Однако и помощником родителям он тоже рос хорошим, не отказывался ни от каких дел по дому и огороду. Но и тут, в отличие от старшего брата, он тяготел не к механизмам всяким, а к тем работам, где надо было копаться в земле руками. И все сорта цветов в их усадьбе, и многие тайны ухода за овощами, ягодами и садовыми деревьями стали ведомы этому мальчугану к его десяти годам, что называется, «на вкус, на запах и наощупь». И в травах, в их свойствах разбирался Федя уже лучше любого взрослого. «Знахарь будет!» — вполголоса говорили о нём деревенские старухи. И предсказания их уже были недалеки от истины. Какое-то врождённое чутьё — вместе с наставничеством Степана Софроновича, с премудростями, слышанными от тех же старух, да и со сведениями, почерпнутыми из библиотечных книжек по ботанике, — какое-то особое чутьё помогало ему становиться настоящим «травознаем», постигать словарь луга, поля и сада, познавать таинства зелёного мира… И когда кто-то из Брянцевых простужался теперь, страдал от головной или зубной боли, маялся «животом» или какой-либо иной не очень тяжкой хворью, — исцелиться помогали всякие «взвары», чайные сборы или травяные компрессы и растирки, приготовляемые «мелким». Тася не без удивления видела, что эти самодельные снадобья её младшего сына действуют благотворнее, чем различные таблетки и порошки, хранящиеся в домашней аптечке со времён её медсестринской работы.
Вдобавок, когда Федюшка лечил кого-то из близких своими целительными средствами, он обычно читал вслух только что сочинённое им по такому случаю четверостишие или двустишие. Видимо, считал, что это помогает лечению, — как народным лекарям былых времён помогали в их деле всякие заговоры. (Юному травознаю и гуманитарию, кстати, уже были известны кое-какие образцы устной волшбы, но он пока не спешил их использовать: знал уже, что чудодейная сила словесной магии может и злом оборачиваться при неумелом обращении с ней…) Так, накладывая мазь и повязки на Джульку, которая защищала брянцевский двор от здоровенного приблудного пса и тяжко пострадала от его клыков, младший Брянцев приговаривал:
Тебя жестокий покусал барбос.
Тебя мне жалко стало аж до слёз.
Но ты мужайся, горьких слёз не лей,
Ещё ты всех измучишь кобелей!
При этом Федюшка очень возмущался усмешками старших, которым в его экспромте слышалась некая не очень приличная мысль…
Кому по-настоящему знакома деревенская жизнь, особенно жизнь самой глубинной селыцины, тот знает, что сельские мальчики такой натуры и таких душевных наклонностей и влечений, какие всё сильнее проявлялись в младшем брянцевском ребёнке, обычно бывают «не от мира сего». Мне ещё в моём деревенском детстве довелось повидать нескольких таких юных травознаев, ребят, остро чувствовавших потайное волшебство природы, — все они были, как нынче говорится, «со сдвигом». И в давние времена (читайте русскую классику), и в нашем веке такие сельские мальчики — впрочем, и девочки тоже — обычно отличаются чутким сердцем, доброй душою, не по годам развитым умом, но и — замкнутостью, неразговорчивостью. В ребячьих озорных играх их почти никогда не увидишь. А ещё у них, как правило, не очень крепкое здоровье, а то и просто болезненная хилость… Иные старшие односельчане считают таких ребят чуть ли не юродивыми, порой и вовсе дурачками зовут, позволяя их ровесникам издеваться над ними; другие же, наоборот, жалеют их, прислушиваются к их словам, — однако часто, особенно, пожилые женщины, вздыхают, глядя им вослед, и приговаривают: «Не жилец! Нет, не жилец…» И, к сожалению, чаще всего подобные предчувствия сбываются: мало кто из таких необычных ребят нашей сельщины доживает до зрелого возраста…
С Федюшкой же в этом смысле всё обстояло, слава Богу, лучше некуда. От Вани с Тасей достались «мелкому» не только добродушный и весёлый нрав, но и крепкое здоровье. На радость родителям он почти никогда не болел, рос улыбчивым и безунывным мальчишкой. Домашних обязанностей и дел у юного травозная хватало, школьные занятия, несмотря на его способность всё «на лету» схватывать, тоже всё больше времени забирали, а уж про книги да кропание стихов и говорить было нечего, — кроме того, что говорили родители, беззлобно ворчавшие на сынишку, который допоздна, по ночам, когда уже все спали, сидел на кухне за книжками и тетрадками. «Ты, Федюха, свету нажигаешь, — никаких электростанций на тебя не хватит, а на страну вон, по радио говорят, энергетический кризис едет, так ты тому кризису первый помощник!» — шутил иногда отец, впрочем, не возбраняя его ночных бдений… Потому что во всём остальном этот мальчик рос таким же, как другие «мелкие» Старого Бора, его сверстники. Ни в чём Федя не уступал им, ни в одном из достоинств, ценимых меж мальчишками, а кое в чём и превосходил. И по деревьям лазил кошкой, и на пустыре за околицей метко стучал по футбольному мячу. И, само собой, в обиду себя не давал, хотя в драки первым никогда не лез, — ребята не только в Старом Бору, но и в окрестных деревнях знали, что кулаки у Федьки Брянцева тяжеловатые… Однако больше всего ровесники уважали его за то самое «чутьё», неизменно выводившее их на самые грибные и ягодные места, когда они отправлялись в лес. Точно знали: пойдёшь вместе с ним — с полной корзиной воротишься.
Тася же и радовалась тому, что у её младшенького такая природно-земная душа, и что он с охотой помогает ей в обихаживании грядок и прочих её заботах вплоть до засолки огурцов, — и тревожилась. «Больно сердечушко-то у него нежное по нонешним временам», — говорила она мужу…
Но Ваня в своих зрелых годах уже привык относиться к жизни философски. «Которые нервничают — так те уже спились с кругу от всех этих перетрясок», — говаривал он. И потому на наклонности и развитие младшего сына он тоже смотрел спокойно: был бы малец здоров… «Что его больше к лошадям тянет, чем к машинам — так на то Колька есть в семье, он моему делу продолжатель. А что стишки пишет, — ну, что ж, за них, говорят, тоже деньги плотют. К тому ж, не было б стихов — так и песен бы не было, как бы жили без них?.. Да и мало ли что ещё будет: ведь только десять лет мальцу стукнуло. Ещё, может, не раз его планида перевернётся. Как и у Верухи». — Так обычно заканчивал Ваня свои устные размышления над судьбами детей… И в подтверждение ссылался на Тамарку-племянницу, дочь старшего двоюродного брата. Та до первого курса тоже брала призы на шахматных соревнованиях чуть ли не вплоть до всесоюзных, ещё б маленько — и в чемпионки мира выбилась бы. «Л как на первом курсе выскочила замуж да пошла рожать чуть не каждый год, так и забыла про своих ферзей и коней напрочь, ровно и не было их!» И, размышляя так вслух, старший Брянцев иногда «припечатывал» прозу своих слов развесёлой старинной припевкой:
Если девку повенчать —
Будет девка дамою.
Если девку не венчать —
Будет то же самое!..
Вспоминал Ваня и про несчастного сына бывшей председательницы из соседнего рыболовецкого колхоза. «Тоже парень был — всех завидки брали, и красавец, и голова светлая. Думалось матери: кончит он рыбный институт и её сменит. А он там связался с… ну, с этими, которые дурь курят и колются, через них в тюрягу попал да и сгинул…»
…Конечно, Ваня с Тасей тревожились за будущее своей ребятни, — но пока что более радовались за них, нынешних, за всех троих. За то, что каждый из них растёт «наособицу», со своим «узором-норовом». И оба втайне гордились тем, что их «мелкий» тянется к стихам, к премудрости книжной, к земле, растениям и всякой живности…
И потому Брянцевы-старшие резонно и без особых рассуждений передали на руки Феде найденного в плавнях камышово-кошачьего сосунка, несмотря на слабые возражения «мелкого». Да, именно юному травознаю и книгочею предстояло стать главным воспитателем дикого приозёрного найдёныша. Котёнок же не возражал против такого воспитателя, он, котёнок, ещё не соображал, куда, в чей дом и в чьи руки он попал, изъятый из разорённого материнского логова.
Он хотел есть! Он пищал от голода, то затихая, то, наоборот, так громко и жалобно, что и каменное сердце дрогнуло бы. Не то что нежное поэтическое сердце юного жителя деревни Старый Бор… Федя уложил найдёныша на мягкую тряпичную подстилку в старую корзину и начал энергичные поиски пропитания для будущего Ивана Ивановича.
…Между прочим, дети Брянцевых имели хотя и косвенное, но всё-таки явное отношение к тому, что этого камышового котёнка, когда он немного подрос, назвали именно так — Иваном. Причина тут была в их именах. Если б хоть один из двух сыновей Вани был окрещён тоже Иваном, как того страстно хотел их отец, то, несомненно, у спасённого кошачьего сиротки появилось бы другое имя… Ваня Брянцев с самого начала своей супружеской жизни мечтал, чтобы кто-то из его сыновей получил бы имя — нет, не в честь его Вани, а в честь его деда по отцовской линии.