- "Так следует поступать…"!
Кранах вышел из своего кабинета, который он, по негласному соглашению, занимал в здании полицейского Управления, прошелся по коридору, где всегда пахло школьной мастикой. Управление размещалось в здании бывшей гимназии. В частности, Кранах занимал химический кабинет. Его окружали реторты, тигли, шкафы с пыльной химической посудой. Прямо из его рабочего стола торчали металлические краны, предназначенные для проведения химических опытов.
Кранах называл Управление Скотленд- Ярдом, остальные служащие называли его просто Школой. В Школе был свой юмор. Хенигу, которого в городе прозвали Зверем, здесь дали кличку Анатом. Ему был отведен кабинет анатомии, откуда нередко доносились крики. Теперь там было тихо - Зверь-Анатом, носивший сладкое имя Мед, более не существовал. Держа в зубах желтый карандаш, как другие держат незакуренную сигарету, Кранах зашел в кабинет анатомии. На покоробившихся от школьной сырости наглядных пособиях люди без кожи поблескивали своими розоватыми мускулами, щеголяли красными артериями и холодными голубыми венами. Комната еще не знала, что хозяин убит.
В глубине класса стояла походная койка, застеленная тщательно, посолдатски (Зверь часто ночевал в Школе). На одной из парт были аккуратно размещены его вещи: дешевый серебряный портсигар, принадлежности для бритья, зеркальце, зубная щетка, круглая коробочка с зубным порошком. Внутри парты, завернутые в чистое полотенце, лежали две непочатые фляги со шнапсом. На шкафчике стояла фотография жены и детей Понтера: нежное и честное женское лицо, ситцевое платье, светлые детские головки, как капустные кочанчики… Рядом с фотографией стоял недопитый стакан с остывшим липовым чаем. Это тронуло Кранаха - Понтер послушался его совета, такого, в общем-то, бессмысленного совета.
Кранах вынул фотографию молодой женщины с детьми из рамки и положил в карман мундира. Он не знал, что в Школе его самого сначала называли Юнкером, Моноклем, Стекляшкой, а после того, как он обжился в химическом кабинете, за ним окончательно утвердилось прозвище Химик. Вскоре он отправился в Витебск, чтооы лично допросить нескольких человек, находящихся в тамошнем лагере для военнопленных. Он тщательно готовился к допросам, долго выбирал помещение.
Наконец остановился на маленькой светлой комнатке во флигеле одного бывшего помещичьего дома. Окно без решетки выходило в заснеженный сад. Печурка шуршала своими остывающими угольками. Письменного стола не было - только небольшое ореховое бюро прошлого века. Он продумал и собственный внешний вид: мышиная униформа была сослана в шкаф, монокль спрятав в ящике бюро. Вместо этого он облачился в найденный где-то старый свитер грубой вязки, с кожаными заплатами на локтях. Горло обмотал шарфом, решив, что будет говорить с партизанами тихо, изображая простуженного. Ссутулившись, нахохлившись, сидел он в углу дивана, когда вводили очередного героя. Он был как больной взъерошенный попугай, забившийся в темный угол клетки. Потом появлялся ординарец, держа поднос с чашками и фарфоровыми чайниками.
- Черный чай или, может быть, липовый цвет? - Кранах жестом предлагал пленному выбрать между двумя чайничками. Говорил он с подчеркнутым немецким акцентом, чтобы они, не дай Бог, не подумали, что он русский, предатель.
Все эти сценические усилия (страсть к театру давала о себе знать) не пропали даром.
- Допрос это как обольщение девушки, - сказал Юрген одному гестаповцу. - Важна каждая деталь. Одна погрешность - и сердца уже никогда не забьются в унисон.
- Когда я бью человека, наши сердце всегда бьются в унисон, - сострил гестаповец.
- Фраза, может быть, и хороша, да только много ли вы добились? - заметил на это Кранах.
Сам он был своими результатами доволен. Он многое разузнал. Но главное - главное был один пленный…
Его ввели в комнату с ореховым бюро, и Кранах сразу ощутил дрожь ищейки, которая взяла след.
- Чай или липовый цвет? - спросил он с заученной любезностью, указывая пленному на кресло.
- Все у вас тут липовое, - вдруг громко и грубо ответил заключенный.
На лице у него.как у прочих, были синяки и ссадины, он был, как и все, грязен и зарос щетиной. Но, в отличие от других, лицо под щетиной у него было жирное и странно лоснилось, а глаза живо блестели, а не убито и свято лучились.
Охрана удалилась, оставив их наедине.
- Не скрою, здесь есть кое-что от театральной сцены, - признался Кранах, обводя рукой комнатушку. - Но ведь и вы - актер, хорошо знающий свою роль.
- Я не актер. Я врач, - был угрюмый ответ.
Таких быстрых и ценных признаний Кранах еще не слышал в этом флигеле. У него была интуиция - и он мгновенно поверил.
- Вы - врач, - задумчиво и тихо проговорил он. - Ваше призвание - смягчать страдания. А вокруг нас - море страданий, море жестокости, которая не дает вздохнуть… Кажется, людей кто-то подменил. Или что-то подменило. Как говорил Платон Каратаев… Вы, конечно, читали "Войну и мир" Толстого?
- Платон Каратаев был мудак, - грубо сказал заключенный. - Толстой тоже был мудак. Вы знаете, что такое "мудак"?
Кранах кивнул.
- Вот. А что касается людей, то никаких людей нет и никогда не было - это мы все в лесу твердо выучили. Кранах с трудом удержался, чтобы не заерзать на месте цт возбуждения - его собеседник раскрывал все свои карты.
"Мы все в лесу". Эта фраза стоила недешево.
- Вы лечили партизан? - спросил он.
- Лечил, - все так же мрачно сказал врач. - Один лечит, другой калечит.
- Было много работы? - осторожно спросил Кранах.
- Хотите спросить, много ли в отряде было бойцов?
- Было? - переспросил Кранах.
- Нет больше отряда-то. Всех ваши поубивали, - с этими словами врач нагло развалился в кресле и попросил закурить. Он, видимо, собирался быть дерзким. А может быть, он и в самом деле был груб и дерзок.
- Позвольте вам не поверить, - мягко сказал Кранах, подавая собеседнику коробочку папирос и спички. - По моим сведениям, отряд, к которому вы принадлежали, продолжает действовать. Хотите выпить? У меня есть неплохой коньяк.
Он достал заранее приготовленную импозантную бутылку.
- Налейте, если от доброго сердца, - ответил пленный. Он выпил рюмку довольно равнодушно и теперь дымил папиросой.
Кранах помолчал, как бы давая врачу понаслаждаться. Тот сам прервал паузу.
- Зря вы меня ублажаете, - сказал он. - Я вам ни хуя не скажу. Можете меня побыстрее расстрелять или там что хотите. Я из тех, кому жизнь не мила. А боли я не чувствую. Психогенная анестезия - знаете такой термин? Отключаюсь - и все. Не верите? Прикажите позвать пытаря.
- Я вам верю, - сказал Кранах (хотя на этот раз не слишком поверил).
- Вы этому научились или это врожденное? - Научился. Всему можно научиться, если есть хороший учитель. - Пленный выпустил колечко.
- А кто был вашим учителем? - участливо осведомился Кранах.
- Старик Арзамасов был такой. Гениальный врач, единственный в своем роде. Его ваши повесили в одной деревне. Я сам видел, как он болтался в петле.
- Да, мы много вам сделали плохого, - задумчиво сказал Кранах. - Но вам - не только мы. Вас унижали и до войны. Вы же интеллигентный человек и понимаете, конечно, что Сталин и его компания не лучше нас.
- Не такой уж я интеллигентный, как вам кажется, - был ответ.
- Мы с вами уже довольно долго беседуем, а до сих пор не представились друг другу. Моя фамилия - фон Кранах.
- Кранах. Амур на черном фоне. - Заключенный угрюмо ухмыльнулся.
- Видите, вы все-таки интеллигентный. Ваш тип юмора выдает вас. Позвольте узнать ваше имя?
- Коконов моя фамилия. Алексей Терентьевич.
- Так вот, Алексей Терентьевич, что я хочу вам сказать - и поверьте мне, без всякого актерства. Вы, допустим, не страшитесь смерти и боли. Однако в жизни есть вещи, которые мы боимся потерять. Есть боль утраты, от которой психогенная анестезия нас не сможет защитить. Жизнь только тогда перестает быть "жизнью вообще", до которой никому нет дела, и становится "нашей жизнью", когда сердце поймано на крючок, как рыбка рыбаком.
Коконов впервые за весь разговор взглянул на Кранаха.
- Что вы этим хотите сказать? - спросил он.
Кранах почувствовал, что пробный выстрел был неплох.
- Некоторые мысли бывает трудно выразить на чужом языке. Мы все смеемся над детскими сказками, где появляется фея, исполняющая желания. Но смеемся только потому, чтобы скрыть нашу боль - боль неисполненных желаний.
- Я вас не понимаю, - сказал Коконов. - Вы что, предлагаете мне услуги вашего полкового борделя? Неужели он так хорош?
- Вы меня наверное понимаете лучше, чем я сам себя, - ответил Кранах.
- Впрочем, все просто. Мне нужна ваша помощь. В свою очередь, я хотел бы помочь вам. Отнеситесь к этому с юмором. Русский черный юмор это вторая религия. Я, в данном случае, это нечто вроде сказочной феи, исполняющей желания.
