— Какой милый фокус. Если бы я знал, что ты на такое способен, то не стал бы давать тебе ключ, — заявляет Азазель.
— Как тебе в отставке, босс?
Азазель — это тот адовский генерал, который вложил мне в грудь ключ от Комнаты Тринадцати Дверей. Я использовал этот ключ, чтобы перемещаться по аду и убивать для него. Я перерезал ему глотку до того, как он успел попросить его обратно.
— Я задавался вопросом, увижу ли я тебе однажды здесь внизу, и вот мы здесь. Наконец-то воссоединились.
— Не слишком расстраивайся. Я прибыл по собственной воле.
— Я показал тебе твою силу. Я сделал тебя тем, кто ты есть. Мог бы проявить немного благодарности.
— Я мог бы замучить тебя до смерти, но убил быстро.
Глаза Семиазы сузились.
— Ты пришёл в Тартар добровольно. Зачем?
— За тобой.
Я бросаю взгляд на толпу. В ней всё ещё полно мёртвых генералов. Я говорю громче, чтобы они все слышали.
— У меня для вас хорошая и плохая новости. Хорошая новость заключается в том, что вам недолго придётся страдать здесь внизу. Плохая же новость состоит в том, что Мейсон Фаим собирается сжечь дотла всю вселенную. Ему плевать на Небеса. Он просто хочет хорошую базу для своей атаки. И, скорее всего, он собирается устроить её в течение ближайших нескольких часов.
Это привлекает их внимание. Я слышу шёпот, а затем настоящие голоса из толпы.
— Ты собираешься вызволить меня отсюда? — спрашивает Семиаза.
— Да.
— Это абсурд. Тартар существует сотни тысяч лет. Если бы можно было сбежать, кто-нибудь уже сделал бы это.
— В этом вся соль. Как думаешь, за кем скорее последуют армии ада — за смертным, который дал много обещаний, но ни одного не сдержал, или за самым великим крутым генералом на свете? Единственным адовцем, который когда-либо вышел из Тартара. — Это снова вызывает бормотание. Генералы склоняются друг к другу, словно разрабатывают планы сражений. — Итак, как нам это сделать?
— Ты не можешь, — возражает Азазель. Он смотрит на Семиазу. — Ты не можешь верить этому существу.
— А почему они должны верить тебе? — спрашиваю я. — Все знают, что ты послал меня убить их. Теперь же ты хочешь удержать их в Тартаре лишь потому, что не можешь выбраться? Как функционирует это место? Этот морозильник и есть Тартар, или эта машина? — обращаюсь я к Семиазе.
— Это место и печь — части единого орудия наказания. Тартар — это машина, управляющая вселенной. Он обеспечивает тепло и энергию, чтобы зажигать звёзды для Небес и ада, и для каждого места, где обитает смертная и небесная жизнь. А мы — это топливо. — отвечает он.
Маммона истово радостно кивает.
— Мы души, признанные настолько никчёмными или беспрестанно подлыми, что Вселенная в нас больше не нуждается. Всё, на что мы годимся, — это служить топливом для огня.
Интересно, Мунинн, Нешама и их браться придумали Тартар в особенно хороший или плохой день? Они так и задумывали это место, или это ещё одна из их ошибок? Мне придётся переосмыслить, зло демиург или нет, потому что это место находится на совершенно новой шкале зла.
Я наблюдаю, как работяги Метрополиса трудятся у печи и котла. Шестерни, трубы и клапаны тянутся от пола к исчезающим в потолке трём огромным трубам. Вот она. Окончательная месть бога за то, что его дети от него отказываются. В конце концов мы все окажемся здесь. В данный момент это самые чудовищные души, но Мунинну и его братьям надоест смотреть, как человечество лажает, и мы тоже окажемся дровами. Так же, как и остальные ангелы. Даже Человечество 2.0, 3.0, 100.0 в конечном счёте разочарует их. Когда некого больше будет наказывать, зачем держать под рукой адовцев? Мы все окажемся в печи, обогревая дворец братьев, крошечную точку в пустой вселенной, в то время как они следующий триллион лет будут сидеть и спорить, как старые карги. Пока одного из них не достанет настолько, что он откроет кристалл Большого Взрыва и прекратит и их страдания.
Рабочие у печи срезают новые души с транспортёра и швыряют в огонь.
— Мы не можем выбраться тем же путём, которым вошли. А что там наверху? — Я указываю на машину. — Есть там какие-нибудь зоны технического обслуживания или тоннели для доступа? Кто-то построил это место. Кому-то нужно его обслуживать.
— Нет. Бог в своей бесконечной мудрости основательно создал эту печь, — отвечает Семиаза. — Возможно, это его величайшее достижение. Его совершенное творение.
Даже Маммона с ним не спорит.
Когда я думаю о том, как оставил Элис с Нешамой, у меня появляется неприятное ощущение глубоко в животе. Он знал, что я здесь обнаружу. Не станет ли величайшей шуткой в истории пережить ад, проделки Люцифера и бред Мейсона только для того, чтобы бог убил Элис у меня за спиной? Я даже не могу вернуться и проверить, как она. Всё, что мне известно, это то, что они на парковке в Элефсисе. В Лос-Анджелесе, чёрт возьми, их не больше пятидесяти в округе.
— Кто-нибудь пытался нападать на рабочих?
Несколько генералов кивают.
— Печь оснащена божественной защитой. У нас здесь несколько самых могущественных из существовавших ведьм, колдунов, некромантов и джиннов. Они испробовали все мыслимые виды магии, чтобы уничтожить печь или разрушить стены. Они даже объединяли свои силы. Ничего не сработало.
— Куда именно ведёт печь?
— Одна труба ведёт на Небеса. Одна в ад, и ещё одна — в остальную Вселенную, — отвечает адовая женщина-генерал с дырой в груди.
— Вот и выход. Как мы будем атаковать?
Души поблизости перешёптываются друг с другом, будто их оставят после уроков, если застукают за разговором. Азазель самодовольно улыбается. С его похожим на мясной рулет лицом трудно сказать, улыбается ли Маммона тоже. Даже Семиаза отвернулся.
— Эй, мудачьё, я рискнул прийти сюда лишь потому, что здесь должно было быть полно крутых чуваков из «Броска кобры» [270]. Вы годами топтались, засунув большие пальцы в свои дважды мёртвые задницы, так что у вас было достаточно времени, чтобы выяснить уязвимые места в защите машины. Где они?
Семиаза указывает на печь.
— В теории атака является простой. Нас считают беспомощными, так что вокруг печи практически нет защиты.
— Кто эти выпускающие пар работники? Они бойцы? Могу я их поиметь?
— Тебе это не нужно. Они — Гобах. Ангелы, восставшие после того, как нас сбросили с Небес. Их наказанием было то, что Отец лишил их разума и отправил сюда.
— Если они тут не главные, с кем мне сражаться?
— С Черновогом, — говорит Маммона, — он был вождём второго восстания.
— Где он? Я его не вижу.
— Ты не можешь. Отец забрал его зримую форму, не оставив ему ничего, кроме пустого пространства в воздухе.
— Откуда ты знаешь, что он здесь?
— Вельзевул. Иди сюда, — кричит Семиаза.
Я помню Вельзевула. Он здорово сопротивлялся, когда я прокрался в его дворец. Мне пришлось изрядно покромсать его, чтобы убить. Кажется, он тоже помнит, потому что не особо спешит приближаться ко мне.
— Встань под углом, — велит ему Семиаза.
— Иди сюда, — говорит он мне. — Когда я приближаюсь, добавляет: — Смотри.
Требуется какое-то время, чтобы увидеть. Вельзевул всегда был щёголем, и его доспехи похожи на золотое зеркало. Пока я гляжу на отражение печи, на площадке высоко над остальными в поле зрения медленно появляется седьмой рабочий. Он крупнее остальных Гобах. Он хорошо двигается и, кажется, всё ещё обладает разумом. Он лазает по всей печи на руках и ногах, словно паукообразная обезьяна, внося тонкие настройки. Тяжёлую работу он оставляет дронам внизу.
Минуту спустя Вельзевул отворачивается и снова растворяется в толпе.
— Видишь? Ни одна душа, ни один ангел или адовец не могут напасть на Черновога, — говорит Семиаза.
Кажется, я только что понял, почему Небеса зовут меня Мерзостью.
— Тогда вам повезло, что я не являюсь никем из этого списка. Я нефилим.
Несколько адовцев смеются. В основном военные. Богатые закатывают глаза. Большинство просто пялятся.
