Я сижу на своей любимой скамейке в Кенсингтонском саду, чуть левее монумента принцу Альберту. За моей спиной стена деревьев, отделяющая меня от забитой машинами улицы, передо мной гравийная дорожка и широкий зеленый газон, простирающийся в сторону Круглого пруда. Я просто сижу тут, неподвижно, и смотрю на пустынный, серый от тумана парк перед собой. День удивительно сырой, даже для Лондона: в воздухе реет водяная взвесь, такая плотная, что даже непонятно, это мелкий дождик моросит или просто туман такой влажный. Так сыро, что даже мне, не испытывающей холода, захотелось закутаться плотнее в пальто и поднять воротник – что я и сделала.
В парке очень тихо – даже машин на улице не слышно. Я улавливаю, правда, шуршание велосипедных шин, и хруст гравия под чьими-то кроссовками, и смех детей на берегу пруда, и сопение собаки, которая что-то обнюхивает метрах в пятидесяти от меня, но иногда даже эти звуки куда-то исчезают, и тишину вокруг нарушает только тихий стук, с которым падают с листа на лист капли осевшей на деревья влаги. Я вполне могу поверить, что одна в мире: только туман, серый свет и мои каштаны. Я поглаживаю один из них пальцем в глубине кармана. Я только что нашла его, возле памятника Питеру Пэну, и он очень красив – такого богатого, темно-рыжего оттенка. Чудесный экземпляр – настоящий принц среди каштанов. Как жаль, что и он рано или поздно засохнет…
Иногда я думаю – может быть, я и с людьми веду себя так же, как с каштанами? Собираю, разглядываю, восхищаюсь и любуюсь ими. Смотрю, как они умирают. И храню их в памяти – храню, отдавая дань нежности, которую они во мне вызывали.
В моей жизни были люди, к которым я привязывалась – и дружески, и даже с какой-то мерой любви. Странно было бы прожить двести лет, общаясь только с себе подобными. У меня были среди людей не только друзья, но и любовники – мимолетные, потому что я никогда не позволяла себе по-настоящему увлечь кого-то. И, уж конечно, не увлекалась сама. Я просто потакала своим прихотям… Подбирала людей, как поднимаю с земли каштаны, которые кажутся мне особенно блестящими, чья шкурка имеет особенно нежный коричневый цвет, особенно тонкий рисунок. Засохшие каштаны в стеклянной вазе не сожалеют о прошедшем, не испытывают горечи потери – им наплевать, что я больше не держу их в руках, не рассматриваю и не ласкаю. И к людям в своей жизни я относилась так же.
Я бросала их и шла дальше, ничем не потревоженная. И не думала, какой оставляю по себе след.
Наверное, за свое бездумное легкомыслие я теперь и наказана. За это мое неуязвимое тело и наполнено тупой, саднящей болью – болью, которой нет на самом деле, потому что болеть в моем организме нечему, но которая для меня осязаема. Болит у меня… душа, наверное, так это называется? Но ощущение от этого вполне физическое.
Интересно… Полюбив человека, я так сильно изменилась: научилась бояться, переживать, плакать. Начала ощущать боль. Интересно… Может быть, это способ снова стать человеком – настоящим, живым человеком, способ, который испокон веков ищут все вампиры? Ну, все порядочные вампиры, которые понимают ужас своего положения и не упиваются преимуществами кровавого бессмертия. Вдруг, если так случится, что вампир полюбит человека и проживет свою любовь к человеку полноценно – до конца, – он сам очеловечится настолько, что его тело опять станет уязвимым?..
И можно будет умереть. От старости или болезни. Как умирают нормальные люди.
Какая интересная, оптимистическая мысль. Как славно было бы, если бы это оказалось возможным. И, похоже, у меня как раз есть шанс проверить свою теорию. Правда, это очень больно. Но ведь в том и весь смысл: больно только тем, кто жив.
Так что я свою боль приветствую. Она показывает, что я на правильном пути. Она придает какой-то смысл моему в остальном совершенно бесцельному существованию.
М-да, это рассуждение – из тех, которыми не стоит делиться с друзьями – ни с Грантом, ни с Серхио. Они сочтут меня умалишенной. И, возможно, будут правы. И это тоже, кстати говоря, интересно. Потому что вампиры ведь не могут по-настоящему сойти с ума. Интересно, безумие – это тоже шаг на пути к обретению человечности?
У меня есть время поразмыслить обо всем этом. Времени у меня сколько угодно. Когда человеку – или вампиру – нечего ждать, он просто властелин времени. К моим услугам вечность.
Вечность… Я слышу в своей голове голос, который говорит мне полушутя, но на самом деле имея в виду что-то важное и серьезное: «Я не уйду. Мне не нужна никакая Герда. У тебя есть лед в холодильнике? Давай сюда – я сложу тебе слово „вечность“. И я слышу свой ответ – я прячусь за шуткой про „сам себе господин и новые коньки“. Я вспоминаю его взгляд – настойчивый, напряженный: словно он не уверен в том, чего ждать от меня. И волну нежности и облегчения в этом взгляде, когда я говорю или делаю что-то ласковое.
Вечность.
Он обещал мне вечность. Я обещала ему вечность.
И я его обманула.
Я сжимаю в кармане свой особенный рыжий каштан. И думаю, как последняя дура, о темно-рыжих волосах, цвет которых он мне напоминает. Я вижу, словно наяву, как он ерошит их пальцами, как глажу их я, какими темными кажутся медные пряди рядом с моей бледной кожей. Я представляю, как они с годами тускнеют, как появляется в них седина. Я представляю себе его глаза – но не такими, как знала их на самом деле, а изменившимися: усталыми, взрослыми, с отяжелевшими веками и морщинками в уголках. Интересно, каким он станет со временем. Как он будет стареть?..
Я никогда этого не увижу. Я никогда его больше не увижу.
Я зажмуриваюсь, борясь с накатившей на меня новой волной боли. Я, конечно, решила про себя, что боль – это хорошо, но ощущение все равно мучительное и справляться с ним непросто. И я не знаю, нужно ли справляться, если боль – это мой способ стать человеком.
Я никогда его не увижу. Не поцелую. Не услышу, как он смеется. Его расспросы, капризы, пристальные взгляды, беспокойство за меня, щедрость, улыбка, смущение, смелость, его молчание и прикосновение его кожи к моей… Все это в прошлом, и не повторится никогда больше. Никогда, никогда, никогда.
От одной этой мысли можно сойти с ума.
И я, похоже, сошла.
Мне и раньше казалось, что я вижу Влада в толпе. Но такого, чтобы мне чудился его запах, со мной пока не случалось. А теперь я ощущаю его очень ясно – так, словно Влад в самом деле рядом со мной. Он кажется таким реальным – в нем очень правдоподобно смешаны запахи его крови, его кожи, его любимого крема для бритья, и сигаретного дыма, и кофе, и мятной зубной пасты, и даже запах отсыревшей на влажном воздухе одежды: потертой кожаной куртки, серой толстовки с капюшоном, джинсов – я точно знаю, каких именно, это его старые синие джинсы с обтрепанными штанинами, у них на заднем кармане пятно зеленой краски (он неудачно сел на скамейку), и запах этой краски не выветривается, сколько штаны ни стирай…
