одеялом.
Стоя у кровати, глядя на исхудавшую девочку, Дэн, похоже, впервые понял, что она вырастет в такую же красавицу, как и ее мать. Мысль эта заставила его повернуться к Лауре, которая лежала рядом с дочерью и так крепко спала, что не почувствовала ни метаний Мелани под одеялом, ни арктического холода, на полсекунды, или около того, воцарившегося в их номере. Во сне ее лицо напоминало ему лица мадонн, которые он видел на картинах в музеях. В бледно-янтарном свете тусклой лампочки разметавшиеся по подушке густые, шелковистые каштановые волосы Лауры отливали красным золотом осеннего заката, и Дэну захотелось коснуться этих волос, почувствовать, как скользят они между пальцами.
Он вернулся к своей кровати.
Лег на спину, уставившись в потолок.
Подумал о Синди Лейки. Погибшей от руки обезумевшего бойфренда ее матери.
Подумал о своем брате, Дельмаре. Погибшем от руки приемного отца, галлюцинирующего наркомана.
Разумеется, подумал о своей сестре. По-другому у него не бывало. В любую ночь, если он не мог уснуть, на память приходили Дельмар, Кэрри, Синди Лейки.
Со временем, с помощью архива агентства, которое после смерти Лоретты Детвайлер занималось устройством детей в другие семьи, Дэн нашел сестру, с которой его разлучили, когда ему был месяц, а ей — шесть лет. Как и Дельмар, она уже умерла к тому времени, когда Дэн вышел на ее след.
Шестилетняя Кэрри тяжело переживала распад семьи. Эти трагические события нанесли ей тяжелую психологическую и эмоциональную травму, поэтому у нее возникли поведенческие проблемы, из-за которых она никак не могла прижиться у приемных родителей. Так она и дрейфовала из приюта в семью и обратно, с крепнущим ощущением, что она нигде и никому не нужна. Поведение ее становилось все хуже, она начала убегать из приемных семей, и с каждым побегом властям все с большим трудом удавалось найти ее и привести назад. К семнадцати годам она уже прекрасно знала, как прятаться от тех, кто ее ищет, и с тех пор оставалась на свободе, сама себе хозяйка. На всех фотографиях, которые удалось найти Дэну, выглядела она красавицей, но вот в школе успевала не очень, рабочей специальности не имела, а потому, как и многие другие симпатичные девушки из неблагополучных семей, способом заработка она выбрала проституцию… или, вернее, проституция выбрала ее, поскольку выбора-то у нее особо и не было.
К тому времени, когда оборвалась ее короткая, несчастная жизнь, Кэрри исполнилось двадцать восемь лет и она была высокооплачиваемой девушкой по вызову. Один из ее клиентов захотел чего-то особо извращенного. Она отказалась, возникший спор закончился для Кэрри трагически. Ее убили за пять недель до того, как Дэн нашел ее, а ко времени его приезда она пролежала в могиле всего лишь месяц. С братом он разминулся на долгих двенадцать лет, тогда как от встречи с сестрой его отделил какой-то жалкий месяц.
