Народу было мало. Два голландских купца чинно сидели за шахматной доской, глубокомысленно обдавая друг друга сигарным дымом и не спеша делая ходы. Поодаль какой-то почтенный бюргер пытался расставить на доске шахматную позицию, заглядывая в немецкий журнал «Дейче шахцайтунг», лежавший перед ним.
Чигорин был погружен в раздумья о пролетевших годах, о странной двойственности своей жизни, о молодой жене, которой он не мог обеспечить легкого, веселого существования.
Теперь это был сложившийся двадцатишестилетний мужчина в расцвете сил. Невысокая, стройная, изящная фигура в строгом черном сюртуке, по соображениям экономии надевавшемся лишь по праздникам или при посещениях чопорного Шустер-клуба. Тонкие, нервные руки артиста. Симпатичное, внушающее доверие, но почти никогда не улыбающееся лицо. Широкий открытый лоб, над которым волны зачесанных назад черных волос. Небольшая борода лопаткой. Выразительные, живые глаза, вспыхивающие при волнении или гневе, но чаще затуманенные скрытой печалью.
Тяжелые испытания выработали в Чигорине умение подавлять свой бурный, страстный темперамент, быть замкнутым и осторожным с посторонними, малознакомыми людьми. Но с близкими друзьями и искренними ценителями его таланта Чигорин становился простым, откровенным и, по свидетельству современников, прямо-таки обаятельным человеком.
Разные мысли проносились сейчас в его голове.
Жизнь проходит быстро, но дни ползут, как черепахи, в душной, скучной канцелярии, где коллежский регистратор Михаил Иванович Чигорин за свое скудное тридцатирублевое жалованье должен корпеть над «Журналом входящих и исходящих», над копированием казенных бумаг. Чигорин добросовестно отсиживает свой служебный день и лишь ждет, когда старинные стенные часы гулко пробьют «увольнительную» и он снова сможет отдать целый вечер любимой игре… нет, не игре! Искусству!
Три года прошло с тех пор, как робкий юноша переступил порог «Доминика». Спустя год он уже стал шахматистом второй категории и получал от Шумова и Шифферса вперед только пешку и ход. Еще несколько месяцев, и Шумов с гордостью напечатал во «Всемирной иллюстрации» выигранную им у молодого противника партию (первую, известную нам), в которой он чудом спасся от поражения. Причем по рассеянности или небрежности Шумов назвал партнера «Чигорец». Возможно, это было шуткой. Ведь Шумову, с присущим ему чувством юмора, вполне могло прийти в голову «обыграть» далеко не шаблонную фамилию противника и намекнуть на сходство Чигорина с черногорцем. А этому небольшому славянскому народу, героически боровшемуся против турецкого владычества, тогдашняя пресса уделяла много внимания. Не за горами была русско-турецкая война, начатая в защиту славянских народов.
А когда зимою 1874/75 года в Петербурге закончился большой турнир-гандикап, в котором первый приз взял Шифферс, а второй – Шумов, в той же «Всемирной иллюстрации» Чигорин прочел такие приятные строки:
«Третий приз достался молодому шахматисту второй категории Михаилу Ивановичу Чигорину, который в самое короткое время сделал блистательные успехи, и, к удивлению любителей, состарившихся в пятой категории и еще недавно побеждавших его в игре на равных, он сражается с ними теперь без коня, а с игроками первой силы – так-на-так».
Выражение «так-на-так» означало, что в этом турнире Чигорин, имевший формальное право получать от Шифферса и Шумова вперед пешку и ход, отказался от форы. Впервые проявилась гордая непрактичность Чигорина, который при получении форы легко бы взял первый приз, но предпочел потерпеть крупный финансовый ущерб в виде денежной разницы в призах, но быть на равной ноге с сильнейшими шахматистами столицы.
С тех пор Чигорин стал полноправным членом могучей петербургской тройки.
В 1875 году в русскую столицу приехал из Варшавы на двухмесячные гастроли известный международный маэстро Симон Винавер – человек любопытной биографии.
Польский еврей, коммерсант, в свободное время поигрывавший для развлечения в шахматы в варшавских кофейнях, Винавер в 1867 году отправился по торговым делам в Париж. Там как раз намечался международный турнир, третий в истории шахмат. Организаторы его, случайно познакомившиеся с Винавером, так были восхищены его игрой, что включили варшавянина в число участников в качестве представителя Российской империи. Винавер оправдал доверие, взяв второй приз – вслед за известным венгерским маэстро бароном Колишем. Позже они поменялись ролями: Винавер стал выступать в турнирах как шахматный профессионал, а Колиш отошел от шахмат и стал банкиром! Третий приз в парижском турнире достался будущему чемпиону мира Стейницу.
В Петербурге Винавер выиграл матч у Шумова со счетом +5, –2. Затем с его участием состоялся турнир сильнейших шахматистов столицы. Винавер, который был на тринадцать лет старше Чигорина и Шифферса и являлся для них европейским эталоном шахматного мастерства, поддержал марку. Он взял первый приз – выше Шифферса, Чигорина, Шумова и четвертого сильного петербургского первокатегорника Ашарина, через несколько лет переехавшего в Ригу.
Винавер был восхищен красивой и остроумной игрой Чигорина.
– Почтенный мой Михаил Иванович, вы прямо-таки феномен, надежда России! – сказал Винавер. – На смену знаменитому Петрову вырастает новый замечательный игрок! Это я, Симон Винавер, вам говорю! Между прочим, Петрова очень любили поляки, хотя он был приближенным царского наместника князя Паскевича-Эриванского, да и сам – тайным советником. Не шутите, третий чин империи! И все же Петров был прост и доступен и, можете себе представить, не притеснял ни поляков, ни евреев! Но слушайте самое интересное, господин Чигорин: при польском восстании Петров был захвачен в плен, и – что бы вы думали! – вождь повстанцев Лангович освободил Петрова, взяв с него честное слово явиться через две недели. Петров сдержал слово, но, представьте себе, нашел Ланговича в Кракове уже самого в русском плену. Петров позже отзывался о Ланговиче прямо-таки с благоговением!.. Однако я отвлекся. Так вот, Петрову не суждено было выступать в международных турнирах, их тогда почти не было, но вы, Михаил Иванович, должны! Уверяю вас, имя Чигорина прогремит в шахматном мире!
– Что вы, Симон Абрамович! – возразил Чигорин, – да кто ж меня, неизвестного шахматиста, пригласит в турнир?
– Об этом позабочусь я, – твердо сказал Винавер, – напишу европейским друзьям. Верьте Симону Винаверу, его слово – надежный вексель, и без процентов, хе-хе!
Забегая вперед, отметим, что Винавер сдержал обещание. По его рекомендации Чигорин был приглашен в Парижский международный турнир 1878 года (в котором, правда, не смог участвовать) и в следующий, где получил «боевое крещение» как международный маэстро. Винавер показал редкий пример великодушного, лишенного зависти покровительства сильному сопернику.
Одиноко сидя в комнате «шахматного общества», Чигорин вспомнил пророчество Винавера и вздохнул. Эх, если бы его начальство или даже сам господин министр услышал такой лестный отзыв об их подчиненных! Вот бы удивились! А скорее всего, не обратили бы никакого внимания! «Подумаешь, – шахматы! Настольная игра, вздор!»
Каково было отношение русского общества в те времена к шахматам, видно из того, что в 1880 году в Петербурге вышло в свет «Практическое руководство, чтобы правильно, верно, со всеми тонкостями играть без проигрыша в шахматы, шашки, бильярд, кегли, лото, трик-трак, домино, лапту, крокет и бирюльки»!
Сам Чигорин ощущал себя художником большого, но еще только зарождающегося искусства, получавшего все большее распространение в Европе и Америке. Чигорин казался себе властелином неведомого, фантастического мира, где в обличии королей, ферзей, ладей, слонов, коней, пешек шла напряженная борьба абстрактных идей, в которой один мощный ум побеждал другой.
Вот он сидит у края деревянной доски, разграфленной на 64 белых и черных квадрата. Перед ним – другой шахматист, но он не смотрит на него, не помнит даже, каков тот из себя, старый или молодой, высокий или низкий, породистый денди или разночинец, богач или бедняк, покрыто ли его лицо глубокими морщинами или время еще не оставило на нем следов, играет ли на лице небрежная полуулыбка или оно искажено гримасой недовольства. Но уже с первых ходов, спустя полчаса или час после начала борьбы, перед ним начинает вырисовываться настоящий облик партнера, вовсе не похожий на внешний: то смелый и энергичный, то бесхитростно прямолинейный, то лукаво притворяющийся наивным простаком, то поражающий знанием всех тонкостей шахматной премудрости, то удивляющий неожиданной глубиной замысла. Это лицо он запомнит лучше, чем школьные однокашники, просидевшие десять лет на одной парте, помнят друг друга. Он легко опознает партнера в очередной встрече за доской по манере разыгрывать дебют, вести атаку, по стремлению перейти в активную или глухую защиту.
