Я никогда его не увижу. Не поцелую. Не услышу, как он смеется. Его расспросы, капризы, пристальные взгляды, беспокойство за меня, щедрость, улыбка, смущение, смелость, его молчание и прикосновение его кожи к моей… Все это в прошлом, и не повторится никогда больше. Никогда, никогда, никогда.
От одной этой мысли можно сойти с ума.
И я, похоже, сошла.
Мне и раньше казалось, что я вижу Влада в толпе. Но такого, чтобы мне чудился его запах, со мной пока не случалось. А теперь я ощущаю его очень ясно – так, словно Влад в самом деле рядом со мной. Он кажется таким реальным – в нем очень правдоподобно смешаны запахи его крови, его кожи, его любимого крема для бритья, и сигаретного дыма, и кофе, и мятной зубной пасты, и даже запах отсыревшей на влажном воздухе одежды: потертой кожаной куртки, серой толстовки с капюшоном, джинсов – я точно знаю, каких именно, это его старые синие джинсы с обтрепанными штанинами, у них на заднем кармане пятно зеленой краски (он неудачно сел на скамейку), и запах этой краски не выветривается, сколько штаны ни стирай…
Я сижу с закрытыми глазами и мысленным взором вижу его так ясно, словно он и правда здесь. Кажется, открой глаза – и он будет перед тобой. Что действительно вызывает боль… Может, у меня приступ безумия или просто разыгралось воображение от непреходящей тоски, но с этим надо что-то делать. К примеру, на самом деле глаза открыть – чтобы переключиться.
Я открываю глаза.
Господи, только не это…
Я не сумасшедшая – к сожалению. Мне это не чудится.
Он в самом деле здесь. Стоит передо мной посреди газона, метрах в десяти. Сутулится – как обычно. Руки засунуты глубоко в карманы джинсов. Капюшон толстовки он, конечно, не надел, и на его растрепанных волосах блестят капли дождя.
Он еще больше похудел – осунулся. Под глазами глубокие тени. Губы плотно сжаты. Как будто он не уверен, что с ними станет, если он расслабится, – улыбнутся они, или задрожат, или с них сорвется неловкое слово. Так что он сжимает губы и молчит.
И смотрит на меня.
Я помню его глаза в тысяче разных выражений: нахальными, усталыми, смеющимися, нежными, обиженными, отрешенными, восхищенными, я помню их и серыми, и зелеными… Я даже воображала их красными – как мои. Но такими, как сейчас, его глаза никогда еще не были. Они словно изменили свой цвет – потемнели и приобрели какую-то особую глубину. Смотря ему в глаза, я будто заглядываю в темные воды: они вроде бы спокойны, но под их гладью таится что-то, чему нет названия. Это «что-то» заставляет мое сердце сжаться от страха – за него. Это «что-то» – боль, которая так же мучительна и постоянна, как моя.
Это самые красивые глаза в мире – для меня, по крайней мере. И, видя теперь его взгляд, в котором нет ни упрека мне, ни радости при виде меня, я понимаю, что готова все что угодно сделать, чтобы в них не было больше боли. Я часто ловила себя на мысли, что совершила страшную ошибку, оставив его, – что мое решение не принесло ни ему, ни мне никакой пользы. И всегда отгоняла от себя эту мысль, считая проявлением слабости.
Мне нужно было увидеть его глаза, чтобы понять: я оказалась не права. Ничто на свете – никакая угроза, никакие внешние обстоятельства, даже мои смертельно опасные для него желания, – ничто в мире не должно стоять между нами. Мы должны быть вместе – не потому, что нам так хочется, не потому, что нам от этого легко и приятно… Вовсе нет – это может быть и опасно, и мучительно больно. Мы должны быть вместе потому, что это – наша судьба. Потому, что так устроен мир, возникший вокруг нас из осколков прошлого в тот миг, когда мы впервые поцеловались в полутемном холле моей московской квартиры.
Мне нужно бы сейчас встать и уйти – нужно бы сохранить верность решению, принятому полтора месяца назад, когда я его бросила. Ничего ведь с тех пор не изменилось – я все так же люблю его слишком сильно, все так же мечтаю быть с ним вечно. И все так же могу убить его ради исполнения этой мечты. Ему не следовало быть здесь – он не должен был приезжать. Мне полагается сейчас на него рассердиться. Прогнать… У меня нет никаких причин для радости. Я должна быть в ужасе от того, что он стоит тут, передо мной, и ждет… неясно чего, и с неясным, видимо, чувством.
У меня нет причин улыбаться при виде него. Но я улыбаюсь. Потому что его лицо – даже опустошенное обидой на меня, отчужденное – все равно как луч солнца среди этого тусклого серого дня. Только лучше – потому что от настоящего солнца мне пришлось бы бежать. А рядом с этим солнцем я могу находиться вечно.
Я улыбаюсь, но одновременно чувствую, что по моим щекам текут слезы. Боже, да я и в самом деле стала практически настоящим человеком – настоящей живой женщиной, если сижу тут на мокрой скамейке и как дура смеюсь и плачу при виде мужчины, с которым мысленно простилась навсегда.
Как, почему он здесь оказался – неважно. Он нашел меня.
Он пришел за мной…
Может быть, он даже простит меня?
Мои истерические всхлипы заставляют его наконец сдвинуться с места – словно он получил от меня какой-то знак. Его лицо оживает – выражение его глаз, так меня напугавшее, сменяется тем, что мне знакомо: тревогой, и нежностью, и безмолвным вопросом – «что с тобой»?
Он подходит стремительно, опускается на скамейку рядом со мной и прикасается кончиками пальцев к мокрой щеке:
– Ты плачешь?
Я киваю – стараясь при этом не потерять контакта с его рукой: я не сознавала раньше, до какой степени истосковалась по его прикосновениям, по этому контрасту между теплом и холодом, по нему…
– Да… Оказывается, я могу… Я научилась – когда ты умирал.
Он едва заметно кивает:
– Это хорошо. Я знаю, ты всегда переживала, что не можешь плакать.
Я смотрю в его глаза – в его новые, мудрые глаза, в которых нет больше ослепления мною, но есть… понимание меня. Он стал таким взрослым. Таким грустным.
– Я люблю тебя. – Я должна это сказать – как можно быстрее, я должна постараться стереть в его сердце память о том, как сильно его обидела, – память о своем предательстве.
– Я знаю. Потому и пришел. – Он берет мое лицо в ладони и говорит мягко, но очень решительно: – Я знаю, что ты любишь меня. И не дам этому обстоятельству разлучить нас.
– Я тебя не понимаю.
Влад едва заметно улыбается:
– Ты любишь меня. И ты знаешь, как сильно люблю тебя я. И ты боишься того, что мы с тобой можем сделать друг с другом – ради любви. Поэтому ты и убежала. Но только это бесполезно – от себя не убежишь. Я это знаю, и ты это знаешь.
Мне остается только кивнуть – потому что он прав. У меня есть, конечно, еще с десяток разных объяснений тому, что я оставила его, но, по сути, он прав. Я просто струсила. Самый трусливый вампир в мире.
