Он передернул плечами, закашлялся, синеватые вены набрякли на висках.
— Вполне понятно, что в этом большом городе, который столько лет был политическим центром Украины, большевики оставят немало подпольщиков Ваш долг — истреблять их систематически и беспощадно. Вытравливать из самых потайных щелей, настигать в самых укромных местах. Чтобы эта работа шла успешно, вы не должны опасаться ошибок. Ошибки неизбежны… На фронте осколки снаряда или бомбы поражают не только солдат. Если вы знаете, что среди десятка арестованных вами есть один коммунист, — следует расстрелять весь десяток. Так вы устраните не только коммуниста, но и тех, кто, возможно, сочувствовал ему.
— Я отчетливо уясняю свою задачу, — быстро проговорил Пауль.
Гиммлер задумался, взял со стола блокнот и что-то записал.
— Еще одно условие, — сказал он. — У осужденных, безусловно, окажутся ценности. Само наличие ценностей является обвинением. Лица, накопившие какое-то богатство при Советах, очевидно, служили Советам верой и правдой. Этого вполне достаточно, чтобы они были приговорены, а ценности конфискованы. Впрочем, это моральная сторона дела. Важен основной факт: райху необходимо золото. Не играет ни малейшей роли, где и как оно будет взято. Кольца, брошки, серьги, искусственные зубы — все может быть превращено в золотые слитки. Поэтому каждый наш концлагерь в любой завоеванной стране является и «золотым прииском».
Только теперь он предложил Паулю сесть, придвинул коробку с сигарами.
— Я знаю, вы уже прошли специальную школу, но это лишь краткий курс. Там, на Востоке, сама практика должна вас закалить. Если почувствуете усталость — есть много способов встряхнуться. — Он усмехнулся. — Помнится, ваш добропорядочный папаша имел в запасе некоторые острые штучки…
Лицо Гиммлера, с землистыми тенями под глазами, отличалось одной примечательной особенностью: выражение его менялось мгновенно и независимо от предмета разговора. Паулю поэтому казалось, что, беседуя с ним, райхсфюрер все время думал о чем-то другом. Вот он снова смотрел подозрительно и строго:
— Вы, как и я, ненавидите русских, украинцев, поляков — вообще славян… Эта ненависть должна стать активной и ежедневно выражаться в действии. Тот, кого вы помилуете сегодня, завтра убьет вас. Не будьте же сентиментальны. Мы — лезвие секиры, которую фюрер держит в руках. Ею он расчищает путь высшей расе в тысячелетия… Я понимаю, что лезвие может зазубриться. Опасайтесь стать зазубриной. Мы спилим ее беспощадным наждаком. Идите и помните: отныне я лично буду следить за вашей деятельностью. Ваш успех будет зависеть только от вас…
Пауль щелкнул каблуками, вскинул руку и прокричал приветствие. Гиммлер ответил небрежно. Два гестаповца проводили Радомского до двери.
Уже очутившись на улице, у своей машины, он вдруг показался самому себе очень маленьким и ничтожным.
Вот где она, вершина власти, — в течение каких-то минут Пауль дышал воздухом этой вершины. Но как на нее взобраться? Фантастика. Для него это, конечно, невозможно. А как же взошел Гиммлер? Он взошел по черепам. Тысячи и тысячи жизней — что они для него? Однако неужели Пауль Радомский слабее? Теперь перед ним — богатство и, вероятно, близкий генеральский чин… Мертвые не укажут на него. Мертвые не судят.
Эту беседу с рейхсфюрером СС Пауль часто пытался восстановить в памяти до мельчайших деталей. Он даже счел нужным во всем подражать Гиммлеру: говорил так же отрывисто, пренебрежительно и громко, внезапно прерывал речь и смотрел пустыми глазами в какую то точку, неожиданно злился и стучал по столу кулаками. На тех кто видывал рейхсфюрера, эта преемственность манер должна была производить впечатление.
Позже Радомский старательно собрал все речи и высказывания рейхсфюрера и перенес в записную книжку особенно понравившиеся цитаты. В своих выступлениях перед офицерами и солдатами Пауль нередко щеголял этими афоризмами. Обычно он начинал со славословий: «Глубокий ум райхсфюрера…» «Тончайший анализ фактов, произведенный райхсфюрером…» «В беседе со мной райхсфюрер изволил отметить…» Особенно нравилась Радомскому цитата из выступления Гиммлера на познанском совещании группенфюреров СС, и Пауль приводил ее чуть ли не в каждой своей речи:
«Что случится с русским или чехом, меня нисколько не интересует. Живут ли другие народы в благоденствии или они издыхают от голода, интересует меня лишь в той мере, в какой они нужны как рабы для нашей культуры; в ином смысле меня это не интересует. Погибнут или нет от изнурения при рытье противотанкового рва десять тысяч русских баб, интересует меня лишь в том отношении, готов ли для Германии противотанковый ров».
Приводя эту выдержку, Пауль торжественно заключал:
— Вот глубина анализа… Здесь в каждом слове светится арийский ум!
Настольным руководством для Радомского была директива Гиммлера «Об особой подсудности в районе „Барбаросса“»[1], изданная в декабре 1941 года. Там говорилось, что немецкие войска «имеют право и обязаны применять в борьбе любые средства без ограничения также против женщин и детей, если это только способствует успеху».
Паулю была понятна поспешность многих немецких генералов, с какой они подхватили и применяли знаменитую директиву.
В ставке их действия оценивались по количеству уничтоженного населения Чем больше убито украинцев, русских, поляков — вообще славян, тем выше награды гитлеровским генералам. Эта фашистская «лестница славы» сплошь была залита кровью расстрелянных, однако гитлеровские служаки ревностно карабкались по ней, нередко сталкивая друг друга. Даже самая извращенная и мрачная фантазия, казалось бы, не могла породить подобных омерзительных картин соревнования в убийствах. «Сеять психоз ужаса», «устранять неполноценную расу» — таковы были их девизы. Генералы спешили выслужиться, как Гиммлер, «взойти по черепам» — и потому слали войскам дополнительные директивы. В этих усердных служаках Радомский не мог не видеть конкурентов. Вот и сейчас на столе перед ним лежала свежая директива штаба 257-й пехотной дивизии — суконный документ, из которого он, Радомский, мог бы сделать своего рода шедевр.
Как примитивны были эти штабные «мастера дознания», в следовательском арсенале которых числились только дубинка и плеть. Радомский предложил бы куда более богатый инструментарий. С надменной усмешкой он перечитывал директиву:
«Все допрашиваемые, — писали штабники 257-й дивизии, — должны быть предупреждены самым суровым образом о необходимости говорить правду. Во всяком случае, они знают, что с самого начала допроса их будут избивать.
Кто-либо из допрашиваемых безусловно даст показания относительно партизан. Однако, если, как это обычно бывает, допрашиваемый сначала притворяется, что он ничего не знает о партизанах, а позднее сообщает какие-нибудь сведения, его надо подвергнуть более тщательному допросу (около двадцати пяти ударов резиновой дубинкой или плетью). Каждый раз вслед за вопросом необходимо добавлять слово „говори“, например:
— Где находится командир партизанского отряда? Говори!
— Какие задания вам поручили? Говори! — и т. д.
Лицо, допрашиваемое таким образом, будет продолжать говорить, и, когда ему прикажут сообщить все остальное из того, что ему известно, его необходимо подвергнуть еще двадцати пяти ударам…
Лица, которые подверглись такому суровому и тщательному допросу… должны быть ликвидированы вместе с осужденными.
Казненные должны быть захоронены таким образом, чтобы родственники не могли найти могилы и откопать их трупы».
Еще примитивнее выглядел, по мнению Пауля, генерал Рейнгардт — этот солдафон даже не требовал допроса пленных: «Партизаны в бою должны быть уничтожены. Любые методы допустимы».
Нет, Пауль Радомский не так-то прост. Он знает самые утонченные методы дознания. Ведь о нем уже отозвался с похвалою сам Гиммлер. «Этот гамбургский молодец, — сказал он как-то, — заставит безногого плясать и глухонемого петь романсы»! В свои зондеркоманды[2], входившие в эйнзатцгруппы Д [3], Радомский набрал отпетых «ребят», ни в чем не уступавших «браконьерам» эсэсовца Дирлевангера [4]. Он считал этих отпетых наиболее надежными исполнителями своих приказов. Донесения Пауля, разработанные им подробные дифференцированные схемы допросов для военнопленных и штатских, для рабочих, крестьян и интеллигентов, для женщин и детей вызывали одобрение райхсфюрера. Идея «морального пресса», призванного подавлять в зародыше любое проявление недовольства «новым порядком», — постоянные виселицы вдоль железных дорог, охота на заложников, публичные истязания их и расстрелы — сделала имя Радомского широко известным и в гестапо, и в СС, и в СД. В начале августа 1942 года райхсфюрер собственноручно прикрепил к его мундиру офицерский крест.
