натянутыми; вызвали бы те самые затруднения, которые они призваны были устранить. Нам так и не удалось полностью решить эту проблему – что, согласитесь, символично. В доме сестер Брейкспир старые правила сохранялись – в противном случае, он рухнул бы. Но правилам, как и Оливии Брейкспир, не хватало сил на самоподдержку – их огонь не угас, но уже тлел.
Я часто думал об Оливии – о ее строгой линии губ, о ее стройности, об изящных руках и атмосфере романтической таинственности, окружавшей ее. Хотя между нами с самого начала, как я смел надеяться, установилось своего рода понимание, она позаботилась о том, чтобы это не развилось в нечто большее. Возможно, «нечто большее» ей уже не требовалось от жизни.
Я обнаружил, что Агнесса стала гораздо чаще со мной заговаривать, хотя большую часть времени она с таким же успехом могла обращаться к стене.
– Проекты вашего Фонда – сущий гротеск, – замечала она упорно.
Или же:
– Что думаете о фахверковых постройках [88]? Фонд наверняка с такими сталкивался.
Или вовсе:
– Есть ли в вашем Фонде по-настоящему хорошие люди?
А однажды она спросила:
– Каково ваше личное откровенное мнение о моей сестре Оливии?
Оливия при этом сидела там же, где обычно, молчаливая и безучастная, если к ней не обратиться напрямую.
По крайней мере, все это предотвращало явную скуку, а еда и напитки были столь же хорошими. Но никуда, само собой, не девалась пыль. К тому времени, выкраивая там и сям по полчаса, я объездил половину округи в поисках ее источника… И ничего не нашел. Никаких песчаных карьеров, насколько я уловил, поблизости не имелось.
А потом произошел инцидент с тем пылевым облаком на рассвете.
Каждый вечер, измученные бременем общения, мы рано отправлялись спать. Обычно я был вполне готов к такому; столь постылым казалось мое речное бремя – да, благоприятным для здоровья, но очень уж невеселым. Обычно я засыпал сразу же – и с каждой ночью все меньше думал о незваном госте, которого увидал; но я обнаружил, что в большинстве случаев просыпаюсь рано. Правда заключалась в том, что, как и во многих загородных домах, для сна официально отводилось слишком много времени. Я просыпался в холодном сером свете, и французские часы на стене услужливо сообщали, что еще нет шести. Серая Элизабет приносила завтрак никак не раньше половины восьмого. Иногда я вылезал из постели и несколько раз проходился взад-вперед по комнате, намеренно охлаждая себя; по чужому опыту я знал, что переход от холодного воздуха к теплым простыням и одеялам часто быстрее возвращает человека ко сну, чем что-либо другое.
В этот час статуя охотника на фонтане выглядела одновременно более живой и более мифической, чем при свете дня, обличавшем ее неуместность в стремительной нервозной современности. Слоняясь в поисках сна, я поглядывал на него, даже когда мне приходилось счищать иней со стекол, чтобы увидеть хоть что-то. Одним таким ранним утром я увидел кое-что еще. Парк был слабо освещен, слегка припорошен инеем и, насколько я мог видеть и слышать, совершенно безлюден и тих: в самом деле, прекрасный ландшафт для охоты каменного человека. Когда я выглянул наружу, взволнованный, признаюсь, этой холодной, спокойной красотой пейзажа, я увидел облако пыли, движущееся по подъездной дорожке из-за деревьев на пустыре. Может, и не совсем правильное слово – «облако», но «пылевой шар» звучит и того непонятнее. Оно было, возможно, десяти или двенадцати футов высотой – довольно плотное; за сферическим «клубком» тянулся пыльный шлейф или хвост, делая его похожим на детский рисунок кометы. В слабом утреннем свете пыль казалась почти черной, но я был уверен, что на самом деле она серая – совершенно обычная, как и следовало ожидать. Пыль явно летела к фонтану; и, учитывая очевидное отсутствие какого-либо ветра, я сразу подумал, что ее движет нечто, находящееся в самом центре странного явления. С ходу я заподозрил, что в кои-то веки по дорогое проезжает машина – смущало, правда, то, что из облака не выступала наружу никакая ее часть. Я был так увлечен увиденным, что даже открыл одно из тяжелых створчатых окон с толстыми решетками и прислушался к шуму двигателя. Но даже грачи, слетающиеся к дому на заре, не оглашали округу своими криками, не шуршали крыльями бабочки-толстоголовки, и ни одного легкомоторного самолета не наблюдалось в небе.
Высунувшись еще дальше, я увидел, как облако пыли прокатилось еще немного по территории имения, пока не достигло пересечения подъездных дорожек у фонтана; а затем – опало, развеялось, будто никогда его и не было. Его не могло сдуть ветром при здешнем мертвенном штиле. И это – совершенно независимо от вопроса о том, поднял ли его какой-нибудь автомобиль – или, во всяком случае, движущийся объект, – по-прежнему незримый. Я даже не мог заявить уверенно, что видел, как облако рассеялось, – больше походило на то, что я настолько сосредоточился на маневрах и характере этого явления, что в полудреме не приметил, куда оно исчезло, просто не ожидая подобного исхода. Так или иначе, теперь не было ни этого пыльного призрака, ни причин ему явиться – ничего, кроме студеного тихого утра, в самом сердце которого примостился наполовину обледенелый каменный охотник.
Я закрыл окно, слегка поежился и вернулся в постель, хотя и не для того, чтобы спать дальше. Описанный мной феномен, при должных раздумьях, требовал визита к Блантайру. В то же утро я заехал в бригадный лагерь Хэнда и уведомил собравшихся волонтеров, что неожиданно возникшие другие дела Фонда вынудят меня отсутствовать на реке в этот день; за моим сообщением последовали неприкрытые облегченные переглядывания. Уладив все формальности, я поехал в Бэгглшем, где Блантайр, региональный представитель Фонда, жил в доме, перестроенном из мелкого завода по производству строительных смесей. Поговаривали, что в его стенах до сих пор ощутим запах навоза, которым нечистые на руку дельцы разбавляли штукатурку. Впрочем, сам я с таким паранормальным явлением, гостя у Блантайра, ни разу не сталкивался.
Базилю Блантайру, который, к сожалению, уже умер – только смерть и смогла снять его с должности в Фонде, – было уже ближе к восьмидесяти, чем к семидесяти, и ему явно не хотелось покидать теплый очаг в мартовскую погоду; но он встретил меня очень сердечно, хотя я не смог предупредить его заранее, что приеду. Хоть телефонный аппарат и имелся в Кламбер-Корте, я никогда не заставал его в действии – кроме того, я решил, что звонок местному светилу Фонда, если его вдруг подслушают, лишь взбаламутит воду, на
