– Это официальное расследование, инспектор? – спросил он.
– Не вполне.
– В таком случае могу лишь посоветовать вернуться к часу дня. По общему мнению, наш экскурсионный тур весьма информативен.
– Я надеялся переговорить с теми, кто в то время здесь работал.
– Вы можете передать стюарду письменный запрос.
– А вы случайно не помните этого парня? – спросила Нортон. – Как его, детектив?
– Реджи Черец. – Джейкоб показал фото. – Сын Эдвина Череца.
– К величайшему сожалению, я не припомню никого с таким именем, – сказал Митчелл.
– Может, взглянете на…
– Очень жаль, что больше ничем не могу помочь, сэр.
– Вот тут еще один… – Джейкоб начал расправлять портрет Черепа.
– Прошу извинить, вот-вот начнется проповедь. Всего самого доброго. – Митчелл отбыл, стуча каблуками по брусчатке.
Нортон взглянула на привратника:
– Все равно спасибо, Джим.
Привратник что-то записал в журнале и, оторвав клочок, подал его Присцилле. Та спрятала бумажку в карман:
– Спасибо.
Смайли коснулся шляпы и, заложив руки за спину, стал расхаживать взад-вперед.
– Что это было? – спросил Джейкоб, когда они отошли ярдов на десять.
Нортон показала ему бумажку, на которой Смайли накорябал: «“Монах и дева” 20.00».
Сплошной ряд домов, в одном из которых обитал Чарльз Макилдауни, смотрел на реку.
Табличка на двери извещала, что архитектор принимает со вторника по пятницу и только по предварительной договоренности. Рядом на ветру трепетала записка: курьерам звонить в соседнюю дверь под номером 15.
Позвонили. Дверь открыл элегантный мужчина с орлиным носом. Примерно одних лет с Эдвином Чередом, но загорелый и ухоженный, в хлопчатобумажных брюках и голубой саржевой рубашке.
– Пожалуйста, заносите… – сказал он. – Ох, извините. Я подумал, доставка.
Нортон показала бляху:
– Чарльз Макилдауни?
– Да.
– Можно войти, сэр?
– Что-нибудь случилось?
– Ничего, сэр. Пара вопросов.
– Сейчас не вполне удобно.
– Мы коротко, – сказал Джейкоб.
Услышав американский акцент, Макилдауни вздрогнул. Поправил прическу, раз и другой.
– Хорошо, прошу вас.
Пастельная вьюга смягчала индустриальный стиль гостиной: стальная мебель, сводчатый потолок, открытые трубы. Извинившись за беспорядок, Макилдауни убрал плетеные корзинки, упаковки салфеток и предложил гостям сесть.
– У нас сегодня ежегодный прием в саду. Я подумал, вы от флориста.
Сверху донесся голос:
– Это они, Чарльз? Пришли?
– Еще нет.
– А с кем ты разговариваешь?
– Ни с кем.
Босоногий мужчина лет на двадцать моложе Макилдауни появился на площадке парящей лестницы:
– Но я кого-то вижу. – Он сошел вниз. – Я Дез.
Нортон представила себя и Джейкоба, тот объяснил, зачем они пришли. Известие об убийстве Реджи неподдельно потрясло хозяев.
– Извините, что вот так вас огорошил, – сказал Джейкоб. – Вы дружили?
– Дружили? – переспросил Макилдауни. – Нет… то есть я бы не сказал. По-моему, Реджи ни с кем… он, знаете ли, был…
– Белая ворона, – сказал Дез.
– Бесспорно, однако… сам не знаю, что я говорю. Это ужасно, просто… ужасно.
Молчание.
– Не желаете чаю? – спросил Дез.
– Охотно, – сказал Джейкоб.
– Нет, спасибо, – ответила Нортон.
Дез хлопнул в ладоши и прошел в кухню, отделенную от гостиной двадцатью футами отбеленного пола и столом из нержавеющей стали.
– Не лучше ли нам уединиться? – предложил Макилдауни. – Можем перейти в мой офис.
– Ничего, – сказал Джейкоб. – Вы оба его знали?
Дез кивнул, наливая воду в электрочайник.
– Иногда он на нас работал, – сказал Макилдауни. – Но уже давно не появлялся.
– С год, не меньше, – уточнил Дез.
– Отец его сказал, что одно время вы были наставником Реджи.
– Вы говорили с его отцом?
Джейкоб кивнул.
– А он… в смысле, он знает, что…
– Знает.
– Ну да. Конечно, знает. Извините. Все это весьма… мне не доводилось… ужасно… Да, я был наставником Реджи. Очень давно.
– Каким он был? – спросил Джейкоб.
– Болезненно застенчив. Слова не вытянешь. Помню… вне контекста это, конечно, прозвучит грубо… но я отчетливо помню, что он напоминал черепаху. – Макилдауни помолчал. – Ужасно, да? Извините. В любую погоду он ходил в пальто. Ни в чем другом я его не видел. Оно так задубело, что можно было ставить на пол. Жутко мрачного цвета… а он еще втягивал шею в воротник, вот так… Из-за этого казался невысоким, хотя, по-моему, был среднего роста.
– Отец сказал, что Реджи собирался изучать юриспруденцию, но вы сбили его с панталыку.
– Ну это… Спасибо. – Макилдауни принял от Деза чашку с чаем. Дез поставил поднос с сахарницей и тарелкой печенья.
– Благодарю. – Джейкоб положил в чай три куска сахару, надеясь умиротворить одуревший желудок, который после полного английского завтрака затевал латиноамериканскую революцию. – Похоже, Эдвин был этим очень недоволен.
– Я ему сочувствую, искренне, но это абсолютная неправда. Реджи надумал поменять факультет задолго до нашего знакомства. В университете нет как такового курса по практической архитектуре. Я приехал писать докторскую, а после защиты какое-то время читал историю дизайна. Возможно, я укрепил его решение, но я ничего не навязывал. Он был весьма… липучий, что ли. Приносил груды своих рисунков и совал мне под нос. Стоило его чуть-чуть похвалить, как он пристал с просьбой помочь ему перейти в Рёскин.
– Художественная школа, – пояснил Дез; Макилдауни кивнул.
– Оказалось, он уже пробовал поступить, но его не взяли. Он хотел, чтоб я использовал свой вес.
– А вы?
– У меня нет никакого веса. Я попытался ему объяснить, а он взъерепенился.
– Что потом?
– Я открыл свое дело, и он исчез из моей жизни. Лет, наверное, на пятнадцать.
– Потом неожиданно объявился, умолял дать ему работу, – сказал Дез.
– Вовсе не умолял, Дезмонд.
– Наверное, вы удивились? – спросила Нортон.
– Я изумился. Чуть не захлопнул дверь у него перед носом. Я его даже не узнал – столько лет, и пальто это куда-то делось. Не поздоровался, не назвался, не спросил, как мои дела. Только сказал: «Мне нужна работа», как будто я ему сейчас на блюдечке ее преподнесу.
– После пятнадцатилетней разлуки вряд ли можно на это рассчитывать, – сказал Джейкоб.
– Ну, я так понял… – Макилдауни подул на чай, – он был на мели.
– Он не сказал, чем занимался все эти годы?
– Принес папку с рисунками. Наверное, где-то учился или работал.
– Эдвин отрекомендовал его курьером.
– Слишком сурово. Он был весьма способный рисовальщик, особенно тушью. Иначе я бы его не взял.
