Впервые я сталкивался с фактом: рак — у животного. До этого считал, что рак — привилегия чисто человеческая, им болеют только люди. Оказалось, среди животных он распространен тоже, Джери отнюдь не исключение. Собаки заболевают особенно часто.
Накануне операции я провел почти бессонную ночь, ворочался с боку на бок, потом поднялся и сел работать, а рано поутру уже был около больного, в домике, где прошла вся жизнь Джери и моя собственная юность. Пес был ласков, ласков как никогда. Или, может быть, я смотрел сейчас на него другими глазами?
Дома простились. Мама едва удерживала слезы. Кто знает, что мог принести этот день. Утром пошли в больницу.
За ночь выпал снег. Он не переставал сыпать крупными хлопьями. На спине Джери оседали целые охапки. Дог трусил рысцой: дорога к больнице уже хорошо была известна. Временами его пошатывало, началось обильное слюнотечение, густая, тягучая слюна падала на дорогу, пес облизывался и опять ронял ее. Какая-то женщина, поравнявшись с нами и пристально посмотрев на собаку, спросила: «Не болен ли?» — «Болен». — «Ах ты, милый…» Она долго стояла, провожала нас взглядом.
Сегодня в приемной было пусто: операционный день. Только бело-пегий пойнтер с большими желтыми ушами — каждое ухо в человеческую ладонь! — в сопровождении коренастого неразговорчивого мужчины, по виду охотника, ждал, когда придет его черед, подслеповато подмигивая. Пойнтер был старый, хозяин тоже немолод.
— А что, доктора разве нет? — осведомился я.
— Идет операция, — буркнул владелец пойнтера.
Уже? А я думал, мы будем первыми.
Вышел знакомый молчаливый санитар, сделал Джери укол. Предложил погулять по двору минут десять.
С некоторых пор Джери не терпел уколов, даже стал бросаться, когда к нему подходили со шприцем. Пришлось держать.
Мы гуляли минут пятнадцать, пока не позвал санитар:
— Давайте!
Что значит «давайте»? Давайте собаку? Мы вернулись в помещение, и тотчас появился Леонид Иванович, как всегда, весь в белом — в белом халате, в белой шапочке (на этом фоне особенно выделялось его заветренное лицо: он часто выезжал по вызову в районы, в совхозы и колхозы, иногда весьма отдаленные, где ему тоже приходилось спасать домашних животных); санитар развязал на затылке марлевую повязку-маску, Леонид Иванович рывком скинул ее, стянул резиновые перчатки и, кивнув нам, отошел к двери-, чуть приоткрыв ее, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Только что закончилась тяжелая операция, предстояла другая, тоже не из легких. От Леонида Ивановича я знал: операция поджелудочной железы — очень сложна и редка.
Надышавшись, он направился к нам с Джери и на минуту задумался, размышляя вслух:
— Лошадь у меня безнадежная. Все делали. Идет процесс дальше. С шилом в копыте ходила два дня… — Он вздохнул. — Ну, пойдем…
Джери ушел за ним на операцию, не оглянувшись. Я было попробовал несмело попроситься: «А мне нельзя?…»
— Нет, нет, — решительно бросил Леонид Иванович.
Они ушли, и потекли томительные минуты ожидания. Пойнтер и его хозяин не издавали ни звука. Молчал я. В тишине лишь было слышно, как медленно, с ровными промежутками, капает вода из крана в раковину, вделанную в стену. Кап… кап… кап…
Будто метроном, отсчитывающий время.
Кап… кап…
Но ведь это же настоящее мучение — слушать капанье! Недаром в средневековой Испании была пытка: узнику капала на темя вода, только вода, капля за каплей, в одно и то же место, и он сходил с ума… Завинтить, что ли? Я попробовал прикрутить кран, но он все равно продолжал течь, не сильно, но…
Внезапно донесся глухой, какой-то утробный вой. Джери? Я ринулся в операционную. Но тут же вышел молчаливый санитар и сказал успокаивающе (оказывается, он еще умел и успокаивать):
— Ничего, ничего. Все в порядке. Это он во сне. Его пришлось усыпить. Начали с местным обезболиванием, но потом Леонид Иванович увидел, что будет долго, операция большая, велел дать хлороформ… Он засыпает и воет… Ничего! Все нормально.
Кап… кап… кап…
Снова послышался короткий вой. Пойнтер громко вздохнул. Джери продолжал бороться за свою жизнь.
Вспомнилось, как принес щенком — тепленького, доверчивого, нескладного, целиком зависящего от тебя, хозяина его жизни, его судьбы. Все ведь началось со случайного объявления: «Продаются доги-щенки…» И вот вырос Джери, красавец, богатырь, ласкуха и упрямец, каких не видывали. Вспомнилось, как он сражался за право не разлучаться с хозяином, когда в Вешняках, под Москвой, был помещен на ночь отдельно. Измял проволочную сетку, сломал доски, устроил подкоп… А однажды на вокзале, когда ехали на выставку в другой город, «ушел» прямо с частью забора! Я привязал Джери к садовой изгороди, он рванулся — подалось, пес припустил вскачь, а сзади волочилось целое звено изгороди…
В Вешняках, в день закрытия семинара собаководов, устроили вечер самодеятельности. Я играл на пианино. Джери вышел из-за кулис на сцену и сел около меня. Конечно, смех!
И тут же совсем милые воспоминания: как Тобик — беспризорная дворняжечка — глодал под окном кость больше себя размерами, а Джери пускал слюнки из окна. Или: как Джери играл с ночной бабочкой, влетевшей в комнату. Хап! — и он прихлопывал ее пастью на лету. Но не хотел кончать игру так быстро, открывал пасть — бабочка вылетала невредимая, и он снова принимался ее ловить… Представляете: огромный дог играет с бабочкой! Хлоп — поймал, хлоп — выпустил. Так повторялось раз шесть, пока бабочка не взлетала кверху и не начинала кружиться у зажженной люстры, а Джери долго вертел головой, следя за ней взглядом. Ох, собаки, собаки, сколько в вас милой простоты и непосредственности, надо только понимать вас. Чтобы оценить по-настоящему животное, необходимо почувствовать его душу.
Долго, долго идет операция…
Кап… кап…
А привычка «пасти» всех! Если отправлялись в лес компанией, не знал, за кем присматривать. Перебегает от одного к другому, даже поскуливать начнет: «Куда вы? Почему не вместе?» Но, конечно, побеждала привязанность к хозяину.
В свое время один умный человек меня предупредил — дога при дрессировке особенно злобить не надо (с возрастом злоба увеличивается), объяснил вред и даже опасность слепой злобы (случается, и, увы, нередко, хозяева увлекутся — травят щенка, а потом сами не рады, пес кидается на всех, приходится его «сбывать», а что может быть хуже смены владельцев!) Джери вырос, что говорится, покладистым, никаких осложнений в общественных местах. Миролюбив, среди публики осторожен, в тесном помещении сдержан, боится ненароком не уронить кого-нибудь. А лапу давал смаху — от всего сердца. Ка-ак ляпнет!
Может быть, меня назовут сентиментальным? Тот, кто никогда не держал, не любил собак, не поймет моих чувств. Но тому, чье сердце открыто всему живущему, а особливо — существам, с глубокой древности делящим с человеком все невзгоды судьбы и превратности времени, — тому вряд ли надо что-то объяснять и разъяснять. И вообще любовь не объяснишь.
Но скоро ли, скоро ли? Казалось, время остановилось. Жизнь остановилась. И уже никаких звуков больше не доносится из операционной. Уж ладно ли?…
Послышались шаги. Коридорная дверь распахнулась — появился Леонид Иванович, в маске, в желтых полупрозрачных перчатках, плотно обтягивавших кисти рук. Казалось, он даже похудел за это время, нос заострился, пот на лбу, как роса. В правой руке, немного приподымая над полом, он нес что-то непонятное, кровавое.
Подойдя к раковине у стены, резким движением бросил в стоявшую рядом на столике фарфоровую ванну эту массу и, поймав мой тревожно-вопросительный взгляд, проговорил сквозь марлю:
— Полюбуйтесь, что у него было… Опухоль, восемьсот пятьдесят граммов. Пришлось удалить часть поджелудочной железы…
— Джери?…
— Жив, жив. Сейчас увидите. Пусть немного проснется.
Он стянул перчатки, марлю и стал мыть руки, потом, расстегнув ворот рубашки, принялся за лицо и шею, затем сунул всю голову под холодную шипящую струю: уфф!..
Да, нелегка работа у хирургов. Все смотрели на него. Я не мог оторвать глаз от того, что лежало в ванне. Вот она, опухоль! Она действительно сжала внутренние органы Джери, оттого Леонид Иванович сперва и подумал на заворот кишок. И это Джери носил в себе…
Дверь снова распахнулась, вели Джери. Господи, ты ли это, Джери?! Какой слабенький!
Его шатало из стороны в сторону, лапы заплетались, если бы санитары не поддерживали с боков, упал бы. Меня он не увидел. И вообще ничего не видел. Он еще спал. На животе виднелись кнопки — зашитый разрез — и пятна йода. После такой операции — и сразу на ногах?!
— Это же не человек, — усмехнулся Леонид Иванович. Он был доволен: операция прошла хорошо.
Теперь приходилось ждать. Джери остался в стационаре, моя или, вернее, наша забота — приносить ему каждый день пищу.
