Большую роль сыграло то обстоятельство, что под руководством Попова тренировался Игорь Тер-Ованесян, который был уже олимпийским призером и двукратным чемпионом Европы. Какой это был большой мастер! Движения его были четки и вместе с тем мягки и свободны. Он мог выполнить самое сложное упражнение с любым заданным усилием. И очень часто я большую часть тренировки наблюдал за Игорем, а потом пытался запомнившийся мне образ его движений претворить в реальность во время бега или прыжков.
Для этого мне приходилось представить себя Тер-Ованесяном и «изнутри» копировать его постановку ноги на планку, его манеру выполнять последние шаги. Так же как он, я делал упражнения с различной степенью усилий. Это мне очень помогало. Образно говоря, этот сбор был для меня «учебником легкой атлетики».
Там же, в Варне, я познакомился с болгарским прыгуном Георгием Стойковским на соревнованиях на приз газеты «Народна младеж». Соревнования выиграл я, но это не испортило наших отношений с Георгием. Вообще нужно сказать, что среди спортсменов социалистических стран у многих из нас есть хорошие друзья. Так вот, общаясь с Георгием, я всегда поражался его атлетизму и разносторонности. Он, например, как заправский акробат, из любого положения мог выполнить сальто назад или вперед, прыжок с переворотом. Через год Георгий Стойковский стал чемпионом Европы в тройном прыжке. Не скрою, что подсмотрел у него несколько любопытных упражнений, которые долго еще применял в своей подготовке.
Что же касается нашей сборной, то тогдашний коллектив был довольно крепкой командой. Чувствовалось, что эти люди, своим горбом и потом пробившиеся на первые роли в сборной, просто так не сдадутся и нам, новичкам, так просто места не уступят. Я говорю об этом потому, что в последние годы моего пребывания в сборной состав ее порой менялся, как в калейдоскопе. Приходили в него молодые атлеты, которые еще не завоевали права на такую честь, а считались только перспективными. И с той же легкостью, с которой они приходили в сборную, они уходили из нее, не пережив, бывало, даже одного-двух сезонов. Объяснение, что это вызывается большой конкуренцией, кажется мне не совсем корректным. Я не думаю, что раньше напряжение борьбы и конкуренция были ниже, чем теперь. Результаты были пониже, но соперничество было таким же жестким и напряженным.
После Варны мы вновь продолжили работу с Креером. На этот раз во главу угла ставилась работа над техникой прыжка. Трудность заключалась в том, что с коротких разбегов я прыгал неплохо, а вот при переходе на больший разбег техника ломалась.
Наверное, я «перебрал» в этой работе — у меня сильно заболела стопа. Боль не отпускала ни после уколов, ни после компрессов. Не помогали ни массаж, ни физиотерапия. Наверное, нужно было на время прекратить тренировки, но я все-таки решил заняться пока прыжком в длину. Стопа немного «отпустила», и летом 1965 года я улучшил свой рекорд в тройном до 15,80 и при этом занял третье место на Мемориале братьев Знаменских. Но дальше прыгать не смог. На матче СССР — США я был только зрителем. И здесь я впервые увидел прыжки за 16 м — даже на 16,50 — в исполнении Александра Золотарева и американца Артура Уокера.
Я говорю об этом для того, чтобы подчеркнуть — тренировка может проходить в разных условиях, даже тогда, когда ты смотришь на прыжки сильнейших атлетов. Все-таки личные впечатления не смогут заменить ни просмотры кинограмм, ни рассказы тренеров.
Но меня, напомню, в то время еще молодого спортсмена, произвела впечатление и престижность того вида спорта, которым я занимаюсь. В Киеве я впервые был на стадионе, почти полностью заполненном, причем происходило это не на футболе, а на легкоатлетических соревнованиях. Я понял, что легкая атлетика — это весьма уважаемый вид спорта. Ведь до сих пор мне приходилось выступать в состязаниях, где на трибунах были только участники, тренеры и несколько десятков, в лучшем случае несколько сотен, зрителей. Здесь же была атмосфера настоящего спортивного праздника.
Огромное впечатление произвело на меня и выступление американца Ральфа Бостона в прыжках в длину, когда он прыгнул на 8,21. Это ведь был первый прыжок за 8 м, который я увидел собственными глазами. «Вот мне бы добиться такого разбега», — думал я, глядя на стремительные, отточенные движения негритянского прыгуна. Словом, меня в то время можно было уподобить губке, которая жадно впитывала, все, что попадало в поле зрения.
Я испытывал огромное желание сразу воплотить все виденное в собственные движения и очень обрадовался новому вызову на сбор в Москву. Но полноценно тренироваться уже не смог. Возросшие нагрузки на травмированную ногу привели к усилению боли. Ни в коем случае не возлагаю вину за это на тренера: он каждый день не уставал напоминать мне об осторожности. Но по-видимому, Витольд Анатольевич не учел того, что, несмотря на внешнюю флегматичность, я все-таки человек очень эмоциональный. Когда прыгал с короткого разбега, то боли не было. Мы несколько поторопились начать прыжки с более длинного разбега. В первом же прыжке я постарался и... «придавил» стопу, в результате — деформирующий артроз. После этого я прыгал только в длину, но нога продолжала болеть. Пришлось еще больше снизить нагрузки, но приближался чемпионат страны в Алма-Ате, который проходил на новой для советских легкоатлетов резинобитумной дорожке. Готов к прыжкам в длину я был неплохо, на тренировках прыгал по 7,60. Однако, осторожничая в разбеге, излишне напрягался, и это привело к травме мышц задней части бедра.
В чемпионате страны участия принять не смог. Но через две недели в Тбилиси, прыгая вместе с Тер-Ованесяном и, конечно, проиграв ему, я все же установил личный рекорд в этом виде — 7,56. Результат не очень высок, но виной была холодная погода и плохая дорожка: сам Игорь после своих алма-атинских 8,19 в Тбилиси прыгнул только на 7,72. Это были мои последние соревнования перед большим перерывом...
Нога болела все сильнее и сильнее. Самое ужасное, что никто не мог сказать, чем же все-таки ее лечить. Мы все привыкли к тому, что от каждой болезни есть лекарство. А здесь никакие рекомендации, никакие процедуры не помогали.
Я был тогда еще, по сути дела, мальчишкой. В возрасте 19 лет жизненные невзгоды переживаются довольно легко и будущее всегда рисуется в оптимистичных красках, но здесь и я начал терять веру, чему свидетельство — сумбурные, полные надежд и отчаяния письма, которые я посылал из Сухуми Витольду Анатольевичу.
Неделя шла за неделей, месяц за месяцем — боль не проходила. Я иногда даже не различал, отчего болит: то ли от травмы, то ли от тех многочисленных уколов, компрессов и процедур. Но прыгать я по-прежнему не мог. Даже наш известный врач 3. С. Миронова, посмотрев ногу, засомневалась, смогу ли я вернуться в спорт. Все же она порекомендовала мне рентгенотерапию голеностопного сустава. Целый месяц я ходил в больницу на эту процедуру. Но нога все болела. Так продолжалось до декабря 1966 года.
Тут я встретился с одним бывшим спортсменом. Его зовут Роман Серебряный. По профессии врач, он работал в то время на станции «Скорая помощь». Узнав, что ничего мне не помогает, он сказал:
— Я немного занимаюсь спортивной травматологией и недавно сумел помочь копьеметателю Карло Гордземашвили, у которого болел локоть правой руки. Можем попробовать мой метод. Не знаю, сумею ли помочь, но вреда не будет.
Роман жил в Тбилиси, а я в Сухуми. Но в первую же субботу я отправился к нему. До нового 1967 года принял 4 сеанса и почувствовал облегчение, но я уже был стреляный воробей, ногу не нагружал и прыгать не торопился. Прошел еще месяц, и в феврале смог бегать, а в марте сделал первый прыжок тройным с малого разбега. Ура! Нога почти не болела. Тут я ожил.
Читатели, интересующиеся легкой атлетикой, очевидно, знают, что Игорь Тер-Ованесян на своем спортивном пути тоже пережил тяжелую травму. Так вот, когда он рассказывал мне об этом, то не забывал отметить, что ощущение собственной неполноценности, ущербности в это время, как ни странно, помогло ему морально окрепнуть. Это как-то активизировало дремавшие до этого резервные силы организма.
Нечто подобное происходило и со мной. Прыгать я не мог, но самых разнообразных упражнений делал в несколько раз больше, чем раньше. Резко прибавил в силе: упражнения со штангой я мог выполнять, не боясь травмировать ногу. И поэтому в силовых показателях тоже вырос. Что же касается прыжковых упражнений, то многие из них я не использовал. И это тоже создало некоторый резерв. Когда я включил в тренировку эти полузабытые мной упражнения, то они дали большой эффект, чем я и объясняю резкий прирост результатов в начале сезона 1967 года, когда я стал мастером спорта международного класса.
После моего приезда с предолимпийской недели из Мехико в 1967 году начался этап подготовки к Олимпийским играм. Тогда я понял, что такое тренировка будущего олимпийца. Со свойственной ему пунктуальностью Витольд Анатольевич расписал весь годовой план подготовки к Мехико буквально по неделям и дням. Если в 1967 году тренировки во многом строились в зависимости от календаря соревнований, то в 1968 году главным стало выполнение рекордных по объему и интенсивности нагрузок. Специальная подготовка велась только к тем соревнованиям, где требовалось показать высокий результат или где речь шла об отборе к Олимпиаде.
