Никаких самодельных чучел.
Или коллекции ножей.
Ничего зловещего, и оттого впечатление еще более зловещее.
Что пошло не так?
Когда это случилось? И как?
Пара-другая вещей намекала на зрелость жильца. Голая женщина – афиша ретроспективы Эгона Шиле в Тейте[50], криво приклеенная к стене пожелтевшим скотчем. В рамке диплом Оксфордского студенческого художественного общества – первое место за рисунок «Быть безбашенной».
Эдвин Черед взял со стола выпускную фотографию:
– А вот и принц собственной персоной.
В море крахмально-белого и траурно-черного юный Реджи Черед был как затравленный зверек: взмокший лоб, взгляд ищет, куда бы скрыться.
– Зря мы его послали в Оксфорд. У него там не было шансов. – Черед бросил фото на стол. – Ладно. Что собираетесь делать?
Джейкоб достал камеру и переснял фотографию. Вышло размыто. Он попытался еще раз. Лучше.
– Я надеялся, вы дадите отправную точку. Скажем, последний адрес.
– Не было у него адреса.
– Но где-то он жил.
– Не ведаю. Туда-сюда шастал.
– Он работал?
– Ничего солидного. Хватало только на прокорм. За мой счет. Кажется, служил курьером, когда уж совсем приперло. А ведь я предупреждал. Он отправился изучать право. Посреди второго триместра вдруг извещает: мол, желает переключиться на изобразительное искусство. Разумеется, этот каприз я запретил. «Иначе до самой нашей смерти он будет сидеть у нас на шее», – сказал я. Так и вышло. Потеха, как Хелен его защищала. Уж она знала, на каких струнах играть. «Мальчик заблудился, Тедди». – «Так пусть возьмет карту». Через неделю он звонит: опять передумал – хочет заниматься историей искусства. «Чудесно, – радуется Хелен. – Станет профессором, очень престижно». Видите, как меня облапошили. Внушили, что это такой компромисс. – Черед покачал головой. – Наверное, они сговорились. История, мать его, искусства… Но и тут он даже до выпуска не дотянул. Вскоре ему приспичило расширить горизонты. Куча денег на учебу, на краски-кисточки. Полгода в Испании, полгода в Риме. «До каких же пор?» – «Он ищет вдохновения». А я тут – как неандерталец какой. Но ваза с фруктами останется вазой с фруктами хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Нью-Йорке.
– Он бывал в Нью-Йорке?
– Не спрашивайте. Я ни черта не знаю. Может, и в Тимбукту бывал. Не ведаю.
– Но в Штаты он ездил.
– Наверняка. Если дорого – ему позарез надо ехать.
– Он не говорил, куда ездит?
– Я давно бросил спрашивать. У меня от его ответов начиналось несварение.
– Когда я сказал, что я из Лос-Анджелеса, вы спросили: что он там наделал?
– Ну да.
– Любопытный выбор слова.
Черед вмиг насторожился:
– Почему?
– У него уже бывали неприятности с законом?
– Об этом мне ничего не известно.
– Пражская девушка заявила о попытке изнасилования.
– Конечно, он-то уже не возразит.
– Еще была Пег, – сказал Джейкоб. – Ваша служанка.
– Да их полно было – что мне, всех по именам помнить?
– Поговаривают, что Реджи причастен к ее смерти.
– Только дурак верит всему, что говорят.
– То есть нет.
– Что-то мне не нравится, как вы со мной разговариваете. Сообщаете, что мой сын убит, и тотчас изрыгаете беспочвенную клевету.
Теперь он уже сын?
– Извините. Я не хотел вас огорчить.
– Меня огорчает ваша готовность принять идиотские измышления за факт, что говорит о вашей легковерности. Вы сказали, его нашли в Праге. А здесь-то что вам надо? На кой черт мне говорить с американцем? Никого другого не нашлось? Дожили.
– Направьте меня на верный путь.
– Бисер перед свиньями, – буркнул Черед.
– Значит, вы не знаете, куда он ездил.
– Сказано же – нет.
– Но он много путешествовал.
– Вероятно.
– На какие деньги?
– Каждое первое число кое-что получал от Хелен. Что не мешало ему пятнадцатого клянчить у меня.
– Деньги поступали на его банковский счет?
– Наверное.
– В каком банке?
– «Барклиз». Вам-то какое дело?
– Можно выяснить, где снимали деньги.
– Что вы так вцепились в его поездки? Вам известно, где его убили. Вот туда и езжайте.
– Вы упомянули, что он работал…
– Ничего подобного. По-моему, я вполне ясно выразился: работы не было.
– Вы сказали, он служил курьером.
– Какая же это работа? Дешевая увертка. Время потянуть.
– Пусть так, но хотелось бы знать, где и на кого он работал.
– На архитектора, своего бывшего педагога.
– Имя?
– Джеймс или Джордж, что-то царственное. Тот самый никчемный педик, который подбил его бросить учебу и заняться мазней.
– Я так понял, у Реджи были художественные способности.
В глазах Череда промелькнул гордый огонек; впрочем, быстро стух.
– Вот и жена так говорила.
Джейкоб кивнул на диплом в рамке:
– Кое-кто с ней был согласен.
– О да, величайший взлет, о котором он неустанно ей напоминал. Всякий раз, как кончались бабки.
– У вас сохранились его работы?
– Вы ценитель изящного, что ли?
– Явите милость.
– Последние полчаса только этим и занят, – сказал Черед. – Вон там, под кроватью.
Джейкоб вытащил два портфолио, коробку со стесанными угольными карандашами, рейсфедерами и эскизный альбом. На кровати раскрыл первую папку.
Плотные кремовые листы, на которые хорошо ложилась тушь, знакомили с хирургически четким мировоззрением Реджи Череда.
Рисовать он умел. Бесспорно. Здесь же были вышеупомянутые вазы с фруктами и унылые сельские пейзажи, больше похожие на документальную фотографию.
– Хелен их развесила по всему дому, – сказал Черед. – Я потом снял, смотреть тошно.
Многие рисунки были подписаны и датированы, но лежали вразнобой. Самый поздний – 2006 год, самый ранний – 1983-й.
– Однако сохранили, – сказал Джейкоб.
– Чтобы выбросить, слишком много возни.
– Проще снять со стен и уложить в папки?
– Это вы на что тут намекаете?
На то, что втайне ты им гордишься. Это подкупает и настораживает.
– За какую работу он получил премию?
– Здесь ее нет. Чертово художественное общество оставило себе. Хелен предлагала им тысячу фунтов, но они ответили, мол, таковы условия конкурса.
Вторая папка оказалась интереснее – обнаженная натура и портреты. Все женщины маняще неистовы. Джейкоб прямо слышал тяжелое дыхание автора, чьей рукой водило подсознание.
И наоборот, мужчины сдержанны, геройски внушительны.
– Кого-нибудь узнаете? – спросил Джейкоб. – С кем я мог бы поговорить.
– Друзья его, надо полагать.
– Кто они?
– Черт их знает. Балбесы. Распутники.
– Он называл какие-нибудь имена?
– Если б называл, я бы постарался забыть.
