Чтобы развлечь себя, он изучал криминалистику, практиковался в языках, в тибетской медицине - во всем, что казалось ему связанным с его работой. Ему не очень нравился оккультизм, столь популярный среди его коллег, он предпочитал театр: со временем, реагируя на рутину службы, он стал теат-романом. С театром связаны были и его любовные приключения, но теперь он уже не был так беспечен, как в юности.
Подобно многим людям, успешным в любви, он больше ценил карьеру, для которой необходимо было обладать хотя бы внешним подобием моральной чистоты и безупречности. Имея "связи, порочащие его ", он умело скрывал их, что приправляло жизнь веселым привкусом риска.
Желая "окунуться с головой в русский язык", он взял с собой в Россию второй том "Войны и мира" - неплохое берлинское издание в переплете песочного цвета. К тому же во втором томе затронута была тема русских партизанских отрядов - эта тема его, с недавних пор, интересовала с профессиональной точки зрения.
Русские ему вообще нравились. Он помнил помпезный военный дух дедовского дома. Если бы не большевики, он, как и его предки, мог бы сражаться сейчас на стороне русских - но, к несчастью, в России воцарился необразованный коммунизм. В Берлине у него была связь с одной женщиной, ее губы всегда пахли табаком и ликером. Она была русская, из полубогемной среды. "Moj forforovij malchik" - говорила она Юргену. Двое офицеров встречали Юргена на военном аэродроме под Витебском. Одному из них предстояло стать его помощником.
Его реальное звание и принадлежность к СС здесь не следовало особенно афишировать, он был офицером, якобы прикомандированным к Управлению Военной Почты, прибывшим в Россию для усовершенствования почтового сообщения. На самом деле ему предстояло изучить на месте вопрос о нескольких партизанских группах, доставивших в последнее время некоторые неприятности тылам вермахта. В первую очередь руководство хотело знать, находятся ли эти группы в ведении московского НКВД или же действуют самостоятельно. Короткий список, полученный им в Берлине, состоял всего из четырех пунктов, причем все они были закодированы в "почтовом" духе. Последний пункт был подчеркнут. Этот пункт четвертый - "мягкие бандероли" - означал группу Яснова. Именно на нее и должно было быть направлено основное внимание Кранаха.
Управление Военной Почты, куда командировали Кранаха, в это время размещалось в Могилеве. Название города неприятно поразило Юргена, да и сам город производил тягостное впечатление своей военной расхристанностью. Впрочем, ему отвели для жизни отдельный домик, довольно опрятный. В Берлине у него было две униформы - черная и оливковая. Он предпочитал оливковую, считая черную немного смешной. В Россию он приехал в простенькой серой униформе и в такой же шинели с черным воротником. Шинель и униформа были специально подобраны немного поношенными. Он называл себя теперь "почтальонским майором", внутренне усмехаясь над наивностью своего начальства, придумавшего этот маскарад. Мышиная шинель с коротковатыми рукавами странно контрастировала с его походкой, с его стеком, с его моноклем. Монокль, впрочем, с самого начала службы вызывал нарекания.
- Юрген, вы же не армейский генерал, - сказали ему. - В нашем ведомстве работают скромные люди.
В ответ он сбрил свои изящные усики, но с моноклем не разлучился - так хранят лепесток, упавший на страничку неоконченного письма в последний день молодости.
Большую часть времени он теперь проводил в Управлении полевой полиции и в специальном отделе СС по борьбе с партизанскими формированиями - просматривал кипы бумаг, делал выписки, внимательно читал стенограммы допросов. Сам допросил несколько человек. Но этого было недостаточно - чертовски недостаточно! Везде в делах, посвященных пленным партизанам, он с раздражением наталкивался на краткие пометки "Повешен", "Расстрелян по приказанию такого-то" и тому подобное. Как-то раз он даже устроил скандал в полицейском управлении, стучал стеком по столу, выкрикивая: "Расстрелян! Повешен! Расстрелян! Повешен! Все нити оборваны! Как прикажете с этим работать?!" Отчасти он воображал себя в эти минуты Шерлоком Холмсом, распекающим тупиц из Скотленд-Ярда, которые неуклюже затоптали все хрупкие следы истины - хрупкие, как испарина на стекле парника. "Скотлендярдовские" смотрели на него устало и равнодушно. Да и гнев его был неискренен.
Он понимал, что их работа ужасна, что психологические нагрузки чудовищны. Многие в полевой полиции тяжело пили. Им приходилось совершать слишком много жестокостей по отношению к людям безоружным. Один коллега - крепкий, голубоглазый Гюнтер Хениг - жаловался, что ежедневно ему приходится расстреливать от пяти до тридцати человек, включая стариков, женщин и детей. Это давалось ему нелегко - от него постоянно пахло водкой. Фон Кранах посоветовал ему пить липовый отвар и научил йоговским дыхательным упражнениям. Сам он после начала войны не выпил ни капли алкоголя, бросил курить, каждое утро обливался холодной водой.
Он распорядился, чтобы все пленные партизаны немедленно доставлялись к нему на допрос. Он требовал, чтобы к ним не притрагивались заплечных дел мастера, которых он обзывал агентами НКВД. Он также приказал доставить ему дела всех бывших партизан, находящихся в лагерях для военнопленных. Каждый вечер он сидел над картой, отмечая на ней места тех или иных партизанских акций, крупных и мелких диверсий. Остро отточенные цветные карандаши были разложены перед ним: он соединял разноцветными линиями точки на карте, высчитывая предполагаемые маршруты, места стоянок, лесные убежища, деревни, "подкармливающие" бандитов.
Он работал напряженно и эффективно. За две недели он отослал в Берлин три рапорта с подробными выкладками относительно нескольких партизанских отрядов. Два, по его мнению, не представляли собой серьезной опасности, это была "крестьянская самодеятельность". Третий, как свидетельствовали специалисты, работавшие на радиоперехвате, руководился из Москвы - его следовало ликвидировать в кратчайшие сроки. Но пункт четвертый - подчеркнутый жирной чернильной чертой в берлинском списке - пункт четвертый оставался непроясненным. - Мягкие бандероли, - задумчиво повторял Кранах, постукивая желтым карандашом по стакану с липовым отваром. - Мягкие бандероли. Гибкие, извивающиеся бандероли. Верткая бандерилья. Мягкая банда.
На его рабочем столе громоздилось все больше папок, отмеченных желтым кружком - дела, предположительно или наверняка связанные с отрядом Яснова.
Сопоставляя известные ему факты, узнавая некий общий стиль, объединяющий различные диверсии, Кранах задумывался все глубже. Этим отрядом командовал или гений, или сумасшедший. Действия его были непредсказуемы. Отряд то исчезал куда-то и бездействовал месяиами, то перемещался по оккупированной территории с фантастической скоростью, причем иногда казалось, что в этих многокилометровых перемещениях нет никакого смысла.
Акции, предпринимаемые этим отрядом, приносили войскам немалый вред и довольно существенно дестабилизировали обстановку на этом участке немецкого тыла. В командовании отрядом явно участвовали профессионалы. Но интуиция и некоторые логические соображения подсказывали фон Кранаху, что у этого отряда нет постоянной связи с Центром в Москве. Возможно, "мягкие бандероли" объединяли русских патриотов, профессиональных военных, не желавших подчиняться сталинскому руководству, ушедших в леса, чтобы вести собственную, безумно дерзкую и независимую "маленькую войну".
Кранах был прежде всего романтиком: он чувствовал себя влюбленным. Влюбленным в "мягкую банду", заочно влюбленным в ее загадочного командира. Его романтическое воображение рисовало ему то старого царского генерала, закаленного в боях и опытного, схоронившегося в глуши все годы большевистских репрессий, а сейчас вышедшего из подполья с потрепанным императорским штандартом в руках. То представлялся ему бывший белогвардейский поручик, бесшабашный атаман, которому сам черт не брат и который за Mutter-Russland готов на все. А иногда - отчаянный комбриг Красной Армии, порвавший с конопатым тираном и ушедший с верными людьми в леса.
Пока Кранах трудился, анализировал и мечтал, партизаны не сидели сложа руки. Здание Управления полевой полиции в Могилеве несколько раз пытались поджечь, правда, не очень удачно. А через несколько дней погибла целая группа из оперативного отдела СС. Вместе с ними не вернулся с задания Понтер Хениг, которого в городе называли просто Зверем. Зверь был в упор расстрелян из автомата в одном из могилевских переулков, а на его теле найдена была записка: "Так следует поступать с диким зверем, вырвавшимся из своей железной клетки". Эта записка теперь лежала на столе Кранаха - листок простой бумаги, почерк красивый, четкий, прилежный. Подобным образом пишут девочки-отличницы. И что за "интеллигентный" стиль, нелепый в данном случае
