Ознакомительная версия.
И позвонила Антону. Но он не ответил. Подождав, я перезвонила, но опять лишь прослушала длинные гудки.
«Ну и ладно! – разозлилась я. – Как всем мужикам, ему, видно, нужно только одно. И, получив, он отвалил».
Я поехала в гостиницу и, приняв душ, упала на диван. Потом взяла купленную недавно книгу «Японская мифология» на английском языке и начала читать. Не заметила, как задремала.
Разбудил меня телефонный звонок. Это был Антон.
– Да? – нарочито равнодушным голосам ответила я и даже зевнула.
– Я тебя разбудил? – торопливо и виновато спросил он. – Извини. Просто я только что обнаружил, что ты звонила.
– Да, звонила, – немного раздраженно сказала я. – Но ты был, видимо, очень сильно занят. У тебя сегодня, насколько я помню, выходной.
– Я был на концерте.
– Опять на свою женушку-изменницу любовался? – ехидно поинтересовалась я. – Тебе нравится, что ли, изводить себя?
– Это не твое дело, – сухо ответил Антон и замолчал.
«И правда, – подумала я. – Чего это я кидаюсь? Мне-то что?»
– Давай встретимся, – наконец, прервал он молчание.
– Давай, – охотно согласилась я уже другим тоном. – А ты где?
– Только что вышел из концертного зала «Наримасу». Ты вот что, подъезжай на станцию «Хигаши – Гиндза». Там совсем рядом театр Кабукидза. Возле него и встретимся.
Но на метро я, конечно, не поехала. Разбираться в этом сложном переплетении токийской подземки мне совершенно не улыбалось. И я взяла такси, по своему обыкновению. Когда подъехала к зданию театра, Антон уже был на месте. Увидев меня, он расцвел какой-то детской улыбкой, а потом начал ворчать, что такси в Токио невозможно дорогое, что так никаких денег не хватит и что «наши люди в булочную на такси не ездят». Я лучезарно ему улыбнулась и поцеловала весьма недвусмысленно. И он тут же замолк.
– И какие планы? – спросила я.
– Хочу пригласить тебя на спектакль «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки».
– Это пьеса Кабуки? – уточнила я. – Но ведь больше трех часов!
– Зато увидишь «живое национальное сокровище».
– Это еще что за зверь такой? – рассмеялась я.
– Актер Накамура Гандзиро III. Ему под пятьдесят, кажется, а он прекрасно играет женские роли. Так называемое, амплуа оннагата, – сказал Антон и потащил меня к театру.
Мы купили билеты на стоячие места и надели крохотные наушники, чтобы слышать английский перевод. Я внимательно следила за игрой актеров, изучала красочные сложные костюмы и выразительный грим. Действие было необычайно насыщенным, и включало в себя и диалоги и игру на музыкальных инструментах – я с удовольствием заметила сямисэн в руках у одного из актеров – и декламацию стихов. Вспоминая наши самодеятельные спектакли, я сейчас понимала, как мы были далеки от оригинала. Мы постоянно носились по сцене, выражая эмоции движениями, что было традиционным для русского театра. А японские актеры могли четко выразить все эмоции простыми и даже скупыми жестами, иногда оставаясь на месте довольно долго.
«Национальное сокровище» играл роль несчастной и прекрасной О-Хацу. Он действительно был великолепен и очень точно передавал движения, повадки и чувства молоденькой наивной девушки. Но примерно через час я почувствовала, что устала и проголодалась, и без стеснения заявила об этом Антону. Он послушно оторвался от созерцания действа, и мы покинули театр.
– Тут очень дорого, – заметил он, когда я решительно двинулась к светящейся вывеске «Сантори – бар».
Я уже знала, что это престижная японская марка алкоголя. И даже как-то пробовала очень неплохой виски «Сантори».
– А что ты предлагаешь? С голоду умереть?
– Ну почему же! Стоит только отойти отсюда на несколько кварталов и цены будут намного ниже, – уверенно заявил Антон и взял меня за руку.
И мне стало уютно и приятно от прикосновения его мягких прохладных пальцев. Скоро мы нашли маленький ресторанчик с французским названием «Mon Ami» и зашли туда. Я взяла себе пышные и теплые круасаны и чашку капучино. Антон последовал моему примеру.
– Уже довольно поздно, – сказал он, отпивая кофе и облизывая светлую пену, смешно прилипшую к его верхней губе.
Мне захотелось немедленно поцеловать его, но я сдержалась. В кафе, наряду с иностранцами, было полно японцев. А я уже успела вникнуть в их консервативные нравы. Я увидела, что Антон тоже смотрит на меня с явным желанием. Расплатившись, мы встали и вышли на оживленную, несмотря на поздний час, улицу. И пошли без всякой цели, куда глаза глядят.
– А ты заметила, что сакура не только розовая, как обычно о ней пишут в стихах? – неожиданно спросил Антон.
– Но она еще и белая и даже темно-розовая с красноватым оттенком, – продолжила я и засмеялась. – Заметила, конечно. Но почему ты спросил об этом? Ведь сакура уже отцвела.
Он замолчал, потом обнял меня за плечи и прижал.
– Потому что ты похожа на цветок сакуры, – после долгого и глубокого поцелуя тихо сказал Антон.
Мы как раз уже ушли довольно далеко от оживленных улиц и оказались в тихом и спящем квартале. Я увидела очень густые кусты между двумя двухэтажными домами с темными окнами и, не задумываясь, потащила его туда. Он не сопротивлялся. Его дыхание было прерывистым и явно возбужденным. Забравшись в самую гущу, мы мгновенно и почти синхронно расстегнули ширинки. Антон развернул меня, я оперлась руками о колени и выгнула спину. И тут же почувствовала прикосновение его горячего «нефритового стебля». Последующее движение было настолько резким, что я чуть не упала. Качнувшись от неожиданности вперед, я оцарапала лоб о ветку куста. Но даже не заметила этого, получая чисто животное наслаждение. Мне было необыкновенно хорошо просто так отдаваться этому парню и ни о чем не задумываться. Секс помогал мне забыть эту постоянно возникающую из глубин сознания боль, от которой сразу начинала невыносимо ныть душа. Он стал для меня своего рода наркотиком, одурманивающим и помогающим не чувствовать незаживающую рану. Но когда Антон входил в меня вот так сзади, и я не видела его лица, то вдруг, на миг казалось, что это Петр, что это его пальцы так крепко обхватывают мою талию, что его дыхание щекочет мне шею. Наркотик рождал галлюцинации, и я с трудом им сопротивлялась.
Потом мы осторожно выбрались из кустов. Но вокруг было тихо и пустынно. Жители давно спали, что было удивительно. Ведь не так уж и далеко по-прежнему кипела жизнь в квартале Гиндза.
«Лист летит на лист,
Все осыпались, и дождь
Хлещет по дождю».
Кётай
Ну, вот и дожди! И это было действительно что-то нереальное. За окном сплошная стена воды, словно сверху кто-то опрокинул огромный бездонный ушат. Но из ушата вода выливается одномоментно, а здесь она лилась потоками беспрерывно и иногда целыми сутками. Воздух был сырым, и мне не хотелось никуда выходить. Но занятия с госпожой Цутидой были в полном разгаре. Я заказывала такси к гостинице. Служащий бежал со мной рядом, неся огромный зонт над моей головой. Он напоминал желтого узкоглазого гнома из японской сказки под огромным черным грибом и неизменно смешил меня.
Мы уже прошли основы чайной церемонии, икебана, игры на сямисэне, танцев адзума, нивака и сибу. Также меня научили настоящему гриму гейш, а госпожа Цутида подарила специальные белила для лица. Когда мне впервые сделали макияж, я увидела в зеркале белоснежное утонченное личико с искусно выделенными черным и красным карандашом глазами и четко нарисованными красными губами. Мои волосы убрали в высокую прическу, наложив широкие пряди на специальные картонные валики.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
«Перелистывая записи событий древности, можно проследить косвенное происхождение гейш от женщин, которые вели богемное существование в период Нара (710–794), перемещавшихся между прибрежными городами с целью даровать приятные часы провинциальным аристократам и путешествовавшим по государственным делам. Находясь далеко от столицы, в местах с весьма ограниченным комфортом, эти чиновники чувствовали себя одинокими и печальными, а потому находили большое утешение в этих женщинах, явно имевших небольшое знание поэзии, а также обученных пению и танцу…
Исходно и мужчины, и женщины, профессионально существовавшие на подобные доходы, назывались гейшами, мужчин определяли, как отоко – гэйся, а женщин – как онна – гэйся. Понемногу приставка онна– отпала, и женщин стали называть просто гэйся; название же отоко – гэйся исчезло вовсе и вместо него появилось слово хокан, «жиголо».
Гейша покрывает лицо белой пастой – в религиозном синтоистском обряде белый цвет означает чистоту. Гейша носит шиньон, который мастеру стоит долгих часов труда. Шиньон заставляет гейшу спать, опираясь шеей на деревянный валик. Для мужчин шея и верхняя часть спины, так же как и запястья, – предмет вожделения. Кимоно позволяет видеть лишь верхнюю часть спины гейши, но под ним она совершенно нага. Гейша ходит мелкими шажками, скользя по полу в деревянных гэта. Миниатюрная, изящная и грациозная, гейша символизирует чувственность. Ее обнаженное тело под кимоно (гейши не носят трусиков), умело удерживаемое несколькими поясами, – словно бутон, ждущий своего ценителя. Высокая прическа, белое лицо, искусно нарисованные красной помадой губы, глаза, подведенные в направлении висков черным и красным цветом, – все в гейше напоминает куклу, призвание которой – быть женщиной, маску, за которой близкая, но недостижимая тайна пола».
Ознакомительная версия.
