Еще несколько вечностей назад Юрков не мог вспомнить имя автора "Трех Толстяков", теперь же он легко заверил канонический перевод Любимова, с характерными для него изящными и громоздкими неловкостями, придающими этому переводу особую ценность. Цитата была сохранена в неприкосновенности, если не считать, что это, в общем-то, были три цитаты, соединенные в одну. К этому моменту сингулярные вихри кетаминового прихода окончательно утихли, уступив место кропотливой иллюстраторской работе галлюциноза, разворачивающего свои иллюстрации на фоне теплых "перин" ПСП. Особенно эта тщательность сказалась на качестве отделки плиты.
Имена шести носителей монокля - Свана, де Фробервиля, де Бреоте, де Форестеля, де Сен-Канде и де Палланси - сверкали особенно яркими скоплениями бриллиантов. От слов "рекомендовавшими его в Джокей-клоб" вбок отходил темно-синий ворсистый шланг, чье пушистое извивающееся тело многократно было схвачено золотыми и серебряными кольцами. Шланг подсоединялся к искрящемуся фонтанчику, скромному и неказистому, который старательно орошал побитый градом огородик, смущенно прячущий свои искалеченные грядки за чередой кольев, на которые брошен был сверху толстый, мутный, испачканный в земле целлофан. От слов "жемчужно-серого цвета перчатки" шел игрушечный железнодорожный мост, украшенный миниатюрными флагами социалистической Венгрии, на котором неподвижно стоял почтовый поезд. В окошке тепловоза можно было разглядеть пластмассовую фигурку только что застрелившегося машиниста - он лежал, уронив голову на пульт управления, сжимая в одной руке микроскопический пистолет "Макаров", а в другой крошечное распечатанное письмо. Из-под желтых завитков пластмассовых волос на его висок стекала большая и неподвижная капля темной крови. Приглядевшись, Юрков понял, что это ртутный шарик в стеклянной капсуле. От слов "ненужный хрящ, назначение которого непостижимо, а вещество драгоценно" длинное рубиновое ожерелье тянулось к круглой танцплощадке, иллюминированной разноцветными лампочками.
Там кружилась одинокая пара под звуки веселой музыки. От слов "любовь может тяжко ранить" отходило множество золотых ниток, которые все, однако, сходились к маленькому китайскому чайничку, на поверхности которого искусно вылепленные и раскрашенные персонажи с вытаращенными глазами и исступленными лицами наседали друг на друга в одном порыве - дотянуться до носика, откуда в чашку лилась струйка горячего крепкого чая, струйка, витая как шнурок и слегка окутанная паром. От слов "его предпочитают прекраснейшим в мире глазам молодые, порочные снобки" шла черная прямая трубка, уходящая в большую гору черного свежего асфальта. Наконец, от слов "чисто символический осколок своего аквариума" тянулась пышная белая кисея, чей дальний конец действительно покрывал собою аквариум (это была единственная "прямая" иллюстрация), правда, вовсе не осколок аквариума, а совершенно целый аквариум, причем огромный.
Аквариум был наполнен не водой, а зеленоватым воздухом. Там виднелся уголок цветущего сада, запущенного и заросшего. Среди высокой травы и кустов стоял деревянный столик и скамеечка. За столиком сидел человек и читал какие-то документы. Иногда он задумчиво поднимал лицо. Одет он был в простую полотняную рубашку, в широких штанах, в белых парусиновых туфлях. Перед ним стояла большая красная чашка, наполненная темным вареньем. Иногда он брал тоненькую серебряную палочку, макал ее в варенье и писал красным малиновым вареньем на листах бумаги, над которыми уже кружились заботливые осы и мухи. За его спиной, сквозь сосны, сверкала под обрывом река, откуда доносились веселые крики купальщиков и повизгивания девочек. Молодой мотоциклист заботливо мыл из шланга свой сверкающий мотоцикл. Его подруга, в пестром ситцевом платье, стояла рядом, прислонившись к дереву и подушечкой своего пальца прикасалась к прозрачной и теплой струйке смолы, стекающей по разогретой коре дерева. Соседи в белых майках пилили блестящей пилой бревно.
Русская литература! Не ты ли когда-то создала этот мир, чтобы потом медленно и словно бы нехотя высвобождаться из его неловких объятий? Уходишь ли ты из мира, или же только грозишься нагрянуть в него? Кто спит за твоим иконостасом, прогретым ласковыми лучами летнего солнца? Наверное, когда-нибудь, пройдя через бесчисленные забвения, ты станешь религией будущего. Тогда книги, когда-то листаемые читателями, раскинувшимися в постелях или на пляжных ковриках, будут уложены в драгоценные дарохранительницы, усыпанные алмазами. Только в особые дни священники будут нарушать их святой покой.
Маленький храм, весь из красной резины. Внутри тепло. Очень тепло. На возвышении стоит небольшая статуя Николая Второго, с ног до головы покрытая лепестками черемухи. Вокруг, наверное, дремлет монастырь. В боковом закутке хитрый русский монашек сидит за компьютером. Сбоку от алтаря - музейная витринка. Вот они - шесть моноклей, разложены на красном теплом бархате. Под каждым - аккуратная бирка с именем владельца: Форестель, Фробервиль, Бреоте, Сен-Канде, Палланси, Сван. Над моноклями в той же витринке лежит индейский томагавк со слегка окровавленным лезвием. "Наверное, эти шестеро убиты, - подумал старик. - А стекляшки здесь вместо скальпов. Это трофеи".
Слово "трофеи" зажглось в нем ярким пламенем. БЕЗ ТРОФЕЕВ НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ! - заорало в душе какое-то жадное существо. Он хотел схватить трофеи, но, как назло, не было рук. Да и вообще тела не было под рукой. Вдруг появились двое: пышнотелая боярыня и морской офицер в белом кителе с золотыми якорями на рукавах. Офицер сделал жест рукой, как будто подбрасывая вверх мяч. ЧУДО! ЧУДО! - по-юродски заверещало сознание. Монокли стали выплывать один за другим из витринки, они выстроились в воздухе, образовав оптический туннель, куда Юркову позволено было заглянуть. Монокли были тонкие, пленочные, отнюдь не из стекла. "Контактные линзы!" - догадался педагог. Затем он ощутил, что линзы, одна за другой, мягко встраиваются в его изумленные глаза, нежно скользят по слизистой глазури, обнимают (ласково, милосердно), просачиваются сквозь закрытые веки, наслаиваются на глазное яблоко, наслаиваются, как череда лечащих, целительных прикосновений… Юркова охватил трепет. "Я ПРОЗРЕВАЮ", - экстатически подумал он. Он понял, что всю жизнь был почти слеп, и сейчас ему подарили новое зрение. Ему предстоит увидеть…
Он открыл глаза и увидел, что на него с любопытством смотрит Красавица-Скромница. В руках она держала белый кувшинчик.
- Семен Фадеевич, я принесла вам горячее молоко, - сказала она. - Что это вы тут делаете?
Она с усмешкой покосилась на столик, где валялись пустые ампулы, на открытый холодильник-аптечку. Юрков обнаружил, что стоит посреди комнаты в позе паука, упираясь руками и ногами в пушистый коврик. Он поднялся, осторожно принял из рук девочки кувшинчик.
- Заходи, Шурочка. Я тут галлюцинировал немного.
- Что за снадобье? - весело спросила Красавица.
- Коктейль "Трансцендентное". Хочешь?
- Ну, если только с вами, - хихикнула девочка.
- Ой, даже не знаю. Меня тут просто завалили галлюцинозом. Сатори-хуятори, и всякое такое. К тому же я еще хотел сегодня поработать. Надо бы все-таки что-то сделать с программой для младших классов. Он показал на письменный стол, где лежала открытая книга стихов Вильгельма Кюхельбеккера и тетрадь с заметками и выписками.
- Ну, а может быть, все же разочек. "Трип не триппер", как говорят наши идиотики, - засмеялась девочка.
- Трип не триппер, - рассеянно повторил Семен Фадеевич. - Ну что ж, если ты так считаешь… К тому же я хотел показать тебе, что такое настоящее литературоведение. Что на самом деле такое - интертекст.
Вскоре они уже лежали рядом на узкой кушетке. В нужные моменты галлюциноз (обычно такой самовлюбленный) может быть скромным. Он умеет быть слугой. Он, как могущественный джинн, может быть сводней. Духи галлюциноза могут превращаться во что-то вроде тех китайских детей, толстеньких девочек и мальчиков с удовлетворенными улыбками на жирных щечках, которые прислуживают совокупляющимся парочкам на старинных китайских изображениях.
Одобрительно хихикая и кивая друг другу своими головками, увенчанными пучками на затылках, они подносят любовникам то чашку любовного зелья, то корень сладострастия, измельченный на яшмовом подносике, то еще что-нибудь в этом духе. Незаметно и как-то сам собой, посреди, кажется, огромной реки, которая несла их куда-то вдоль темного и древнего туннеля, или же посреди золотого подземного озера, случился первый поцелуй - вроде бы длился он несколько кальп, так что возникло даже подозрение, не эту ли странную вещь называют "нирваной". Желание, аккумулированное телом старика, и желание живущее в теле тринадцатилетней д:вочки, эти желания воспользовались случаем, чтобы заставить отнестись с себе с должным почтением - желание стало домиком, затерянным в cierax, затем водопадом, смерчем, медленно бредущим вдоль горизонта, хр;мом, до краев заполненным резвящимися белыми сурками. Все актеры, все священнослужители - все превосходно знали свои роли. Руки кользили по телам. Ноги сплетались как дороги внезапно ожившей стран!. Учитель и ученица совокупились.
