При всем том фотография слесаря Василия Матвеева третий год выцветала на Доске почета его завода, в зачетке студента-заочника института физкультуры красовались пятерки по точным и тройки по гуманитарным предметам, а за расшлепанным и заплатанным мотоциклом лидера Матвеева считали честью проехаться лучшие гонщики страны.
И не только страны. Однажды, несколько лет назад, за границей Васька возил на тренировке самого чемпиона мира, бельгийца ван дер Далема. Далем терпел сорок кругов, а потом стал просить, чтобы потише, и через некоторое время после финиша подошел, сверкая полным набором золотых наград на ленте через сухую грудь и золотых зубов взамен высаженных в бесчисленных катастрофах, и уже через переводчика, совершенно официально, предложил господину Матвееву переехать в Бельгию и начать выступать в паре с ним, Далемом, для чего господину Матвееву будет незамедлительно выправлена лицензия и оформлен контракт с фирмой электрокофейников. Господин Матвеев застенчиво вытер о ковбойку ладони, обмазанные тавотом, суковатыми пальцами осторожно взял предложенную сигару, повертел ее, не зная, с какого конца закуривать, и сунул в карман. «Передайте ему большое спасибо, — сказал он, — только у меня дома шесть детей, шесть, понимаете, и все мал мала меньше. И потом я кофе не люблю, я, понимаете, больше чай предпочитаю. И еще, — добавил он, почувствовав себя вдруг тонким дипломатом, — еще мне трудно будет с этим господином сработаться, не тот у меня спортивный класс, очень быстро ездию, это ему не подойдет». Находчивый переводчик преподнес его ответ так: «Господин Матвеев считает, что его спортивный класс уступает вашему, и он поэтому не сможет принять ваше лестное предложение». Далем оскалил свое золото и похлопал Ваську по плечу: расти, мол, тренируйся. В местной газете на следующий день написали: «Советский чемпион Василий Матвеев восторженно отозвался о манере и классе езды прославленного Альфонса ван дер Далема». Все были довольны, потому что Васька имел тройку и по французскому языку и из заметки, естественно, ничего не понял.
Да, сколько ни смеялись, сколько ни подшучивали над Василием Матвеевым, а лидером он был отличным и выглядел даже в старом, потертом кожаном костюме великолепно, когда сидел в седле мотоцикла, прямой, как ружейный ствол, расправив широченную грудь, о которую разбивался ветер. Ни дать ни взять какой-нибудь императорский кавалергард. И Андрей Ольшевский любил усатого Ваську, человека мягкого и безобидного во всем, что не касалось велосипедного спорта.
Ваську никто не назначал тренером Андрея Ольшевского. Собственно говоря, и сейчас официально у Андрея был другой тренер, который руководил всей командой спортивного общества. Просто однажды в перерыве соревнований к Андрею подошел рослый парень в очках, криво сидящих на широком, задранном к небу носу, под которым вольготно кустились длинные и жидкие желтые волосики. Парень поднял с земли велосипед Андрея и потребовал:
— А ну сядь. Нет, сядь как обычно сидишь, как в заезде. А ну прокатись. Посадка у тебя не та. Куда локти идут? Смотри, легкие ведь сжаты! Ты у самого себя процентов тридцать скорости крадешь…
Понемногу-понемногу, и они стали заниматься вместе, и Васька, суровый в вопросах режима, даже принес Андрею вырванный из тетради листочек, где было расписано, что и сколько должен есть, сколько спать и сколько гулять «будущий чемпион» Андрей Ольшевский. Там был и такой пункт: «20–21. Чтение худ. литературы. классики и сов. пис.».
…Будничным утром на пляже было пустовато. Только худые подростки в сатиновых трусах, закатанных, как плавки, скрестив ноги, сидели у самой воды, играли потертыми картами в подкидного дурака и дожидались, пока, распушив седые усищи, промчит по реке катер на подводных крыльях. Тогда они, весело крича, прыгали в воду и качались на косых тугих волнах.
Андрей и Ксеня лежали на песке лицами вверх, и его ухо касалось ее горячего плеча. Небо выцветало от жары, в нем высоко-высоко плыли брассом ласточки, обещая надолго такие же ясные дни. Время от времени он, не глядя, протягивал руку, и пальцы касались то пряди волос, то листа подорожника, прикрывавшего Ксенину переносицу. «Иди окунись, — говорил он тогда. — Ты обгоришь». «Пойдем вместе, — звучало в ответ неразборчиво-сонно. — Я без тебя не хочу».
К действительности Андрея вернуло резкое тарахтение, послышавшееся со стороны шоссе. Голос матвеевского мотоцикла можно было узнать из сотни — Васька ездил без глушителя, а какие-то особые приспособления, над которыми он «химичил» последнее время, придавали этому голосу несказанно противный тембр. Андрей лениво сел, потом встал и через мгновение увидел нелепую фигуру в ковбойке с закатанными рукавами, в кожаных штанах и сапогах, ковылявшую по песку и пристально, из-под ладони, изучавшую пляж. Васька Матвеев неотвратимо приближался, неся под стеклами очков молнии справедливого гнева.
Подошел, расставил ноги, по щиколотку увязшие в песке, и, скрестив руки на груди, воззрился вначале на Андрея, потом на Ксеню, которая смешно и непонимающе вертела своим подорожником.
— Так, — сказал он бесстрастным голосом следователя из детективного кино. — Все ясно. А на сборе, между прочим, тебя хватились. И никаких документов ты в институт не подал. Можешь не врать.
— Ты как меня нашел, чудило? Раздевайся, лезь в воду — хоть бензин отмоешь раз в жизни!
Васька закусил кончик уса. Ковбойка чуть не трещала от гневных его вздохов.
— Гражданочка, — просипел он Ксене, явно не зная, как к ней обратиться. — Слушайте, может, вы ему скажете? Мои слова, видать, не доходят. Со сбора он сбежал — раз. На солнце ему нельзя валяться больше пятнадцати минут — два. Всю зиму с ним бился, все лето, а теперь насмарку? Ну, мне он в рожу плюет. Ладно. Но, может, вам не все равно, будет он чемпионом мира или нет? На Ваську ему плевать, на команду плевать, на честь нашей, понимаете, страны ему плевать. Может, ему на вас не плевать?
Ксеня встала, быстро собрала в комок свои вещи.
— Извините, — испуганно сказала она. — Я не знала. Я, честное слово, ничего не знала.
— Да брось ты, Василий, что ты петушишься? Ну, поеду я на сбор. Сегодня вечером. А документы я почему не подал? Понимаешь, я раздумал. — Он говорил все убежденнее, и ему казалось, что и впрямь все это именно так. — Понимаешь, может, мне вовсе и не стоит в инфизкульт? Я решил годик еще поработать, а там видно будет.
Васька хмыкнул, обессиленный собственным гневом.
— Трепло. Сегодня задумал, завтра передумал, что с тобой говорить? Поеду я. А то машину где не положено поставил. Того и гляди инспектор придерется. Извините, девушка.
— Нет, постойте. — Ксеня стояла перед ним, уронив руки с платьем, и уголок его свисал жалко, как белый флаг. — Вы оставайтесь. Лучше я уйду.
— Да брось ты! — закричал Андрей. — Васька, поезжай, в конце концов! Я тебе клянусь, что сегодня же буду на сборе.
— Если тебя еще не отчислили, — уныло сказал Матвеев.
— Андрюша, не надо. Я правда пойду. Так лучше. Когда не думаешь, что делаешь, получается подлость. И лучше нам не видеться, ладно?
Он хотел ее удержать, но она вырвалась, побежала к кабине для переодевания, и Андрей увидел, как на стенку кабины легло платье, потом — мокрый купальник, как внизу, в щели, быстро задвигались ее тонкие босые ноги.
— Со мной поедешь? — спросил Васька.
— Черт бы вас всех побрал! — захлебнулся злостью Андрей и упал лицом в песок. В то самое место, на котором таял под ветром угловатый отпечаток Ксениных плеч.
…Он так и не поехал на сбор в тот вечер. Злой и растерянный, он вернулся домой и еще с порога заметил, что в квартире кто-то есть. Дверь в комнату была распахнута, половик смят, и возле вешалки стоял, раздув бока, словно в одышке, толстый, как и сестра Лена, ее портфель.
Лена сидела за столом. Выглядела она странно. Непривычно голая шея жалко белела кожей ощипанного цыпленка, а над ней, выше, топорщились желтые сосульки — все, что осталось от тяжелых Лениных кос. Из-за шеи выглядывали круглые розовые щеки, а розовые зареванные глаза моргали из зеркала. Второе зеркало, поменьше, стояло сбоку, а третье, совсем маленькое, Лена держала в руке, пытаясь выяснить посредством этой сложной системы, что же она такое с собой натворила.
Три отражения грустно улыбнулись Андрею.
— Неважно получилось?
— Замечательно, — мрачно процедил Андрей.
— Правда? Адик, тебе правда нравится?
Одно из двух: либо диссертация не клеилась и Лена с досады начала вытворять над собой фортели, либо она влюбилась. Так или иначе, а жрать в доме было абсолютно нечего. Перед массовым бегством на дачу посуда была доведена до высокомерного блеска, и Андрею удалось обнаружить на кухне в выключенном холодильнике только несколько жухлых луковиц.
