Глава 28 Мешок риса
Однажды вечером я пришла с работы домой и увидела, что пол в кухне устлан ковром из риса. Я устала и была напряжена. Я читала лекции, затем четыре часа общалась со студентами и раздумывала, не поехать ли после ужина в Бостон. Большой холщовый мешок был разорван в клочья, повсюду валялись тряпки и полиэтиленовые пакеты, а Коко и Пушкин громко лаяли снаружи. Я точно знала, что произошло.
В этот момент в кухню с веником зашла София, вид у неё был виноватый.
Я взорвалась: “София, ты снова это сделала! Ты оставила дверь кладовой открытой, правда? Сколько раз тебе нужно повторять, что собаки разорвут мешок? Исчезли двадцать килограммов риса, и я собираюсь убить наших собак. Ты вообще меня не слушаешь. Ты вечно говоришь: “О, прости, я больше так не буду, я ужасна, убей меня”, — но ничего не меняется. Единственное, о чем ты беспокоишься, — это как бы избежать проблем. Ты, кроме себя, больше ни о ком другом не думаешь. Меня тошнит от того, что ты не слушаешь, тошнит!”
Джед вечно обвинял меня в склонности к преувеличениям, к деланию из мухи слона. Но стратегия Софии всегда заключалась в том, чтобы проглотить это и ждать, когда буря стихнет.
На сей раз София взорвалась в ответ. “Мама! Я уберу это все, ладно? Ты ведёшь себя так, будто я ограбила банк. Ты знаешь, что я хорошая дочь? У всех, с кем я знакома, постоянные вечеринки, они пьют и принимают наркотики. А знаешь, что делаю я? Каждый день бегу из школы прямиком домой. Бегу. Понимаешь, как дико это выглядит? Однажды я подумала: “Зачем я это делаю? Почему я бегу домой?” Чтобы больше поиграть на пианино! Ты вечно талдычишь о благодарности, но ты должна сказать спасибо мне. Не срывай на мне своё раздражение только потому, что ты потеряла контроль над Лулу”.
София была совершенно права. Я гордилась ею, и моя жизнь с ней все шестнадцать лет была беззаботной. Но иногда, когда я знаю, что не права, и не люблю себя за это ещё больше, что-то внутри меня каменеет и толкает ещё дальше. Поэтому я сказала: “Я никогда не просила тебя бежать домой, это глупо. Ты, наверное, смешно выглядишь. А если ты хочешь принимать наркотики — давай. Возможно, в реабилитационном центре ты познакомишься с отличным парнем”.
“Распределение обязанностей в этом доме — вот что смешно, — запротестовала София. — Я делаю всю работу, выполняю все, о чем ты просишь, но стоит мне совершить одну ошибку, как ты уже орёшь. Лулу не делает ничего из того, что ты говоришь. Она хамит тебе и кидается вещами, а ты задабриваешь её подарками. И что же ты за китайская мать?”
София по-настоящему уела меня. Это был подходящий момент, чтобы поднять вопрос о китайском воспитании и очерёдности рождения. Или только об очерёдности рождения. Моя студентка по имени Стефани, старшая дочь корейских эмигрантов, недавно рассказала забавную историю. Когда она была в старших классах (круглая отличница, математический гений, концертирующая пианистка), её мать постоянно угрожала ей: “Если ты не сделаешь то-то, я не отвезу тебя в школу”. И эта перспектива вселяла ужас в сердце Стефани — пропустить школу! Так что она делала все, о чем просила её мать, отчаянно надеясь, что ещё не очень поздно. Но, когда её мать тем же угрожала младшей сестре Стефани, та отвечала: “Отлично! Мне нравится сидеть дома. Я ненавижу школу”.
Конечно, есть множество исключений, но эта модель — образцовый старший ребёнок и бунтующий младший — характерна для многих семей, особенно эмигрантских. Я просто думала, что смогу избежать такого в случае с Лулу благодаря силе воли и трудолюбию.
— Ты права, София, у меня проблемы с Лулу, — согласилась я. — То, что получилось с тобой, не получилось с ней, и это кошмар.
— Ой, не переживай, ма! — голос Софии внезапно подобрел. — Это просто такой период. Тринадцатилетней быть ужасно — я была несчастной в этом возрасте. Но все изменилось к лучшему.
Я и понятия не имела, что София страдала, когда ей было тринадцать. Как и в большинстве семей эмигрантов из Азии, в нашей не были приняты разговоры “по душам”. Моя мать никогда не разговаривала со мной о взрослении и тем более о половом созревании, которое начинается в отрочестве. Мы в принципе никогда не обсуждали “Факты из жизни” (Популярный в 1980-х ситком о девушках-подростках, познающих радости и трудности взросления под присмотром харизматичной школьной директрисы.) и, просто представляя себе задним числом, что такой разговор мог бы состояться, я чувствую, как мурашки бегают по моей спине.
“София, — сказала я. — Ты точно такая же, какой была я в своё время: старшая, на тебя рассчитывают, о тебе не нужно переживать. Это честь — играть такую роль. В диснеевских фильмах “хорошая дочь” в какой-то момент осознает, что жизнь — это не только соблюдение правил и получение призов, и тогда она срывает с себя одежду и бежит к океану или что-то в этом духе. Это всего лишь диснеевский способ поощрить тех людей, которые никогда не выигрывали призов. Призы дают тебе возможности, и это свобода — не бежать к океану”.
Я была глубоко взволнована собственной речью. И все же я чувствовала боль. Образ Софии, бегущей домой из школы с учебниками в руках, вспыхнул в моей голове, и я почти не смогла с ним справиться. “Дай мне веник, — сказала я. — Тебе нужно позаниматься музыкой. Я все уберу”.
Мы с моей сестрой Мишель сдали анализы, чтобы выяснить, сможем ли мы быть донорами костного мозга для Кэтрин. У сестёр больше шансов на идеальное совпадение, примерно один к трём, и я чувствовала себя странно обнадеженной, что моя кровь подойдёт. Но я ошибалась. Ни Мишель, ни я не подошли. Ирония была в том, что мы идеально совпадали друг с другом, но никто из нас не мог помочь Кэтрин. Это означало, что теперь Кэтрин должна попытаться найти донора через Национальный регистр костного мозга. К нашему ужасу, мы выяснили, что раз братья и сестры не смогли совпасть, то шансы найти донора резко снижаются, особенно для выходцев из Азии и Африки. Интернет пестрел воззваниями от умирающих пациентов, отчаянно ищущих совпадения по костному мозгу. И, даже если такое совпадение находилось, процесс растягивался на месяцы — месяцы, которых у Кэтрин могло и не быть.
Первый курс химиотерапии не был для Кэтрин кошмаром. Но второй с лихвой отплатил ей за это. Было очень тяжело. Теперь я не получала вестей от сестры на протяжении дней. В панике я звонила Ору, но чаще всего попадала на голосовую почту или же он резко отвечал мне: “Не могу сейчас разговаривать, Эми. Попробую перезвонить тебе позже”.
Основная причина смертности от химиотерапии — инфекция. Обыкновенные заболевания вроде простуды или гриппа запросто убивали раковых больных, чьи белые кровяные тельца были разрушены. Кэтрин преследовала одна инфекция за другой. Чтобы бороться с ними, доктора выписывали множество антибиотиков, которые становились причиной болезненных побочных эффектов. А когда не срабатывали одни антибиотики, в бой вступали другие. Кэтрин неделями не могла есть и пить и вынуждена была получать питание внутривенно. Её постоянно кидало то в жар, то в холод. Осложнения и кризисы следовали один за другим, и сестра зачастую так страдала, что приходилось давать успокоительное.
Когда ей начали вводить химию повторно, мы снова затаили дыхание и принялись ждать. Мы понимали, что загнать лейкемию Кэтрин в ремиссию получится, только если организм начнёт вырабатывать здоровые кровяные клетки, в частности нейтрофилы, защищающие от бактериальных инфекций. Я знала, что Кэтрин каждое утро делают переливание крови, так что в шесть часов утра я уже сидела за компьютером в ожидании письма от неё. Но Кэтрин мне больше не писала. Когда я не могла больше ждать и сама писала Кэтрин, я получала ответы вроде: “Анализы все ещё не радуют”, или “Пока ничего. Страшно разочарована”. Вскоре она вообще перестала отвечать на мои письма.
Я никогда не могла понять, что не так с людьми, которые, не дозвонившись, оставляют одно голосовое сообщение за другим (“Позвони мне! Где ты? Я беспокоюсь”), даже когда очевидно, что есть причина не перезванивать. Теперь я ничего не могла с собой поделать. Я так беспокоилась, что стала раздражать окружающих. Через неделю после того, как закончился второй курс химии, я названивала Кэтрин снова и снова — у неё был определитель номера, так что она знала, что это была я, — оставляла ей сообщения, делилась ненужными новостями, воображая, что это развеселит её и поднимет настроение.
Как-то утром Кэтрин ответила на звонок. Она была сама на себя не похожа. Её голос был настолько слаб, что я едва могла слышать её. Я спросила, как она себя чувствует, но она только вздохнула. Затем она сказала: “Все бесполезно, Эми. Я не справлюсь с этим. Нет никакой надежды... ” — и её голос затих. “Не будь дурочкой, Кэтрин, — ответила я. — Это совершенно нормально, что показатели растут так медленно. Иногда это занимает месяцы. Джед как раз недавно провёл исследование на этот счёт. Могу отправить тебе данные, если хочешь. А ещё Ор сказал мне, что врач смотрит на все с большим оптимизмом. Просто дай себе ещё один день”.
