Ответа не последовало, так что я начала снова. “Лулу — это такой кошмар!” — сказала я и угостила её историями о скрипке, наших ссорах и о том, как я постоянно выхожу из себя. До болезни мы с Кэтрин часто беседовали о воспитании и о том, что не можем обладать над нашими детьми такой же властью, какой наши родители обладали над нами.
Затем, к моему облегчению, я услышала, как Кэтрин на другом конце провода рассмеялась и сказала уже нормальным голосом: “Бедная Лулу. Она такая хорошая девочка, Эми. Тебе нужно с ней помягче”.
На Хеллоуин мы узнали, что нашли донора — китаеамериканку, которая идеально совпала с Кэтрин. Четыре дня спустя я получила от Кэтрин письмо, в котором было написано: “У меня есть нейтрофилы! Всего 100, а должно быть 500, но, надеюсь, они подрастут”. И они росли — очень медленно, но росли. В начале ноября Кэтрин выписалась из больницы, чтобы восполнить силы. Вообще-то у неё был месяц до пересадки костного мозга, которая, как бы невероятно это ни звучало, могла потребовать ещё одного курса химии, матери всех химиотерапий, которую проводят в специальной стерильной палате, чтобы уничтожить весь больной костный мозг Кэтрин и дать прижиться костному мозгу донора.
Многие пациенты этого не делают.
Целый месяц дома Кэтрин казалась такой счастливой. Она наслаждалась всем без исключения: кормлением Эллы, прогулками с детьми и просто наблюдением за тем, как они спят. Её любимым занятием было смотреть, как Джейк играет в теннис.
Пересадка костного мозга прошла в канун Рождества. Мои родители и вся моя семья сняли номера в бостонском отеле. Мы ели китайскую еду и открывали подарки вместе с Ором, Эллой и Джейком.
Глава 30 "Еврейская мелодия"
Наступил новый, 2009 год. Он начался для нас не слишком празднично. Измученные, мы вернулись из Бостона. Я тяжело работала, стараясь сделать так, чтобы для Джейка и Эллы праздники прошли весело, пока их мама лежала в палате интенсивной терапии. Общение с родителями было ещё более мучительным. Моя мать бесконечно истязала себя, спрашивая, почему, почему, почему у Кэтрин лейкемия. Несколько раз я жестоко огрызнулась на неё и потом чувствовала себя ужасно. Мой отец продолжал задавать мне одни и те же медицинские вопросы снова и снова, я адресовала их Джеду, который терпеливо объяснял детали процесса пересадки. Мы все были в ужасе от того, что мог принести новый год.
Когда мы вернулись в Нью-Хейвен, наш дом был тёмным и промерзшим. Накануне прошёл жуткий ураган с рекордно сильным ветром, и некоторые окна были разбиты. Не работало электричество, что на какое-то время оставило нас без отопления. Мы с Джедом должны были начать новый семестр и подготовиться к лекциям. Но, что хуже всего, повсюду мелькала скрипка — у Лулу приближались три концерта и бат-мицва. Назад в окопы, подумала я мрачно.
Мы с Лулу почти не разговаривали. Несмотря на все усилия парикмахера, её волосы все ещё были короткими и слегка неровными, что портило мне настроение.
В конце января Кэтрин выписали из больницы. Поначалу она была такой слабой, что с трудом поднималась по лестнице. Поскольку она все ещё была крайне подвержена инфекциям, ей запрещалось ходить в рестораны, магазины или кинотеатры без защитной маски. Мы все скрестили пальцы и молились, чтобы её новая кровь не атаковала её тело. В течение нескольких месяцев мы должны были выяснить, произойдёт или нет с ней худший вид осложнения — отторжение трансплантата, — который был потенциально фатальным.
Поскольку время шло и бат-мицва приближалась, мы с Лулу активизировали наши баталии. Как и в случае с Софией, мы отошли от традиции и назначили вечеринку у нас дома. Основная ответственность лежала на Джеде, но я постоянно приставала к Лулу, чтобы она репетировала свою часть Гафтары, — я собиралась быть китайской матерью даже в том, что касалось иудаизма. Как всегда, за скрипку мы сражались сильнее всего. “Ты что, не слышишь меня? Я сказала, поднимайся наверх и репетируй “Еврейскую мелодию” СЕЙЧАС ЖЕ!” — я, должно быть, проорала это тысячу раз. “Это простая пьеса. Так что, если ты в ней не продвинешься, это будет провал. Хочешь быть посредственностью? — кричала я в другой раз. — Ты этого хочешь?”
Лулу отвечала с неизменной свирепостью:
“Не всякая бат-мицва должна быть особенной, и я не хочу заниматься”. Или: “Я не буду играть на скрипке на бат-мицве! И ты этого не изменишь”. Или: “Ненавижу скрипку. Хочу бросить её”. Уровень децибел в нашем доме зашкаливал. Вплоть до утра бат-мицвы я не знала, будет Лулу играть “Еврейскую мелодию” или нет, несмотря на то что она была в программках, которые напечатал Джед.
Лулу сыграла. Она справилась. Она прочитала свои отрывки из Торы и Гафтары с самообладанием и уверенностью, а то, как она исполняла “Еврейскую мелодию”, наполняя комнату такими красивыми звуками, что гости плакали, сделало очевидным для всех: музыка шла из самых глубин её души.
На вечеринке я видела, как светится лицо Лулу от поздравлений. “О боже, Лулу, ты так фантастически играла на скрипке, я имею в виду — просто здорово”, — услышала я слова кого-то из её друзей.
“Она экстраординарна, — удивлялась моя подруга-певица. — У неё и в самом деле есть дар, то, чему нельзя научить”. Когда я сказала ей, как трудно было мне заставить Лулу заниматься, моя подруга ответила: “Ты не можешь позволить ей бросить. Она будет жалеть об этом до конца своих дней”.
Так происходило всегда, когда Лулу играла на скрипке. Слушатели, казалось, были очарованы ею и её музыкой. И это сводило меня с ума, когда мы ссорились, а Лулу кричала, что ненавидит скрипку.
— Поздравляю, Эми. Бог знает, кем бы я была, если б ты была моей матерью, — шутила наша подруга Карен, в прошлом балерина. — Я бы прославилась.
— О нет, Карен, я себя никому не пожелаю, — сказала я, качая головой. — В этом доме много кричат и ссорятся. Я даже не была уверена в том, будет ли Лулу сегодня играть. По правде говоря, это меня ранит.
— Но ты столько даёшь своим девочкам, — настаивала Карен. — Ощущение, что они талантливы, что совершенство значит очень многое. Это они пронесут с собой через всю жизнь.
— Возможно, — сказала я с сомнением. — Я больше ни в чем не уверена.
Это была отличная вечеринка, на которой все веселились. Лучшим было то, что приехали Кэтрин с семьёй. За пять месяцев после выписки Кэтрин медленно восстанавливала силы, хотя её иммунная система все ещё была слаба, и я впадала в панику, стоило кому-то кашлянуть. Кэтрин выглядела худой, но красивой и почти с триумфом носила на руках Эллу.
Тем вечером, после того как гости разошлись, а мы убрали все, что смогли, я лежала в постели и думала, зайдёт ли Лулу обнять меня, как это было после “Маленького белого ослика”. Прошло довольно много времени, но она не пришла. И тогда я пошла к ней.
Ты рада, что я заставила тебя сыграть “Еврейскую мелодию”? — спросила я её.
Лулу выглядела счастливой, но, казалось, не испытывала ко мне тёплых чувств.
— Да, мама, — ответила она. — Припиши себе и эту заслугу.
— Ладно, я так и сделаю, — сказала я, пытаясь рассмеяться. Затем я сказала ей, что горжусь ею и что она была восхитительной. Лулу улыбнулась и поблагодарила. Но она казалась отстранённой и с нетерпением ждала моего ухода. Что-то в её глазах подсказало мне, что мои дни сочтены.
Через два дня после бат-мицвы Лулу мы уехали в Россию. Это была поездка, о которой я давно мечтала. Когда я была маленькая, мои родители бредили Санкт-Петербургом, а мы с Джедом хотели отвезти девочек куда-то, где сами никогда не бывали.
Нам нужен был отпуск. Кэтрин только что миновала самый опасный этап, когда трансплантат мог быть отторгнут организмом. И в целом мы десять месяцев жили без единой передышки.
Нашей первой остановкой была Москва. Джед нашёл нам удобный отель прямо в центре города. После короткого отдыха мы отправились знакомиться с Россией. Я пыталась дурачиться и быть беспечной — состояние, которое девочки во мне любили больше всего, — и как могла воздерживалась от своей обычной критики насчёт того, во что они одеты и сколько раз сказали слово “круто”. Но было что-то зловещее в том дне. Сначала мы, чтобы обменять деньги, больше часа простояли в двух разных очередях в заведении, которое называется банком, а затем музей, который мы хотели посетить, оказался закрытым.
Мы решили пойти на Красную площадь, которая была в двух шагах от нашей гостиницы. Размеры площади поражали воображение. Три футбольных поля могли бы поместиться между воротами, через которые мы прошли, и собором Василия Блаженного с куполами-луковицами. Она не такая шикарная и очаровательная, как площади в Италии, подумала я. Она была построена, чтобы запугивать, и я представила пожарные батальоны и сталинских охранников. Лулу и София продолжали подначивать друг друга, что меня раздражало. Вообще-то меня раздражало то, что они выросли — подростки с меня ростом (в случае Софии — на три дюйма выше) вместо милых маленьких девочек. “Это происходит так быстро, — задумчиво говорили мне старшие друзья. — Ещё до того, как ты их узнаешь, твои дети вырастут и уйдут, а ты станешь старой, даже несмотря на то, что будешь чувствовать себя тем же человеком, что и в молодости”. Я никогда им не верила, когда они так говорили. Выжимая так много из каждого момента каждого дня, я, возможно, представляла, что выторговываю себе время. Это чисто математический факт — люди, которые меньше спят, больше живут.
