— Неплохо, — сказал Майкл. — Совсем неплохо.
— Пошли!
Ширина каньона в этом месте составляла около четверти мили. Его склоны террасами спускались глубоко вниз, а там, на самом дне змейкой извивалась узкая дорожка. Каньон был сплошь покрыт соснами, и их вершины чуть покачивались на слабом ветру. Достигнув середины моста, они остановились и восхищенно стали смотреть по сторонам.
— В жизни не видел такой красоты! — признался Майкл.
Далеко на западе возвышался покрытый лесом высокий склон. Среди деревьев были видны длинные голые полосы, очевидно обозначавшие лыжные трассы, появлявшиеся здесь зимой. Вид был прекрасен.
Вдоволь налюбовавшись, они перешли на другую сторону и, сверившись с картой, повернули на Вест Джемес Роад. Пройдя по ней немного, они оказались на Каза Гранде Драйв, которая вывела их к большим металлическим воротам. Ворота были открыты. Майкл и Анна вошли, миновали обширную парковку, забитую машинами и подошли к высокому белому зданию, над входом в которое огромными буквами было написано: «Национальная Лаборатория Лос-Аламоса». Толкнув тяжелые двери, они оказались внутри.
Их встретил длинный коридор с белыми стенами, уходивший на добрую сотню ярдов вперед.
— Фу! — поморщилась Анна. — Как в желудке какого-нибудь чудовища!
Майкл улыбнулся.
— Зато здесь прохладно. Идем!
Они двинулись вперед и скоро оказались в просторном холле, перегороженном рамками металлоискателей. Беспрепятственно миновав их, они остановились посреди зала, напротив неподвижного эскалатора, уходившего на второй этаж. В обе стороны от эскалатора расходились такие же белые коридоры, как и тот, через который они вошли.
— Это и есть мечта твоей юности? — спросила Анна.
— Что-то вроде.
Они стояли, глядя по сторонам: Анна с легким раздражением (подумаешь, просто большое административное здание), Майкл с восхищением, когда случилось то, что сразу заставило их позабыть обо всем на свете.
Это произошло так неожиданно, что оба с трудом подавили крик. Просторный холл, в центре которого они стояли, за одно мгновение наполнился людьми и голосами. Скрипнув, заработал эскалатор. Люди шли по коридорам, поднимались на второй этаж, выходили из дверей. Они разговаривали, тихо смеялись, несли папки и бумаги. Мужчины в пиджаках и при галстуках, женщины в деловых костюмах. Белые, черные — Анна почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она вцепилась в руку Майкла.
— Что это? — чуть слышно выдохнула она.
Они застыли со своей глупой тележкой из супермаркета, прямо посреди этого потока, растерянные, не знающие, что и подумать. И тут оба увидели его.
Он как раз сошел с эскалатора и двинулся прямиком к ним — высокий темноволосый мужчина в элегантном сером костюме с кейсом. На носу у него сидели легкомысленные круглые очки, немного подрывающие строгость его имиджа. Он улыбался. Когда до растерянных Майкла и Анны оставалось лишь пара-тройка шагов, он перехватил кейс и вытянул вперед руку.
— Хэлло, — сказал он.
Гораций думал. Он смутно понимал, что этим только усугубляет ситуацию, но, так уж устроен человек, если он связан по рукам и ногам, он начинает думать. Произошедшее почти раздавило его, всегда приветливого и по своему внутреннему устройству жизнерадостного человека. Вся жизнь Горация прошла в ровном темпе, и самое жестокое зрелище, которое он видел, являла собой драка в одном из кабаков Филадельфии, где он когда-то подрабатывал грузчиком. Но по сравнению с последними событиями, это казалось лишь парой беззлобных шлепков. То, что произошло с ним вчера, было настолько чудовищным, что разум все еще отказывался принять это. Ни один фильм, снятый в Голливуде, не мог даже намекнуть на такое. В тот день Гораций познал жестокую простоту и тупую бессмысленность убийства.
Хомера больше нет. Гораций это понял. Понял в тот момент, когда закапывал брата в твердую, сухую землю пустыни. А сегодня он впервые подумал о том, что и сам не хочет жить. Нападение на них было ужасным, чудовищным, но — слава Тебе, Иисус! — стремительным. Оно не давало ему времени сломаться. И вот теперь это время появилось. Теперь его сколько угодно. Пустошь заготовила им с Линдой куда более трудную смерть.
Запасов продовольствия в грузовике было немного. Ровно столько, сколько потребовалось бы для трех человек и четырех дней пути. Правда, теперь у них одним ртом меньше (не думай об этом — не думай!), но это только оттягивало неизбежную смерть.
Горацию пришлось собираться с духом почти целый час, прежде чем он решился снова забраться в залитую кровью кабину. Вонь там стояла апокалипсическая. Стараясь дышать ртом (что ничуть не помогало), он дотянулся до рации и несколько минут пытался связаться с кем-нибудь из Санта Розита. Ему никто не ответил.
Гораций был знаком с историей Хорька — это входило в обязательный набор для любого райдера. Он знал — молчащая рация, это не обязательно сломанная рация. Последнее сообщение от Хорька пришло спустя пару лет, после его аварии. Похоже, у них с Линдой та же ситуация. Какой прок от рации, если твой сигнал достигнет адресата спустя годы? К тому времени их кости уже давно поглотит пустыня.
Возможно, стоило куда-то идти. Но куда? Назад в Санта Розита? Второй постулат, который должен был знать любой райдер, утверждал, что время в пути катастрофически зависело от скорости движения. Двигаясь пешком, он потратил бы на дорогу не один год. Еще один тупик.
Линда. Она сильно беспокоила Горация. Перенесенный шок так сильно воздействовал на нее, что теперь она вряд ли вообще представляет, где находится. Прямо сказать, Линда исчезла. Теперь на ее месте было растение. Она могла ходить (только с его помощью и не больше нескольких шагов). Могла сказать «да» или «нет». Могла остановиться, сесть на землю и сидеть так несколько часов, не шевелясь и глядя в одну точку. К тому же, она почти не ест, а выглядит так, как будто ее неделю пытали лучшие специалисты гестапо.
Таким образом, остаются лишь три возможности — сидеть, ждать, надеяться.
Половину дня Гораций потратил на приведение фургона в порядок. Просто для того, чтобы чем-нибудь заняться. Он поднимал, передвигал, носил туда-сюда вещи, каждые пять минут выходя наружу, чтобы поглядеть, как там Линда. Он устроил в фургоне два спальных места: для нее (в самом дальнем углу) и для себя (у самого входа).
Гораций работал с монотонным усердием, упорно изгоняя из головы мысли. Они пугали его. Пугал тот тихий спокойный голос, который обосновался в его собственном черепе и шептал. Шептал.
«Убей себя», — говорил он. — «И все закончится. Но сначала убей Линду. Так будет правильно. Смерть от голода — очень жестокая смерть. Не жди ее. Действуй. Действуй!».
