Инспектор пожарной охраны появился на заводе перед обеденным перерывом. Охранник удивился самоуверенности этого молодого человека, который не попросил — скорее приказал позвать хозяина и, заметив, что один из грузчиков курил, набросился на него с кулаками.
Пока охранник поднимался в квартиру шефа, инспектор поучал грузчиков противопожарным азам; правда, он беседовал только с тремя, отозвав их в сторонку, — с Кузенко, Свиридовым и Русевичем, — но слово «пожар» в их разговоре действительно было произнесено не раз. Выслушав план побега, Кузенко предложил, что уйдет последним и подожжет хлебозавод. Предложение было заманчивым и смелым — продукция завода поступала только в магазины для военных, однако идею Кузенко пришлось отклонить, так как пожар всколыхнул бы гестапо, и полицию, и все войска противника, расквартированные в городе. Шансы на успешное бегство были бы значительно снижены.
План Дремина был прост и потому обсуждался недолго. В одну из ближайших ночей все должны были собраться на барже № 7, что стояла напротив мельницы на Подоле. Товарищи Дремина узнали, что через два-три дня эта баржа должна была отправиться вверх по Десне порожняком. Минута времени, которую выкроил для этого разговора Дремин, была на исходе. Он спросил:
— Вы готовы?
— Готовы, — сказал Кузенко. — Следует точно договориться, где мы соберемся на Подоле. Хорошо, если бы кто-нибудь из наших побывал у твоих друзей. Но не подумай, будто мы тебе не верим. Так будет проще, Николай.
Дремин согласился.
— Пожалуй, так будет проще. Шеф отпускает вас по вечерам?
— Вчера нас привели под конвоем. Не знаем, отпустит ли сегодня.
— Я постараюсь увести кого-нибудь из вас. А теперь внимание — шеф!
И неожиданно Дремина словно подменили: он резко оттолкнул Кузенко, вырвал у него сигарету и, швырнув ее на землю, растоптал каблуком.
— Безобразие! Курить на заводе! Да разве вы не знаете, что мучная пыль может вспыхнуть и взрывом все тут разнесет?! Я этого больше не позволю, я наложу штраф.
Он повернулся и решительно зашагал к шефу, потрясая над головой какой-то книжонкой.
Объяснение инспектора с господином Шмидтом было необычайно скандальным. Дремин громко цитировал противопожарные инструкции, ругал грузчиков, которые позволяют недопустимую вольность — курить на работе, грозился штрафом и доносом в комендатуру.
Сначала господин Шмидт проявил выдержку. Он даже проверил документы гостя.
Потом он, в свою очередь, завизжал на инспектора и затопал ногами, обвиняя пожарную охрану в преступной бездеятельности.
Охранник еле успевал переводить.
— Майн готт! — кричал шеф, грозно надвигаясь на Дремина. — Вас нужно всех уничтожить! Я написал вам десяток писем и не получил ответа. Где я возьму пожарную помпу?! Где мне купить пожарный шланг?!
Дремин не растерялся — он подтащил хозяина к рассохшейся пожарной бочке, потом указал на штабеля дров в жилом бараке, потом ринулся к гаражу.
— Бензин! — кричал он испуганно и снова грозился книжкой. — Кто вам позволил хранить здесь горючее?! Да знаете вы, что это такое? Это преступление, господин Шмидт!
Ругаясь, они ушли в контору, и озадаченный Свиридов встревоженно шепнул Русевичу:
— Я ничего не понимаю. Если он действительно инспектор… В общем, как бы мы не влипли, Коля.
— Просто он хорошо играет свою роль.
— Нужно быть осторожными, Николай. Ты сам об этом часто напоминаешь.
— Я думаю, мы достаточно осторожны, — сказал Русевич. — Мы не пойдем вслепую. Кто-то из нас побывает у его друзей. Что касается меня, я верю каждому его слову. Мы вместе лежали в окопе. Благодаря ему я остался жив. Разве этого мало, чтобы верить?
— Да, — согласился капитан. — Этого достаточно.
В конторе Дремин пробыл не менее часа и возвратился на заводской двор в сопровождении шефа, раскуривая огромную сигару. По-видимому, они достигли мирного решения, и оба были довольны. Странно было видеть их, весело беседующими у крылечка, слышать, как Дремин смеется остротам шефа, а тот, заметно поощренный, что-то рассказывает о трудностях хозяйственных дел.
— Мне нужны будут два человека, — сказал инспектор, приближаясь к грузчикам и снова став строгим. — Кто из вас посильнее? Работа не легкая — нужно доставить пожарную помпу. Кто пойдет со мной?
Ни один из грузчиков не отозвался. Дремин оглянулся на шефа, и тот притворно вздохнул.
— Если работать — сильных среди них нет… Ну что же, возьмите кого-нибудь из пекарни. Там у меня крепкие люди.
Дремин усмехнулся.
— Так это же, кажется, бывшие спортсмены? Кому как не им тяжести таскать, — он указал на Русевича, потом на Климко. — Ты пойдешь со мной и ты… Обещаю дать на сигареты. Согласны?
Климко и Русевич молча сняли с плечей мешковины, отошли в сторону, вопросительно взглянули на шефа.
— Не следует их баловать, — сказал шеф. — Обойдется без премии. Не забудьте и шланг. Обязательно длинный.
— Я помню, — весело отозвался Дремин. — Все будет исполнено.
У ворот он помахал шефу рукой.
* * *
Охотники уверяют, что хищный зверь обычно избирает себе потайную тропинку. По этой тропинке ходит только он.
Эдуард Кухар внешне нисколько не был похож на хищника. У него были мягкие, сдержанные манеры, вызывающая доверие улыбка, самая заурядная внешность, не лишенная приятных черт. Профсоюзный активист в недавнем прошлом, он много занимался вопросами помощи пенсионерам, особенно тем, кто ранее занимался спортом, — борцам, боксерам, планеристам, игрокам футбольных команд. Многие удивлялись, как он ухитрялся открывать этих скромных людей, разыскивая их то в глухих деревнях, то в рабочих поселках, то на железнодорожных станциях и разъездах. Отмечая заслуги своих подопечных в развитии отечественного спорта, он произносил такие трогательные речи, что сами ветераны подчас удивлялись своим заслугам.
Кухара знали как человека в высшей степени отзывчивого, беспокойного, не дорожившего своим временем ради нужд и запросов почти незнакомых ему людей. Он постоянно добивался пенсий, курортных путевок, единовременных пособий то знаменитому (в прошлом) гиревику, то пловцу, то мастеру ракетки, то участнику первых автомобильных гонок. Он посещал старых и молодых спортсменов на квартирах, на производстве, подолгу беседовал с ними, участливо вникая в их быт.
За полтора предвоенных года, которые он прожил в Киеве, он узнал очень многих людей, их достоинства и недостатки.
«Новый порядок», установленный в Киеве оккупантами, казалось мало затронул Кухара — по-прежнему он путешествовал с квартиры на квартиру, выслушивал жалобы, поругивал немцев, обещал помочь.
Многие из его подопечных бесследно исчезли в застенках гестапо уже в первые дни оккупации Киева. На их квартиры он больше не являлся. Просто он позабыл эти адреса.
Темной дождливой ночью на далекой окраине города, когда неутомимый ходатай возвращался с очередного визита, один из его неблагодарных подопечных попытался взять его «на мушку». Пуля пробила воротник плаща, но темнота уберегла Кухара от расплаты.
Он мог бы уже сменить свою штатскую одежду на офицерский мундир — его длительной тайной деятельностью в Киеве гестапо было довольно. Но Кухар считал, что конец маскарада для него еще не наступил: в его записной книжке еще оставались десятки адресов.
Он избирал в городе свои тайные тропинки, навещая старых кадровиков «Ленкузни», «Арсенала», депо, избегая лишь той далекой окраины, где ему довелось пережить несколько очень неприятных минут.
Одна из таких тропинок вела к хлебозаводу. Здесь он мог действовать открыто, защищая своих друзей-спортсменов от произвола хозяина. Именно этим стремлением облегчить их судьбу он объяснял им свои посещения господина Шмидта. Следует заметить, что визиты Кухара к шефу не были безрезультатны: дважды после его посещений господин Шмидт раскошеливался на хороший обед для бригады грузчиков.
Еще в те дни, когда на хлебозаводе была организована футбольная команда, Кухар задумался над этим фактом. Если даже команду объединяли только спортивные интересы, все же она представляла из себя пусть небольшой, однако уже давно сплоченный коллектив советских людей. Не могло быть, думал он, чтобы этот коллектив спортсменов, бывших красноармейцев совершенно устранился от событий, которыми жил Киев, — от его тайной, а подчас явно отчаянной и мужественной борьбы. Дальнейшие наблюдения все больше убеждали его, что он не ошибся. Когда он настойчиво советовал команде проиграть «Люфтваффе» или, в крайнем случае, свести игру вничью, он проверял свои подозрения. Победа киевлян и демонстрация на стадионе окончательно уверили его, что командой руководит какая-то организующая сила. Для Кухара было бы большим просчетом, если бы теперь он показал себя ротозеем, если бы позволил кому-то другому перехватить факты и без него разоблачить этих скрытых ненавистников нового порядка. Он не сомневался, что сам Эрлингер, которого в день матча он видел на стадионе, был бы благодарен ему за доказательства преступного заговора киевских спортсменов. Кухар был опытным шпиком — он подумал о том, что теперь, после матча, киевское партизанское подполье должно было проявить внимание к этой группе, продемонстрировавшей на стадионе подлинное мужество. Вот почему, направляясь к заводу и заметив у ворот Русевича, Климко и неизвестного третьего человека, он сразу же заинтересовался неизвестным, но постарался скрыть свой интерес к нему.
