Впрочем, вероятно, я был несправедлив. Доктор был у Джери, просто я еще не знал всего. Приходил терапевт. Прощупал больного, попросил иголку. Кольнул в зад у хребта, обнаружил пониженную чувствительность. Кольнул еще — Джери терпел.
— По-моему, что-то у него между четвертым и вторым позвонками не в порядке. Потеря чувствительности. Такие вещи нередко оканчиваются параличом. Парализован зад, волочит его…
Ну, зада Джери не волочил, никаких признаков паралича! К словам врача отнеслись скептически. Наговорят, только слушай!
Но теперь и Леонид Иванович упомянул про позвонки.
Отчего? Ушиб, удар, вывих? В результате — внутреннее кровоизлияние. А вернее, ушиб. «Били, может быть?» — спросил тогда же доктор. Били? Нет, в доме у нас это не заведено. И все же… неужели я тому виной? Несколько раз я поколотил щенка, когда приучал к чистоплотности. Первый опыт — первые ошибки… Однако же в ход был пущен ремешок, никаких повреждений он не мог причинить. Выводило из себя, что щенок долго не приучается «проситься». А потом оказалось, что требовать этого от него просто преждевременно. Вину в этом делили со мной инструкторы клуба служебного собаководства — заранее не предупредили, не втолковали, как и что.
Но в общем это были пустяки. Кому не влетало в детстве за те или иные грешки! А вот другое… У Джери в юности проявлялась дурная привычка: когда хозяев нет дома, сорвать с вешалки всю одежду, свалить кучей в прихожей и сверху лечь. Тосковал ли пес, оставаясь один в пустой квартире, или хотел выместить свою обиду — сами ушли, его не взяли. Животные часто задают нам задачи. Раздосадованный, я пустил в дело цепь, на которую обычно привязывал Джери на выставках. Джери не издал ни звука — он очень хорошо понимал свою вину; лежал на подстилке и только вздрагивал при каждом ударе да старался теснее прижаться в угол. В тот раз мною была сделана еще одна ошибка: на «месте» собаку никогда не наказывают. «Место» свято, оно должно быть приятно животному, это его угол, личная, заповедная территория.
Кто-то, кажется Лоренц[1], заметил, что наказывать животное, как и детей, можно только любя, переживая наказание, как личную беду. Так вот — я переживал. Не знаю, насколько это уменьшает тяжесть моей вины. Вы, друзья мои, начинающие собаководы, и не только начинающие, сделайте из этого для себя выводы. Никогда не поддавайтесь чувству гнева. Воспитатель не должен, не имеет права выходить из себя. Потом очень стыдно самому же. А главное — вред воспитанию, только вред.
Джери был моей первой собакой, которую я воспитал, и ему пришлось изведать все — и мою любовь, и мои заблуждения, и недостатки хозяйского характера. Джери явился для меня своеобразной школой. Первый, он оказался и единственный.
Существует убеждение: у человека бывает только одна собака — та, единственная, которой он отдаст все, на что он способен. И сколько бы потом ни было у него собак, та, одна, так и останется навсегда единственной. Лучше не будет.
На Джери излились все мои чувства; и после, с другими, которые были после, я уже был более покладистым, что ли, проявлял большую терпимость. Это сказалось уже в обращении со Снукки; следующей, овчарке Джекки, были сделаны еще большие уступки; а пуделю Блямке вообще выпала не жизнь, а сплошная масленица. К Джери я был особенно требователен.
«На ошибках учимся» — но какова цена этих ошибок?
Неужели Джери должен был теперь страдать за мою несдержанность, неся своеобразное тавро? Ужасное чувство — думать, что ты совершил непоправимое. Потерять друга, потерять в расцвете сил, после всего того, что он сделал. А сделал Джери немало: спасал утопающих, ловил жуликов… много, много! Потому и такой почет собаке, да, почет, не боюсь сказать это. А прогулки в лес, на Хрустальную… Сколько радости давала мне беспредельная привязанность Джери! С ужасом я припомнил болезнь, распространенную среди крупных догообразных собак, в частности среди сенбернаров: паралич зада после шести-семилетнего возраста… Джери как раз в таком периоде. Неужели ему грозит та же участь? Старая поговорка: что имеем — не храним, потерявши — плачем…
Конечно не исключалось и случайное повреждение. Доги — тяжелы, случайная неловкость и — готово, травма; наконец, Джери не раз уже приходилось встречаться со злоумышленниками.
Но сейчас я готов был все взять на себя.
Будь справедлив!
Кажется, где-то я говорил об этом, но хочу еще раз подчеркнуть ту же мысль, дабы предостеречь других.
Человек любит употреблять силу даже там, где нет никакой нужды, гораздо чаще, чем он сам думает, и особенно часто в обращении с «меньшими братьями». Атавизм? Неосознанная природная жестокость? Слово должны сказать психологи.
Назавтра снова был рентген, теперь уже с барием, со всею необходимой подготовкой, что должно было дать окончательную, ясную картину. За ночь я выспался, настроение улучшилось. Чуточку лучше выглядел Джери. «Пусть приятное придет неожиданно, сюрпризом». Так любил говорить Леонид Иванович.
Впрочем, тогда я все еще не представлял всей серьезности случившегося и не думал о том, что близок конец нашей дружбы с Джери.
День был приемный. Как я не замечал раньше, что в городе столько животных! Чувства обострились, и я словно видел впервые, с поразительной отчетливостью фиксировалась каждая деталь. По прежним посещениям помнилось: чего тут, в клинике, не навидаешься! Наверное, лечить животных даже интереснее, чем людей. Такие разные! И не говорят. Люди — те небось охают, кряхтят, жалуются, рассказывают друг другу о своих болезнях. Животное терпеливее.
В очереди к врачу приема ждали корова, лошадь и кошка. Корова — в одном углу, лошадь — в другом, Пушок — на коленях у хозяйки. Пушок, хоть и носил такую кличку, явно слинял.
— А вы знаете, у него явления дистрофии. Нужна свежая рыбка, — объявил врач.
— А мы его все жареной кормим…
— Жареную ешьте сами.
Хозяева от большой любви часто делают так: думают — что нравится мне, то хорошо и животному… Увы, не всегда!
Что ни пациент, то история. Курица потерялась. Нашли через шесть дней. Завязла в дровах. Помялась сильно. Прирезать — жалко, принесли в больницу. Зашили, заштопали, ожила!
Драмы и комедии — вперемешку (как и в жизни). Леонид Иванович вспоминал (в свободную минуту, между дел, любил «подкинуть» что-нибудь «этакое»): дог проглотил ерша. Подавился. Дога — в больницу, на такси. Через порог шагнул — споткнулся; ерш выскочил. Пошла кровь из горла, но это уже не страшно.
Женщина принесла воробья. В коробочке на вате. Врач: «Вы что, смеетесь надо мной?!» — «А вы врач или не врач?» — «Ну, врач…» — «Я принесла вам птицу и прошу вылечить ее» — «Какая же это птица?» — «А что же, по-вашему? Да я с этим воробьем уже пять лет живу!» Врач схватился за голову: пять лет, а может, воробей до этого пятьдесят прожил! Воробьи живут до 75 лет. А может, он уже старик? Пока объяснялись, воробей издох. Что тут было! Пришлось вызывать «скорую помощь» — истерика, и ничего не помогает. Вот она, любовь-то. К слову, к крошечным созданиям люди привязываются не меньше, чем к большим умным животным, по праву носящим название членов семьи, и переживают не меньше, когда с теми что-либо приключится неприятное.
Артистка с крохотной собачкой. Собачка сломала палец, нагноение, нужно отрезать. Хозяйка умоляет:
— Только, чтоб не было больно! Усыпите!
— Зачем же я собаке сердце буду портить? — резонно возражал Леонид Иванович. Взял и ушел в операционную. Вернулся — артистка плачет-уливается, вот-вот истерика.
— Да уже готово.
— И без боли?! — Сразу успокоилась.
А как важно вовремя умело подать помощь. Собака отравилась кровью. («Фибрин» — свернувшуюся кровь — сбывал мясокомбинат; собаки в охотку ели, только подавай! И лишь со временем выяснилось, что нужна умеренность, существует так называемое белковое отравление.) Никто ничего не мог понять. А врач приехал: «Чем кормили?… Ну, вот и отравилась!» Назначил диету. Все обошлось.
Еще случай. Собака растянула палец (зацепила когтем за ковер). Падает, заваливается. «Паралич!!!» А доктор пришел, осмотрел. Обругал: «Вот мерзавка! Из-за одного пальца валяется!» Прописал горячие ванны. Держали по полчаса. На второй день прошло.
Две женщины привезли белую хорошенькую козочку с небольшими рожками. Укутана одеялом, в корзине на санках. Страдает размягчением костяка (отсутствие солей кальция). Принимает кварц. Вводится препарат, возбуждающий деятельность щитовидной железы. Козу повезли в процедурный кабинет, положили на коврике под лампой. Надели темные очки. Она немного беспокоилась, пробовала встать, но ноги не держали ее, не служили опорой.
Включили кварц. В воздухе распространился характерный запах. Коза задремала, закинув голову с рожками на бок. Голова клонилась ниже, ниже, морда уперлась в пол, пациентка проснулась, заблеяла…
