Наиболее уязвимым местом гуасы является ее затылок, то есть та область, где заканчивается голова и начинается длинный спинной плавник, а также глазницы, через которые стрела проникает в мозг. У гуасы очень твердый костяной череп, отчего она так часто, не будучи раненной, оказывается оглушенной.
Забросив в лодку большеглазого и пятнистого, как лошадь в мелких яблоках, гуативире, я поплыл впереди лодки, медленно шедшей на веслах. За небольшим обрывом, на глубине не более восьми метров, мое внимание привлекла подводная пещера. Осторожно приблизившись к гроту, как того требовали правила, я тут же обнаружил его квартиросъемщицу, терпеливо стоявшую на страже: она ждала, когда неосторожность и легкомысленное отношение к жизни более мелких рыбешек не подбросит ей чего-нибудь съедобного на обед.
Набрав в легкие свежего воздуха, я вновь опустился к гроту, но у входа в него рыбы уже не оказалось. Тогда я полез в пещеру. Ноги и половина туловища торчали снаружи. Когда глаза привыкли к полутьме, я различил по углам крупные движущиеся тени. Грот представлял собой подобие большой комнаты, с той разницей, что высота от пола до потолка была несколько больше, чем 2 м 70 см, а вход, служивший и выходом, наполовину меньше обычной двери.
В подобных случаях охотнику следует вызвать у рыбы любопытство и заставить ее приблизиться к выходу. Так решил поступить и я. Дважды моя попытки не приносили успеха, но в третий раз, повиснув головой вниз, я концом стрелы поскреб о твердый выступ, торчавший над выходом в виде козырька. Скрежет, таинственный, незнакомый, нарушил тишину. Я выждал секунд пятнадцать и вновь поскреб. Из-под выступа показался кончик рыла с чуть приоткрытой, заметно выдающейся вперед нижней челюстью. Гуаса! Да еще какая!
Рыба явно не видит меня. Я легонько царапаю, и тут же стрела, направленная в голову, вырывается из ружья и, сверкнув в луче солнца, уходит в темноту грота. Выпускаю рукоятку и спешно иду наверх за воздухом. Мой поплавок рядом, шнур тянется в грот почти под прямым углом. «Значит, — прикидываю в уме, — гуаса утащила стрелу с ружьем в глубь грота метров на восемь — десять».
Первое желание, которое появляется, — позвать друзей, но вспоминаю, что сегодня мой день — день установления рекорда. Ныряю и вижу, как из грота валят, словно дым из трубы, клубы мути. Хватаюсь за шнур, тяну, упираюсь ногами о выступ над входом. Где там! Да это и опасно. Силой можно вырвать стрелу, тогда прощай достойный трофей и надежды на рекорд.
Положение сложное, и я решаю добраться до стрелы, чтобы вдавить ее глубже в тело и тем самым ослабить сопротивление рыбы. Набираю воздуха, ныряю, затрачивая минимальную энергию, у входа в грот хватаюсь за шнур и, перебирая его руками, проникаю в грот. Видимости никакой, перед глазами молочная пелена. Нащупываю рукоятку ружья, ствол, шнур, конец стрелы. Но только касаюсь его, как стремительная сила вырывает стрелу из рук. «Вот коварная! Значит, легко ранил. Виноват сам», — проносится в голове.
Вопреки обычаю, рыба переменила место. Очевидно, растерявшись, она сунулась в неудобную для нее нору. Надо всплывать и повторять все сначала. Разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Но там, где он должен по моим расчетам находиться, руки натыкаются на стену. Входить было легче — ориентировался по шнуру, а что делать теперь? Шарю слева, справа, выше… Заставляю себя опуститься еще ниже… Но, кроме скользкой, жесткой и враждебной поверхности, руки ничего не находят.
Повторяю маневр, захватывая еще левее, еще правее, еще выше и еще ниже. Такое впечатление, что на сцене сменили декорацию и поставили глухую стенку. Где же выход? В лесу, в ненастный день в пустыне, на море вдали от берега я раньше никогда не терял нужного направления.
Поиски выхода приобретают лихорадочный характер. Успокаиваю себя как могу, гоню надвигающееся чувство паники. Но где же он, выход из грота? Где? Руки нервно шарят вокруг. В висках начинает стучать. Страха еще нет, но уже чувствую его приближение. Осязаю резкую боль в нижней части живота. Кружится голова, а в сознании, как пинг-понговый мячик на столе мастеров, как электронный импульс на экране, мечется мысль: это конец! Еще не более трех секунд! Три секунды жизни… и со мной все! Меня больше не будет…
В сознании перед глазами, как на экране чудовищного кинематографа, с невообразимой быстротой отдельными мазками проносится вся моя жизнь. Уже нестерпимо мучительно желание глотнуть воздух. Жизнь за один только вдох! Каменею. Разум туманится, но что-то неожиданно ткнулось в ногу. Чувствую чьи-то руки…
…В себя прихожу от дикой боли в груди. Перед глазами красный туман. Сверху нескончаемым потоком сыплются звездочки золотистого фейерверка. Снова дикая боль в груди. Открываю глаза, но скорее чувствую, чем вижу, как кто-то, зажав мой нос рукой, ртом приникает к моему и дует в него что есть силы, и сразу что-то тяжелое ломает грудь. Моргаю часто и, наконец, начинаю различать рядом лицо Доминго Альфонсо. Теперь он берет мои руки, поднимает их, разводит и складывает на груди, надавливая на нее. Слышу, как он говорит:
— Дыши! Глубже! Сам дыши!
Делаю вдох, но что-то вроде мешает. Опираюсь о палубу руками и сажусь. Перед глазами ходят круги, все окрашено в лилово-бордовый цвет, а я пытаюсь улыбнуться.
— Ну вот и хорошо! Рамон, — Доминго Альфонсо обращается к лодочнику, — в термосе горячий кофе. Где кружка? Ну, сами разберетесь, а мы продолжим, — и, пригласив с собой друзей, Доминго Альфонсо спрыгивает за борт.
Хороший глоток черного кофе как жизненный эликсир. Поднимаюсь на ноги, слегка пошатывает. Ребята уже забрасывают рыбу. Рамон деловито снимает ее со стрел и возвращает их обратно.
Иду к сумке, достаю из нее аптечку. Принимаю две таблетки аспирина и столько же кофеина. Удобно устраиваюсь у стойки штурвала. Потягивает и клонит ко сну. Спортивная рубашка еще влажная, поэтому под прямыми солнечными лучами становится уютно. Задумываюсь над тем, что произошло. Содрогаюсь и закрываю глаза. Когда просыпаюсь, Рамон, натянувший надо мной брезентовый тент, говорит:
— Спал полчаса. Надо бы сменить место.
Ищу глазами ребят. Их поплавки маячат неподалеку, кто-то из них сидит в лодке, бот стоит на якоре в десяти метрах от моего поплавка. «Неужели никто не мог взять моей гуасы?» — проносится в голове. Поднимаюсь на ноги и ощущаю, что сон возвратил утраченные силы. Набираю в легкие воздух, задерживаю дыхание. Вроде ничего. Натягиваю ласты, перчатки, надеваю маску. Лодочник говорит: — Глубоко не ныряй.
Плыву, у поплавка ныряю. Боль в ушах заметно резче обычного. Продуваю. Неприятное ощущение проходит, но у входа в грот чувствую ноющую боль в груди. Всплываю. Делаю несколько глубоких вдохов и опускаюсь. Сейчас легче. Хватаюсь за шнур, тяну, дергаю, упираюсь ногами о выступ и конец подается. Еще рывок, и можно всплывать. Отхожу в сторону, тащу за собой поплавок и хорошо вижу, как из грота вместе с облачками мути показывается ружье, стрела и на ней уже почти уснувшая рыба.
— Вот это да! Вот это да! — произносит одну и ту же фразу Рамон, принимая мою добычу.
Я поднимаюсь на бот. Моя «рыбка» выглядит солидно. Когда Доминго Альфонсо и его друзья подплывают, я снова приятно растягиваюсь на солнцепеке. Мы снимаемся с якоря, и я засыпаю. Пробуждаюсь от того, что прекращает работу мотор.
— Хорошо поспал? — спрашивает Доминго Альфонсо. — Давай мы еще с часок поохотимся, а ты помоги Рамону с обедом.
Я отрицательно качаю головой и начинаю натягивать ласты.
— Ну, тогда пошли рядом, — говорит мой друг.
Новое место охоты оказалось еще лучше прежнего. До дна не более шести метров. Ровное, оно усыпано отдельными нагромождениями камней. Из-под иного навала удавалось набивать до пяти рыбин.
Я увлекся, забыл о том, что было, и ввязался в сражение с крупной куберой. Она забилась глубоко под камни, погнула стрелу. Я не мог ее никак вызволить и неожиданно почувствовал резкую слабость. Зазвенело в ушах и даже показалось, что кольнуло в сердце.
Я забрался на бот. От таганка Рамона исходил дурманящий запах горячей еды: жареная гуаса в кипящем оливковом масле, рис и подливка из бобов.
— Кто рыбу ловит, тот ее и жарит, — говорит Рамон, перехвативший мой взгляд на таганок.
Куберу добил Доминго Альфонсо, а я развалился на палубе и был не в состоянии пошевелить рукой. Собраться с силами заставило перешептывание друзей.
Все уселись перед едой, разлили по кружкам апельсиновый сок. Доминго Альфонсо поднялся и торжественно произнес:
— Сегодня, в этот день, Юра доказал, что он настоящий охотник. — Доминго Альфонсо снял с себя цепочку, на которой в серебряной оправе висел акулий зуб. — Носи как верный талисман и помни Доминго Альфонсо, помни тех, кто стали тебе друзьями на Кубе.
Я хотел что-то сказать в ответ и не мог: на глаза навернулась слеза.
