– О, как вы помолодели!
– Гроссмейстер, в Баку вы играли с моим старшим братом! – последовал неожиданный ответ… Яна Адамского.
Ведущие немецкие шахматисты 30-х годов прошлого столетия объединились в группу, которую назвали «Плеяда». В составе группы были два художника Карл Шорн и Бернгард Горвиц, отличавшиеся поразительным внешним сходством. Одна из газет того времени писала: «Отличить Шорна от Горвица можно по двум признакам: первый лучше рисует, зато второй сильнее играет в шахматы».
* * *
Один из участников Берлинского международного турнира 1897 года русский мастер Эммануил Шифферс неожиданно для себя стал объектом восторженного поклонения местных феминисток. Они буквально не давали ему прохода: одни требовали автограф, другие пытались взять у него интервью.
Позднее выяснилось, что во время турнира в Берлине с успехом шла пьеса Генрика Ибсена «Кукольный дом», проникнутая пафосом борьбы за права женщин. Темпераментные дамы приняли Шифферса, в силу его поразительного сходства с великим норвежским драматургом, за автора пьесы.
Встречаясь на международных турнирах, спортсмены разных стран стремятся к общению. Хорошо, если находится общий известный язык. А если нет, то в разговорах их нередко подстерегают курьезы.
Весной 1960 года в Москве проходил матч на первенство мира между Михаилом Ботвинником и Михаилом Талем. Давид Бронштейн в это время участвовал в международном турнире в городе Мар-дель-Плата. Многие аргентинцы, встречаясь с советским гроссмейстером, свой разговор начинали с вопроса:
– Ке таль?
Бронштейн думал, что речь идет о матче.
– Таль – хорошо, Ботвинник – плохо! – так невпопад отвечал до тех пор, пока ему наконец не разъяснили, что «ке таль» по-испански «как дела».
Хорошее настроение было у Сало Флора после удачно завершенного им традиционного международного турнира (Гастингс, 1934 год).
Вместе с друзьями он возвращался в отель.
– Вич флор (Какой этаж?) – спросил его по-английски лифтер.
– Первый, второй и третий! – ответил на удивление всем и особенно лифтеру Флор, а потом пояснил: – вместе с Эйве и Томасом.
Друзья залились веселым смехом.
* * *
Хорошее знание многих иностранных языков не уберегло однажды Флора, и он попал в неловкое положение.
Первая половина матча Ботвинник – Флор (1933 год) проходила в Колонном зале Дома Союзов. Жили оба участника в гостинице «Националь», их счет в ресторане был открытым. Ботвинник обычно питался экономно, однако, когда в один из дней участников матча пришли приветствовать пионеры, он подписал счет на сравнительно большую сумму. Флор всему этому удивлялся и решил, что советские шахматисты всегда так роскошно живут.
– У вас красный живот! – сказал он однажды к ужасу одной своей собеседницы (по-чешски «красный живот» – красивая жизнь!).
* * *
Немецкое слово «патцер» означает «плохой работник», «халтурщик». В конце 30-х годов эмигрировавший из гитлеровской Германии Якоб Мизес давал сеанс одновременной игры в Лондоне Один из участников решил, что его король запатован Вопрошающе взглянув на сеансера, он спросил:
– Пат, сер?
– Сами вы патцер, молодой человек! – досадливо заметил Мизес и указал на два поля, имевшихся в распоряжении черного короля.
С тех пор слово «патцер» стало применяться в английском языке в специфическом значении – «шахматный пижон».
На одном из международных турниров партия между испанской и английской шахматистками пришла к явно ничейной позиции, Сделав очередной ход, испанка робко произнесла:
– Таблас? (Ничья?)
Англичанка не поняла, но и для нее создавшаяся на доске ситуация никакого интереса не представляла. Не видя возможностей для игры на выигрыш, она резко бросила:
– Дроо? (Ничья?)
Тон ответа несколько смутил испанку, и она вопрошающе взглянула на стоящую возле их столика француженку.
– Нюль! (Ничья!) – ответила та.
После чего партия… продолжалась.
* * *
Во время шахматной Олимпиады (Гамбург, 1930 год) участники питались в ресторане, где на весь период соревнования каждому было отведено определенное место. Иностранец, сосед польского мастера Казимира Макарчика, придя на завтрак в первый раз, обратился к нему с приветствием на немецком языке:
– Мальцайт! (Приятного аппетита!)
Макарчик не знал немецкого языка и решил, что сосед назвал свою фамилию.
– Макарчик! – громко и выразительно ответил польский шахматист.
Сцена повторилась в обед и ужин. Удивленный Макарчик рассказал руководителю польской делегации Давиду Пшепюрке о странном соседе. Пшепюрка, узнав из уст коллеги, что фамилия его соседа «Мальцайт», сначала разразился смехом, а потом разъяснил Макарчику все недоразумение.
На следующий день, перед завтраком, решив как-то сгладить неприятную ситуацию, Макарчик подождал, когда иностранец займет свое место, подошел к столику, и, садясь в свое кресло, промолвил непонятное до сих пор и таинственное слово «мальцайт».
Реакция иностранца была неожиданной. Будучи полностью убежденным, что ответ его на польском языке означает «благодарю» или «взаимно», улыбаясь, он громко произнес:
– Макарчик!
По прибытии в Швейцарию на турнир претендентов (Нейхаузен-Цюрих, 1953 год), едва делегация советских шахматистов сошла на перрон, как корреспондент какой-то швейцарской газеты попросил всех сфотографироваться.
На следующий день появился снимок, а под ним подпись: «Гости с востока говорят только на их родном языке, и единственное, что можно от них услышать, это немецкое „ауфвидерзеен“».
Не думал корреспондент, что делая свои поспешные выводы, попадет впросак. Ведь почти все члены советской делегации, что вскоре они и доказали, владели одним-двумя, а то и многими иностранными языками.
– Правда, есть у нас одно исключение, – сказал кто-то из шахматистов, посмеиваясь над нелепой выдумкой корреспондента. – Это Петросян. Но, строго говоря, он тоже хорошо знает три языка: русский, армянский и грузинский. Применить свои знания Петросяну в Швейцарии не довелось, однако…
В 1954 году сборная команда советских шахматистов летела на матч в Аргентину. По пути самолет сделал посадку в столице Уругвая городе Монтевидео.
Как только наши шахматисты сошли с самолета, их обступили корреспонденты. Многочисленные вопросы следовали один за другим. Переводчик едва успевал помогать в беседе.
Вдруг кто-то заметил, что в нескольких шагах от основной группы легко и непринужденно беседует с уругвайцем… Тигран Петросян. Изучению испанского языка перед полетом в Латинскую Америку было уделено некоторое время, но трудно представить, что кто-либо смог так преуспеть в области лингвистики.
Все были приятно удивлены успехам Петросяна, так быстро освоившего испанский язык, пока не выяснили, что беседовал он с уругвайцем… по-армянски.
Хорошее знание многих языков не раз помогало гроссмейстеру Сало Флору, однако однажды и он оказался бессильным. Летом 1968 года экс-чемпион мира Макс Эйве и Сало Флор находились в Грузии. В один из дней их пригласили посетить чемпионат республики среди женщин, проходивший в небольшом городке Душети.
Сразу по приезде Флор попросил Александрию:
– Нана, дорогая, расскажи что-либо о турнире, а я переведу гостю.
Юная грузинка улыбнулась и сама заговорила по-английски. От удивления Сало Михайлович не сразу сообразил, что ему делать, а потом пошутил:
– Значит, Нана, ты оставила меня без работы!
Макс Эйве остался доволен беседой, понравилось ему и все остальное: здешняя природа, гордые горы и особенно гостеприимные хозяева. А вот Флору срочно надо было ехать в Тбилиси, и Сало Михайлович насколько мог деликатно напомнил Максу Эйве об этом. Видя, что экс-чемпион не обращает внимания на его просьбы, Флор решил сделать своему другу выговор. Сначала он попытался заговорить по-английски, но вспомнив, что Нана прекрасно все понимает и переведет всем, перешел на немецкий. Но не успел Флор завершить и первого предложения, как тбилисский шахматный журналист Гиви Гамракели перевел все сказанное, а затем обратился к Эйве:
– Многоуважаемый доктор, все просят вас остаться!
– Конечно останусь. Сало спешит, но все же подождет меня.
Флор не смог сдержать улыбки:
– Грузинское гостеприимство всех обвораживает. Меня оно сегодня заматовало дважды, и я теперь не знаю такого языка, чтобы тайно сказать что-нибудь Максу Эйве. Вы победили! Мы остаемся!
Лишь поздно вечером, когда кругом была уже мгла и не стало видно гор, гость из Голландии попрощался с душетцами и уехал в Тбилиси.
Большинство бразильцев разговаривают на португальском языке. Если иностранцы во время межзонального турнира (Петрополис, 1973 год) пытались заговорить с тренером-секундантом Льва Полугаевского Владимиром Багировым на незнакомом ему языке, то он всегда спрашивал собеседника:
