Глиняная лепешка раскатана тонко, сквозь нее виден свет лампы. Перел осторожно укладывает ее на доску. Потом смачивает оселок, ловко натачивает самый маленький ножик – тот мелодично шуршит. Перел выдергивает из головы черный шелковистый волос и проверяет остроту лезвия. Нож легко рассекает волосок. Очистив лепешку от заусенцев и пузырьков, Перел нарезает из нее крохотные овалы.
– Не понимаю, зачем скрывать свои таланты, тем более раз они делают жизнь лучше. Страданий-то и так хватает. В том ничего дурного, если у тебя добрые намерения. Исаак и Фейгеле прочтут благословение, учуют сладость специй, вот и мне радость. Согласен? Конечно, согласен. Вот за что я тебя люблю, Янкель, – ты никогда не споришь.
Перел свертывает овал в завиток, смачивает водой и закрепляет на крышке. Вновь возникает аура, зыбкая, неуверенная.
Перел добавляет завитки – получается крохотный розовый бутон.
– Главное – соразмерность, Янкель.
И она думает о своем уродстве, о раздрае души и тела.
Перел принимается за вторую розочку.
– Наверное, из-за немоты тебе очень одиноко.
Тебе не понять.
– Я тебя обидела? – спохватывается Перел. – Прости, пожалуйста. И в мыслях не было посмеяться над тобой.
Она качает головой: никаких обид.
– Спасибо, Янкель. Ты настоящий мужчина… – Помешкав, Перел добавляет: – Голова-то у тебя ясная. А вот с языком нелады.
Она наклоняет голову. Знать не знала, что у нее есть язык. Зачем он ей, немой-то?
Перел ставит между ними ведро с водой:
– Ну-ка, открой рот.
Что? Он же не открывается.
Но ведь она и не пробовала.
– Открой и высуни язык, – говорит Перел.
Она разлепляет непослушные губы, и в темной блестящей воде отражаются зубы – точно прутья клетки. Поднатужившись, она раздвигает челюсти и в пещере рта видит обрубок плоти, который смахивает на глубоководную тварь, по ошибке всплывшую на поверхность.
Несомненно, язык, хотя эта кочерыжка едва ли достойна так называться. Он завораживает ее и отвращает. Все это время язык был во рту, а она и не знала.
Втянув щеки, она высовывает язык как можно дальше.
Новое потрясение: у языка есть талия.
Серая плоть посередине стянута бечевкой, завязанной на большой бантик, – болтающиеся концы так и просят, чтобы за них потянули.
Она шире раскрывает рот: нет, не бечевка, а тонкая полоска…
Бумаги?
Неудивительно, что она не может говорить.
Какое счастье наконец-то понять, в чем закавыка. Решение-то простое.
Она хочет распустить узел.
– Не смей! – кричит Перел.
Она замирает.
– Не вздумай развязать. Ты понял? Нельзя.
Она кивает.
– Скажи, что никогда этого не сделаешь.
Что за нелепая и жестокая просьба? Как она скажет, если язык на привязи, точно собака?
– Это Господне имя. На пергаменте. Если его вынешь… – Перел осекается. – Пожалуйста, не трогай его.
Она печально смотрит на свое отражение. Она чудовище, но уродливое тело и застывшая маска вместо лица тут ни при чем. Всему виной дурацкий огрызок и жалкий клочок.
– Прости, Янкель. Зря я тебе рассказала. Просто не хотела, чтобы ты думал, будто с тобой что-то неладно.
Но со мной неладно. И всегда будет.
Теперь-то она знает.
Она закрывает рот. Про узел, корябающий нёбо, уже не забыть. Ребецин молча заканчивает последние две розочки.
Вычистив инструменты, Перел ополаскивает руки в ведре, вытирает их, спускает рукава.
– Будь любезен, Янкель, вылей грязную воду.
Послушная, как всегда, она относит ведро к чердачной дверце, отодвигает засов и выплескивает воду на брусчатку внизу.
Перел обтирает инструменты, заворачивает их в кожаную скатерку и вместе с новеньким кувшином прячет в сушильный шкаф.
– Я жалею, что рассказала, честное слово.
Она кивает. Она уже простила Перел.
– Я тебе еще кое-что покажу. Может, у тебя полегчает на душе. – Перел встает на табурет и тянется в глубь шкафа. Достает матерчатый сверток, перехваченный шпагатом, развязывает узел. – Только бы Юдль не узнал. Осерчает.
Она разворачивает тряпицу: голова. Точь-в-точь лицо ребе.
– Хотела попробовать, насколько похоже смогу сделать. Тут круг не годится, нужно доверять рукам. Не знаю, как тебе, а по-моему, вышло здорово. Скажешь, тщеславие? Когда закончила, думала разбить, но рука не поднялась. Вот, опять тщеславие. Хочу, чтоб мои поделки жили долго. Может, это я сама себя так оправдываю, но, по-моему, жалко будет, если никто не узнает, как он выглядел. – Ребецин нервно усмехается. – Ну? Что скажешь?
Скажу, что это великолепно.
Перел разглядывает голову.
– Может, это грех, не знаю. Но что хорошего, если всё похоронить? Юдль говорит, радость приближает к Господу. – Она кивает на потолок. – Я пытаюсь, Янкель, но вот подумаю о Лее – и на душе черным-черно. Я уж наплакала реку слез. Как с этим быть? Ну вот и ищу дело рукам.
Перел заворачивает голову, прячет ее на полку и деревянным штырьком запирает дверцу.
– Я рада, что ты ее увидел, Янкель. Мне кажется, ты меня понимаешь, даже если я молчу. – Ребецин смущенно вздыхает. – Я знаю, ты собой недоволен, и у меня душа болит. Тебе и говорить не надо, я все понимаю.
Она снова кивает.
– Вот бы узнать, о чем ты думаешь. С тобой замечательно, но иногда я как будто сижу за стенкой столовой и по чавканью гадаю, что там едят.
Перел качает головой, блестят ее зеленые глаза.
– Я бы много отдала, чтобы прочесть твои мысли. Дословно.
Я тебя люблю.
Голос Сэма в трубке был тих и далек:
– Об этом лучше поговорить живьем.
– Ты меня слышал, абба?
– Возвращайся домой, Джейкоб.
– Завтра я вылетаю.
– Раньше никак?
Джейкоб вышагивал туда-сюда по тротуару перед библиотекой Рэдклиффа. Гомонившие студенты от него шарахались.
– У меня расследование в разгаре.
– Ты мог позвонить.
– Да-да, извини, но я здорово ошарашен.
– Тебе вредно волноваться.
– Я не буду волноваться, если ты прямо ответишь на мой вопрос.
– На какой?
– Ты знал?
– В каждой семье свои легенды. Всякие.
Увертка талмудиста. Хотелось заорать.
– Почему ты был против поездки в Прагу?
– Я же говорил. Я старик, не люблю оставаться один…
– Ты просил зайти на кладбище. Но не сказал зайти в синагогу. Почему?
– Пожалуйста, возвращайся. – Голос Сэма был мягок, печален и чуть испуган.
– Я скажу почему: ты знал, что я ее увижу.
– Откуда я мог знать? Что ты несешь? Послушай себя. Ты говоришь, как…
– Как кто? Давай, не бойся.
– Ты меня тревожишь.
Джейкоб рассмеялся и взмахнул рукой, едва не зашибив девицу в велосипедном шлеме.
