Джимми заехал за мной на следующий день, а потом – еще раз. Мы обошли все возможные службы, и везде нам давали от ворот поворот. В итоге, отстояв в одном месте четыре часа в очереди, я получил адрес пансиона на Кингс-Кросс, временное проживание в котором мне мог оплатить совет.
– Может он записаться в очередь на получение жилья в муниципальном доме? – спросил Джимми.
Женщина за стойкой едва не рассмеялась нам в лицо.
– Может, но ждать нужно семь лет. Конечно, если он не забеременеет, – ответила она, видимо, решив пошутить. – Тогда можно получить квартиру без очереди.
Никто не рассмеялся в ответ на ее шутку.
Пансион находился в одном из переулков квартала красных фонарей возле Кингс-Кросс и оказался настоящей дырой, но я сказал себе и Джимми, что это ненадолго и скоро я найду что-нибудь получше. В ванной, которую приходилось делить с семью соседями, ползали тараканы, а в одной комнате со мной жил мужик сорока двух лет, от которого разило потом. Местечко нельзя было назвать райским.
Вскоре я узнал, что хозяева так называемого «отеля» были еще хуже, чем условия жизни в нем. Совет платил им сотни фунтов в неделю за каждого жильца, они гребли деньги лопатой. Но с «гостями» обращались так, словно те были отбросами общества. Существовало огромное количество правил проживания, и хозяева придирались к любой мелочи, чтобы выманить у тебя все до последнего пенни. Однажды один из них выстроил с десяток постояльцев в ряд, как перед расстрелом.
– Платите подушный налог! – требовал он, хотя и не вправе был брать с нас денег, ведь этот сбор входил в ту сумму, которую совет выплачивал за наше содержание.
Мы спорили до посинения, но он в итоге выгнал всех, кто не раскошелился, включая меня. Во многих пансионах происходило то же самое. В тот период жизни мне, к сожалению, пришлось пожить в куче всяких подозрительных мест.
Даже если хозяева не были такими уж тиранами, каждое утро ровно в десять они выставляли постояльцев на улицу, всучив им перед этим на завтрак скользкое яйцо и резиновую сосиску. Возвращаться до восьми вечера было запрещено, то есть на улице приходилось проводить чертовски много времени. Чаще всего я занимался чем-нибудь у Джимми, но постоянной работы у него не было. Он всегда давал мне несколько фунтов из своего кармана, но нередко я полдня просто сидел где-нибудь и курил травку. К тому времени я снова подсел на нее и с радостью позволял времени проплывать мимо.
Если я не работал у Джимми, то искал другие способы развлечься. Прогуливая в детстве школу, я обнаружил, что, если у тебя нет денег, не заскучать на улице трудно. Иногда я покупал проездной на день и наматывал круги по кольцевой линии метро, просто наблюдая, как мир проносится мимо. Или шел в Британский музей и бродил там среди экспонатов. Я занимался чем угодно. Бывали дни, когда я садился на автобус и ехал на Парламентский холм, где просто часами сидел на скамейках и размышлял, как дошел до такой жизни.
В те дни мне было невероятно одиноко. Однажды, месяца через три с момента нашей последней встречи, я набрался смелости навестить Дот и Джерри. Я все еще жутко злился на Джерри за то, что тот выгнал меня, но не хотел полностью терять контакта с ними – вынести это в дополнение ко всему остальному я бы просто не смог.
– Не волнуйся, я ненадолго, – сказал я, когда Дот открыла дверь. – Можешь заверить старого негодяя, что я не собираюсь тут оставаться.
Она впустила меня, сказала, что рада меня видеть, и спросила, чем я занимаюсь. Джерри со мной едва поздоровался. Стараясь выглядеть как можно бодрее, я рассказал им, что работаю в мебельном магазине у Джимми и у меня есть крыша над головой, – не вдаваясь, впрочем, в подробности и не упоминая о том, что эта крыша вечно менялась. Постоянного жилья у меня не было и не предвиделось.
– Я рада, что ты нашел подходящее место, – сказала Дот. – Кстати, я прибрала у тебя в комнате. Не стала ничего оставлять, ведь одежда все равно была тебе не по размеру. Можешь взглянуть, если хочешь.
Я не стал. А зачем? Даже если Дот сохранила что-то нужное – какие-то детские рисунки, например, – я не собирался таскать это старье в рюкзаке по всему Лондону.
* * *
К тому времени здоровье родителей уже сильно пошатнулось, и это стало одной из причин, по которым я не хотел разрывать с ними связь. Несколько лет назад у Дот обнаружили рак, хотя она храбрилась и долгое время вовсе не казалась больной. Как говорили у нас дома, у нее были проблемы «в подвале», то есть рак яичников. Она никогда не говорила о нем и не обсуждала лечение – а может быть, когда ей поставили диагноз, я был слишком мал, чтобы понять, что ей пришлось вытерпеть. Зато теперь она часто лежала в больницах и выглядела по-настоящему больной. Лицо осунулось, и она сильно похудела по сравнению с тем, какой была во время нашей прошлой встречи. Это обеспокоило меня.
– Как здоровье? – спросил я.
– Неплохо, Джон, – ответила она. – Но и не хорошо.
И она посмотрела мне прямо в глаза, надеясь, что я не буду больше задавать вопросов. Больше она ничего не сказала, но стало очевидно, что ее состояние вызывает опасения.
Джерри тоже был не в форме. С возрастом у него развилась астма, и, так как дышать ему стало трудно, с работы пришлось уволиться. Ему не было и пятидесяти, когда это произошло, но с тех пор он редко выходил из дома и вел растительный образ жизни. Время от времени он откупоривал бутылку сидра или банку «Гиннесса», но обычно просто сидел на диване и смотрел телевизор, выпивая галлоны чая и опустошая литровые бутылки «Колы» и лимонада. Едва ли не единственным поводом покинуть квартиру для Джерри была запись к врачу: он даже не выводил Задиру на прогулку, даже если больше было некому. Джерри был из тех мужчин, которые ни за что не обратятся к врачу, если только не поймут, что другого выхода нет. Но однажды Дэвид застал его в очень плохом состоянии и вызвал скорую помощь. Выяснилось, что у Джерри почки не в порядке, и ему назначили диализ, из-за которого он стал еще более угрюмым и ворчливым. Когда он смотрел на меня, я видел, как в его глазах растет негодование.
– Нам больше проблем не нужно, – предупредил он меня в тот день, едва я перешагнул порог.
Я пробыл у них совсем недолго. Был тихий вечер, я вышел и сел на скамейку в парке на Кинг-сквер. Стоило мне увидеть наш старый двор, как в памяти тут же всплыли дни, проведенные на детской площадке или за игрой в Жестяного Томми, которые теперь казались такими далекими. Теперь я был взрослым, жил в реальном мире и начал понимать, как же чертовски тяжела жизнь.
У меня не было ни сил, ни желания возвращаться в пансион, поэтому я лег на скамейку, сунул под голову куртку и в конце концов заснул. Было не слишком удобно, зато ночь выдалась ясная, и я мог смотреть на звезды. Но главное – на меня не орала старая карга, а на соседней койке не ворочался вонючий тип.
На следующее утро я больше не захотел идти в пансион и решил, что спать под открытым небом гораздо лучше, хотя, конечно, мой район не подходил для этой затеи. Мне не хотелось, чтобы меня увидели старые друзья. Я загремел в тюрьму, когда они начинали работать или создавали семьи, а теперь еще и оказался бездомным. Это было унизительно, и к тому же я считал, что мы с бывшими приятелями вряд ли найдем общий язык, ведь наши пути давно разошлись. Примерно по тем же причинам я не шел на сближение и с Джеки, Малкольмом и Дэвидом. Я и так уже был для них непутевым младшим братцем, поэтому мне казалось, что лучше будет снова наладить отношения, когда я встану на ноги и сделаю что-нибудь достойное уважения, ведь я полагал, что этот момент не за горами.
Позже в тот день я отправился на разведку, чтобы найти скрытое от посторонних глаз место, где можно будет спать и меня никто не найдет, и обнаружил идеальное убежище. В дальнем углу жилого квартала на Коммершел-стрит стоял брошенный «Вольво Эстейт». Я забрался в машину и провел там ночь.
Как и на скамейке, я чувствовал облегчение, оттого что больше не нужно общаться с хозяевами пансионов. Но был и минус: я не получал завтрака, а с ним начинать день все же было веселее. На следующее утро я украл сэндвич из магазина «Сейфуэй» и вскоре стал просыпаться раньше, чтобы воровать еду.
Неподалеку от Юстен-роуд и театра Шоу находилась фабрика, в столовую которой еду привозили на рассвете. Я пробирался туда, когда тележки вывозили из фургонов, и воровал бутылку молока и пару круассанов, стоило доставщикам отвернуться. Очень скоро мелкое воровство вошло у меня в привычку. Едва ботинки начинали изнашиваться, я заходил в «Маркс и Спенсер» на Оксфорд-стрит и примерял новую пару. Это был единственный магазин из тех, что я знал, где на витрине стояли оба ботинка, а защитных ярлыков в те годы еще не придумали. Я выходил из магазина в новенькой обуви и оставлял там старые кроссовки. То же самое я проделывал с джемперами и куртками в «Гэпе», а потом шел в «Макдональдс» или «Уимпи» и тратил несколько фунтов, которые зарабатывал у Джимми, на чашку чая. Там я сидел до тех пор, пока работники не начинали коситься на меня, давая понять, что я злоупотребляю их гостеприимством.
