А на территории базы, он отлично это знал, уже было все кончено. Не было больше ни малейшей паники — там просто не осталось никого, кто мог бы ее создать. Тела лежали повсюду вперемежку. В центральном пункте управления мужчина в форме с офицерскими погонами лежал на полу в позе эмбриона, скрючившись, вероятно, от невыносимой боли, которая терзала его перед тем как убить. Секретарша в соседнем кабинете полулежала за своим столом, остекленевшим взглядом уставившись в потолок, выставив напоказ красивые длинные ноги, практически не прикрытые короткой юбкой. Этими ногами больше никому не суждено было любоваться, и им больше не суждено было обхватывать мужчину. В столовой на базе грузный мужчина сидел за одним из столиков, уронив лицо в тарелку. Видимо он только-только принимался за свой ранний завтрак, когда инфекция убила его. Здесь на базе концентрация отравляющего вещества была просто чудовищной, едва не превышая содержание в воздухе кислорода и при этом успешно с ним смешиваясь. Человек не мучился с симптомами, одновременно напоминающими грипп, ангину и воспаление легких в течение нескольких дней. Тут все происходило практически моментально. Но очень мучительно. Впрочем, мужчина в лицом в тарелке, видимо, так был поглощен предстоящим завтраком, что не мучился долго. В блоке, предназначенном для жилья — был на базе, разумеется, и такой — тоже не было ни движения. Кто-то лежал прямо в коридоре, кто-то в душевой, еще кто-то едва встал с кровати, упал, сраженный жутким вирусом, и больше не поднялся. В спальне одного из начальников (другой лежал на полу в ЦПУ) в кровати под одеялом навсегда застыли два тела: начальник и Людмила — женщина-ученый, которая каждую ночь проводила здесь, что уже ни для кого в их окружении не было секретом, кроме, разумеется, жены. Теперь парочке было суждено упокоиться в этом помещении навечно.
А он вообще оказался на базе из-за нелепой случайности. Со дня на день предстояла проверка, и он специально в свой выходной день заехал проверить готовность персонала к предстоящей инспекции. Проверка эта заняла столько времени, что Стас просто не захотел ехать домой в ночь, а принял решение остаться на базе. Для таких целей на ее территории всегда было предусмотрено наличие комнат, в которых начальство могло заночевать, причем комнаты эти по уровню комфортности не уступали, а по большому счету даже превосходили, гостиничные номера в пятизвездочных отелях.
А рано утром на самом рассвете Стас проснулся от непонятного чувства тревоги. На первый взгляд вокруг все было в порядке: на вышке дежурил часовой, из близлежащего леска пару раз донеслись выстрелы — кто-то из персонала решил поохотиться или просто пострелять. Уже через минуту все изменилось, когда вдруг сирена хриплым звуком с надрывом заголосила, а через минуту повсюду стали появляться и тут же падать люди…
Все эти кадры пролетели перед мысленным взором Стаса, напомнив диафильм. Он с трудом поднялся на ноги, застонав от боли — все мышцы на теле, казалось, решили одновременно взбунтоваться, протестуя против малейших нагрузок. Не взирая на боль, он вновь направился, теперь не бегом — в любом случае уже поздно было бежать — в сторону трассы. База была секретная и, следовательно, находилась на приличном отдалении от населенных пунктов, но вот дорога была относительно близко, к вечеру Стас должен был до нее добраться. Он и направился к ней, ежеминутно спотыкаясь и несколько раз сгибаясь от сильных приступов кашля. У него уже сильно подскочила температура, он почти ничего не видел перед собой, пару раз падал, на второй раз пребольно приложившись лбом к торчавшему из земли корню дерева. В тот раз он долго лежал, стараясь прийти в себя, приложив платок к рассеченному лбу. Стасу оставалось только жалеть, что налетел на корень он своим весьма крепким лбом, а не чем-нибудь другим. А то, быть может, такая смерть была бы легче по сравнению с тем, что его ждало в течение ближайшего дня, может двух дней.
Своей одеждой Стас уже не напоминал российского офицера службы безопасности (особый отдел ФСБ, занимавшийся разработками бактериологического оружия): пиджак был уже в нескольких местах разорван, он выбросил его еще полчаса назад. Брюки, отутюженные с утра, теперь были измятыми, рубашка промокла от пота и была уже не белой, а грязно-серой. Даже стекло на циферблате часов оказалось разбито. Кроме того, если с утра было еще хоть немного прохладно, то спустя несколько часов воздух снова был раскаленным, и солнце безжалостно палило сверху. У Стаса то исчезал жар, то температура снова подскакивала. Он бредил: ему казалось, что он шел, а то слева, то справа от него стояли люди. Те самые люди со знакомыми лицами. Те, кого он оставил на базе, кто был обречен уже в первые минуты катастрофы, кому уже не суждено было никогда увидеть солнечного света. Неясные призрачные силуэты то появлялись недалеко от него, то снова исчезали. Их губы шевелились, словно они что-то говорили Стасу, но он не слышал. Да и не прислушивался. Ему было страшно, что они обвиняют его, все до единого, что в их глазах он видит укор. Они все говорили ему что-то, но в голове у Стаса был только гул. И он не мог понять гул этот из-за голосов или возник сам по себе.
А солнце продолжало нещадно палить. Он успел порадоваться сквозь бред, что успел вытащить темные очки из пиджака, перед тем как его выкинуть. Бумажник был у него всегда в кармане брюк, так что из-за отсутствия денег он мог не переживать. Оставалось только дойти до дороги и дождаться автобуса. А, в крайнем случае, можно было поймать попутку, если бы, конечно, нашлась таковая.
К вечеру Стасу вроде бы немного полегчало. Гул в ушах умолк, высокая температура спала, и взгляд прояснился. Он смог осмотреться и сделал вывод, что на пару километров отклонился от направления, в котором следовало идти, чтобы выйти к трассе. Пришлось сворачивать и идти напрямик, через пролесок, чтобы не делать крюк еще больше. И через два часа он, наконец, вышел к дороге. Серая асфальтированная лента тянулась, петляя, от Владимира прямиком к столице. В какую сторону лучше было бы направиться, Стас не знал, но ему было все равно. Необходимо было двигаться.
— Движение — жизнь, — тихо пробормотал он себе под нос и хрипло рассмеялся.
Звук его голоса его напугал. Он был хриплым и лишенным интонаций. Голос человека, которому за пятьдесят, хотя Стасу едва перевалило за сорок. Он прибавил шагу, высматривая автобусную остановку по обеим сторонам дороги, и вскоре наткнулся на искомое. Он перебежал дорогу, уселся на скамейку на остановке, достал из нагрудного кармана сигареты, прикурил и стал терпеливо ждать. А вокруг уже сгущались сумерки.
