После моего приезда с предолимпийской недели из Мехико в 1967 году начался этап подготовки к Олимпийским играм. Тогда я понял, что такое тренировка будущего олимпийца. Со свойственной ему пунктуальностью Витольд Анатольевич расписал весь годовой план подготовки к Мехико буквально по неделям и дням. Если в 1967 году тренировки во многом строились в зависимости от календаря соревнований, то в 1968 году главным стало выполнение рекордных по объему и интенсивности нагрузок. Специальная подготовка велась только к тем соревнованиям, где требовалось показать высокий результат или где речь шла об отборе к Олимпиаде.
Когда я сравнил объем тренировки в 1967 и 1968 годах, то выяснилось, что я превысил нагрузку почти на 50%! Особенно интенсивной была зимняя тренировка перед чемпионатом Европы в Мадриде: по числу разбегов и прыжков тройным она превышала прошлогоднюю вообще в два раза. И хорошим показателем этого было улучшение личного рекорда на Мадридском чемпионате.
После Мадрида Креер еще раз скорректировал план подготовки к Олимпиаде. Больше было уделено времени работе над техникой. Но и в технике мы шли через огромное число повторений каждого прыжкового упражнения. Были периоды, когда объем прыжковых упражнений за неделю достигал 5 — 6 км! Потом, после отдыха, шла неделя спринтерской подготовки. Снова отдых — и неделя работы со штангой.
Этот метод называется «методом ударных нагрузок». Дело в том, что организм спортсмена постепенно адаптируется даже к большой объемной работе, и для того чтобы вызвать новые сдвиги в уровне развития физических качеств, ему, образно говоря, нужна своеобразная встряска. Такой встряской и стали «ударные» недели, когда после концентрированного применения тех или иных тренировочных средств показатели быстроты, силы или прыгучести переводились в новое заданное состояние. Поэтому в первых соревнованиях сезона я был еще, как говорят, «под нагрузкой» и достижения в тройном прыжке были невысоки. Но по мере приближения к Олимпиаде я начал улучшать результаты. И когда накануне Игр Витольд Анатольевич сказал мне, что я уже стал рекордсменом мира по выполненным тренировочным нагрузкам, это послужило для меня лишним психологическим стимулом, внесло дополнительную порцию уверенности. Словом, олимпийский успех в Мехико, подготовленный со всей тщательностью Витольдом Креером в психологическом плане, базировался на прочном фундаменте моей физической, силовой и технической подготовленности.
В методическом плане моя подготовка к следующей Олимпиаде — в Мюнхене — не претерпела больших изменений.
Правда, мексиканский «карнавал рекордов» сменился не менее утомительным «карнавалом встреч и поздравлений». Хорошо еще, что Сухуми — город небольшой и мне не пришлось долго праздновать свою победу. Но все же именно в то время для того, чтобы вновь начать нормальную тренировку, мне пришлось придумать прием, которым я пользовался и в дальнейшем при подготовке к Монреальской и Московской олимпиадам.
В ранге олимпийского чемпиона не только выступать в соревнованиях, но и тренироваться очень непросто. Ведь ты все время на виду, от тебя все ждут чего-то необычного, и главное — далеких прыжков.
Такое непрерывное психологическое давление выдерживают далеко не все чемпионы. Достаточно вспомнить пример того же Боба Бимона. Совершив свой прыжок в ХХI век — на 8,90, он стал своего рода спортивным чудом. От него постоянно ждали прыжков к 9 м. Его приглашали на множество соревнований в надежде увидеть новый результат. А Бимон так и не смог после Олимпиады даже приблизиться к своему рекорду. Дело дошло до того, что он попросту стал бояться выступать в состязаниях и вскоре вообще покинул прыжковый сектор. Я до сих пор убежден, что если бы Бимон нашел в себе силы сделать после Мехико перерыв в состязаниях, а затем постарался бы в тренировках восстановить свой нервный и физический потенциал, то он не раз бы еще удивил нас своими далекими прыжками.
Мне после Мехико нужно было снова начать черновую тренировочную работу, снова начать «пахать». И тогда я спрятал подальше свою золотую олимпийскую медаль и сказал себе примерно следующее: «Забудь, что ты чемпион и рекордсмен мира. Ты — перворазрядник, и нужно трудиться так, чтобы снова стать кандидатом в мастера, потом — мастером и, наконец, мастером спорта международного класса». С этими мыслями я вышел на первую тренировку нового олимпийского цикла.
Вряд ли есть необходимость рассказывать обо всех состязаниях 1969 — 1972 годов. Скажу только, что уже с первых стартов я почувствовал: все стремятся обыграть олимпийского чемпиона! И спрос с меня стал другой — обязан побеждать. Сначала это удавалось. В 1969 году я выиграл практически все соревнования. Стал чемпионом Европы в Афинах с результатом 17,34. И познакомился с новыми соперниками — Йоргом Дремелем из ГДР и Каролом Корбу из Румынии.
Корбу чем-то напоминал мне меня самого. Высокий румын (рост Карола 2 м!), так же как и я, раньше разрывался между прыжками в длину и тройным (сам я после выступления в 1967 году прыгал в длину редко). Ему удавались лишь отдельные хорошие прыжки, а вот стабильности не хватало.
Йорг Дремель из ГДР... Сильный спортсмен и грозный соперник. Дважды мне приходилось терпеть от него поражения в самых важных соревнованиях. Он сильно прибавил и на Кубке Европы в Стокгольме в 1970 году обошел меня на несколько сантиметров. Проиграл я ему и на следующий год. На первенстве Европы 1971 года в Хельсинки оба мы прыгнули на 17 м, но и здесь Дремель оказался впереди. Так что звание олимпийского чемпиона само по себе побед не приносило.
Осенью 1971 года я со своими тренерами провел анализ прошедшего сезона. Итоги были не слишком утешительными: проиграл на первенстве Европы Йоргу Дремелю и лишился мирового рекорда (его на один сантиметр улучшил кубинский атлет Перес Дуэньяс). Кроме того, все чаще давала о себе знать старая травма стопы. Успокаивало лишь то, что мое физическое состояние нисколько не стало хуже, а во всех контрольных упражнениях я показывал рекордные для себя результаты. Значит, передо мной стояли две задачи: с одной стороны, нужно было залечить стопу, а с другой — спланировать подготовку так, чтобы оказаться в лучшей форме как раз во время Олимпийских игр в Мюнхене. Попутно нужно было в нескольких соревнованиях встретиться с основными соперниками и постараться доказать, что я готов к защите олимпийского титула.
План был хорош, и выполнение его поначалу не вызывало сомнений. Правда, я проиграл Корбу международные соревнования в Москве в феврале 1972 года, но зато на чемпионате Европы в закрытых помещениях одолел всех соперников и установил высшее мировое достижение для залов — 16,97.
Когда я пишу о результатах моих соревнований в 1969, 1970 и 1971 годах, то предвижу законный вопрос: «Почему же за это время ни разу не удалось превысить мировой рекорд 17,39, установленный в Мехико?» Ведь я был еще нестарым спортсменом, мои результаты в контрольных упражнениях не только не снизились, но даже выросли. Лучше стала и техника, да и опыта было уже не занимать. В чем же дело?
То, что я в течение 4 лет не смог улучшить свой мировой рекорд, вполне объяснимо. Я сам часто задавал себе этот вопрос и поэтому готов к ответу.
Во-первых, ученые рассчитали, что на высоте Мехико имеются особые благоприятные условия для установления рекордов в спринтерском беге и в тех видах, где результат во многом зависит от скорости бега. Это подтверждается и тем фактом, что именно в Мехико были установлены мировые рекорды в беге на 100, 200 и 400 м у мужчин и женщин, в прыжках в длину у мужчин и женщин и в тройном прыжке. Причем рекорды в беге на 100 м, 400 м и в прыжках в длину американцев Ли Эванса и Роберта Бимона не побиты до сих пор, хотя прошло уже полтора десятилетия! Да и мой олимпийский рекорд 17,39 «пережил» уже три олимпиады. Кстати, мировой рекорд Жоао Карлоса де Оливейры в тройном — 17,89 тоже установлен в 1975 году в Мехико.
Во-вторых, по общему признанию, напряжение борьбы в мексиканском секторе для тройного прыжка в 1968 году до сих пор не знает аналогов. А где, как не в такой борьбе, устанавливать мировые рекорды?!
Думаю, что я мог при определенных условиях прыгнуть за 17,40 в 1969 и 1970 годах. Ведь в эти годы мне удалось на равнинных стадионах дважды показать результаты, близкие к рекорду, — 17,34, и я часто приземлялся за отметкой 17 м. Однако для того, чтобы установить рекорд, нужно было и стечение благоприятных обстоятельств — хорошая, теплая погода, легкий (не превышающий, однако, нормы — 2 м/сек) ветер и, конечно, тартан. А вот как раз на тартане в те годы я выступал редко. Чаще приходилось прыгать на гаревых или резинобитумных (а проще говоря, асфальтовых) секторах.
Кроме того, я в эти годы вел борьбу с зарубежными прыгунами, по сути дела, в одиночку, выступал очень часто и почти всегда на пределе. Передышки, чтобы подготовиться специально к установлению мирового рекорда, у меня не было.
