несколько смешался.
– Хорош шутки шутить над пьяной бабой, – уже серьёзно говорит тётя Люба. – Лучше развяжи меня, надоело. Руки болят и в колготках чешется, как горячего песку туда насыпали. Жарко…
Дядя Боря поспешно кивает.
– Одну секунду, Любовь Петровна. Надо убедиться, ушла ли домой Стелла Михайловна? Чтобы, знаете, исключить повторный инцидент… Да и платок смочить пора. Вы мне, извиняюсь, не хуже Майка Тайсона вкатили, – он трогает лиловое подглазье.
– Иди-иди, малахольный! – величаво разрешает тётя Люба. – Стелку я всё равно как-нибудь прибью, так и передай. Она меня жирной б…. назвала. Журавлёва такого не прощает, поняли?
Дядя Боря в последний раз оглядывается на обширные сверкающие бёдра пленницы, на утопающую в подушке голую грудь и торчащий сосок, напоминающий твёрдую бусину в розовом обводе. И улетучивается за дверь. В коридоре гремит музыка – гости включили старенький альбом «Пет шоп бойз». Крис Лоу мурлычет хит «I Wouldn't Normally Do This Kind Of Thing» – «Обычно я бы так не поступил». Прикольное совпадение.
– Выпить мне притащи! – велит вдогонку Любовь Петровна. – Водочки охота! Плясать охота! Я на день рождения пришла, или связанной тут валяться?
Прячась за шторкой, я предвкушаю, что дядя Боря сейчас вернётся, распутает Любовь Петровну и выручит меня из двусмысленного нелегального положения. Сколько мне ещё таиться в шпионской ловушке на подоконнике? Пора бы идти гамать в «Героев меча» и отбивать наезды Балбита.
На радостях я откусываю большой кусок торта, начинаю жевать. Крем блестит и тает на языке прямо как капроновые ноги тёти Любы.
Проходит минута, другая, но дяди Бори всё нет. Любовь Петровна проявляет признаки беспокойства. Она барахтается в бамбуковой перине, трётся потным лбом о постель, трясёт за спиной скрученными кистями рук.
– Где он там, тошнотик? За Стелкой, что ли, ухлёстывает? Вот и верь мужикам!
Изгибаясь, Любовь Петровна беспомощно потирает друг о друга круглые пушечные колени, насколько позволяет стягивающий лодыжки ремень. Лимонадные колготки отзываются на трение чистым снежным хрустом, будто корабельный такелаж во время восьмибалльного шторма. Я предполагаю, что у тёти Любы чешется нижняя грузная часть тела, плотно обтянутая капроном и трусиками. Со связанными руками там, ясное дело, не почешешь.
– Заманали! – сердито выплёвывает белокурая пленница любимое словечко. – Как на грех, трусы к мокрому прильнули. Поцарапаться бы!
В самый разгар её попыток почесать в недосягаемых скобках-трусиках дверь отворяется.
***
Тётя Люба первой видит, кто там вошёл, потому что моя наблюдательная щель очень узкая. И я понимаю, что неведомый визитёр не приподнял ей настроения. Тётя Люба меняется в лице, пытается втянуть свою мега-макро-грудь в атласный корсет, целомудренно подгибает связанные ноги, чтоб колени загораживали пах, благоухающий жасмином и весенним дождём.
– Кострецкий!… – разочарованно стонет она. – Вот уж кого не думала здесь встретить! Чего припёрся, гнида?
Вместо элегантного дяди Бори в спальню просачивается сутулый, ехидный дядя Женя. Тот самый, что лез ей под юбку возле туалета, а потом хватал за ягодицы, когда буйную гостью связывали. Дядя Женя уже гораздо пьянее, чем был недавно.
– Удивлена? – хихикает он. – Мы с Наташкиным мужем вместе на техническом учились. Тачками я уже не занимаюсь, но старая дружба – она навсегда, верно? А ты за этот год ещё больше расцвела, Люба… Заневестилась.
– Вдали от г@вна женщина всегда цветёт! – хмуро парирует Любовь Петровна.
Она настороженно сопит и явно ждёт какого-то подвоха. Её голая спина напряжена, заломленные назад руки бешено вращаются в ременных кольцах. Параллельно она елозит бёдрами по кровати, заставляя вернуться на место задранную в схватке мини-юбку. Перед дядей Борей Любовь Петровна так не волновалась.
– А ты, Кострецкий, как был козлом год назад, так и остался! – выпаливает она. – Вовремя меня люди надоумили, пока глупостей не наделала! И сегодня – сразу мне под юбку суётся, как ни в чём не бывало. Рыло бесстыжее! Знала бы, что Наташка тебя пригласила, – сроду бы сюда не пошла!
– Под юбкой у тебя всё по-прежнему на уровне, Люба! – щерится дядя Женя. – А когда ты лежишь связанной – то вообще царица секса. Смотрела фильм «Западня для белой волчицы»?
– Порнуха какая-нибудь? – презрительно отрезает тётя Люба. – Извини, извращенские сказочки для онанистов не смотрю.
– Ах да! Ты же всегда по бразильским сериалам угорала, – дядя Женя плотно захлопывает дверь. – Любовь-морковь, Хосе-Кончита, шерше ля фам… Кстати, про волчицу – без дураков ляшистое кинишко. Там латиноамериканская охотница лежит в плену у главного злодея. На большой-большой кровати, вот как ты сейчас. И руки-ноги тоже ремнями связаны…
Говоря это, он постепенно приближается к кровати, а массивная тётя Люба пытается отползти от него на локтях и уже не заботится о задранном «мини» и выпавшей груди.
– А из одежды на девушке – только бусы и кожаная юбочка, – загробным голосом вещает дядя Женя. – Она лежит и молится своему охотничьему богу, потом заходит главный злодей – и … угадай, что с ней делает?
Он садится на кровать и жадно трогает тётю Любу за ноги, облитые колготками. Капрон издаёт восхитительное, чуть слышное потрескивание, на грани того, что способно уловить человеческое ухо. От этого звука у меня по животу бегут тёплые мурашки. Рука дяди Жени воровато скользит тёте Любе в ложбинку между сомкнутых бёдер, ползёт прямо к трусикам, где у женщин «запретное место».
Тётя Люба набрала воздуху, но не крикнула, только предупредила вполголоса:
– Куда, блин? Не распускай лапы! Отвали к своей суходранке! Кострецкий?… Чо неясно? Я заору! Заманали!
– Да! Ещё одна немаловажная деталь, – ласково сказал дядя Женя. – У девушки из кино в рот был вставлен кляп. Хоть это и не цивилизованно, но в некоторых случаях изумительно работает.
Он резко поднял тёте Любе голову за волосы, взял с кресла мамины лосины и комком запихал в шоколадные размазанные губы. Теперь тётя Люба не могла обзываться, зато побагровела от злости и урчала: «Хрр-рр, хрр-рр», как неисправный холодильник.
Любовь Петровна взбрыкнула связанными ногами. Похоже, ей абсолютно не нравилось, как дядя Женя гладит ей колготки, затыкает рот и тянется к «запретному месту». Но дать отпор она не могла при всём желании. Чувствуя свою безнаказанность, дядя Женя улёгся сверху на толстую связанную пленницу, шаркал пятернёй по капроновой попе и хватал её за оголённую грудь с торчащим камушком-соском.
– Надёжно тебя скрутили, Любочка-тумбочка? – он хихикал и тискал разъярённую тётю Любу за ароматные чёрные трусики. – Лежи смирно, всё равно не вырвешься. Наконец-то мы одни. Романтика, да? Слушай, я же знаю, как ты с Трофимовым в Питер ездила. Я всё знаю! И про новогодний корпоратив тоже… Так почему, сука, Трофимову можно, а
