Мари. Смотри-ка! Недолго он задержался.
Валентина. У него деловое свидание в одиннадцать часов.
Мари. Ах, вот что. Создается впечатление, что мне придется окончательно проснуться. Оракул, принесите, пожалуйста, мой кофе!
Валентина нервно ходит по комнате.
Ты что-то нервничаешь сегодня.
Валентина. У меня большие неприятности.
Мари. А! Пройдет.
Валентина. Как ты легко к этому относишься!
Мари. Я тебя знаю. Понимаешь, я устроена так, что я по жизни ползу, цепляясь за нее руками и ногами. В этом моя природа. А ты — скользишь, ты уже ребенком была такой. Ты не была красавицей, но ты — порхала. Я тогда мечтала быть такой же: тоже скользить, Я только потом поняла, что для меня, например, любить значило брать на себя, оберегать, ждать — тяжелые слова, рабочие, дело вые. Ах! Как я тебе завидовала.
Валентина. Знаешь, я скользила и поскользнулась.
Мари. Возможно. Но когда тебе было двенадцать лет и ты играла в саду с полосатым котенком, Валентина, ты была сама поэзия. Какая нежность к тебе захлестывала мое сердце! Благодаря тебе уже в пятнадцать лет я знала, что такое материнское чувство.
Валентина. Как мы радостно жили!
Мари. Когда тебе было десять лет, мне исполнилось восемнадцать. Жизнь уже касалась меня. Я начинала чувствовать дыхание мужчин, к одним меня тянуло, другие меня отталкивали. Я стала покидать наш сад. Но, уходя на свидание, я оборачивалась и смотрела, как ты качаешься на качелях. И сердце мое разрывалось от счастья. Ты была само детство, Валентина.
Валентина. Мари, ты любила многих мужчин?
Мари. Нет. Одного.
Валентина. Своего мужа?
Мари. Нет, почему его? Мне повезло, я один раз встретила настоящего мужчину. И потом всю жизнь его любила. А кроме него — Сержа. Тебя, его и Сержа — в своей жизни я только вас троих и любила. Смешно, но так, да где же он, мой кофе?
Валентина. Мари. Мари, я люблю Сержа.
Мари (кричит). А! Я тебе не разрешаю.
Валентина. Что ж, спасибо тебе!
Мари. Я боюсь, что ты заставишь его страдать.
Валентина. А может быть, он-меня.
Мари, Кто из вас в один прекрасный день уедет в Монте-Карло?
Пауза.
Валентина. Ты знала?
Мари. догадалась. Эта роль — не твое амплуа. Когда тебе было восемь лет, ты уже смеялась над сыном садовника.
Валентина. Послушай, но он же был такой глупый. Ты помнишь?..
Мари. Помню. Но речь идет о Серже.
Валентина. Мне… С Сержем все иначе.
Мари. С Сержем — спи с ним, если хочешь, или, вернее, продолжай. Он молодой, сильный, он — красивый. Спи с ним. Но не больше.
Валентина. На этот раз — больше.
Мари. Что ж, значит в этот раз тебе не повезло. Или тогда открой ему правду.
Валентина. Правду, правду, что вам всем далось это слово? Что за невыносимый запах у вашей правды? И вообще, что значит «правда» для меня?
Мари. Правда для тебя — это то, что каждые полгода ты уходишь из дома с новым мужчиной.
Валентина. А если не в этом моя правда?
Мари. Ты живешь не среди поэтов и привидений. Ты живешь с мужем. И все, что ты ему причиняешь, — это для него правда, пусть даже ты с ней не считаешься. Пусть даже ты ведешь себя так, как будто тебе двенадцать лет. От куда твое знание любви, от кого? И если в твоем отношении к Сержу есть искрящиеся грани, не обязательно он вызвал их блеск, просто тебя другие давно научили так блестеть.
Валентина. Замолчи.
Мари. Нет, Что сделало из тебя прелестную любовницу и одно временно рассеянно-очаровательную женщину? — твое прошлое. Твоя способность видеть в жизни только одно и закрывать глаза на все остальное. Твои глаза, Валентина, открыты для удовольствий и зажмурены на то, что может им помешать. Например, на терзания Жан Лу.
Валентина. Между вами договоренность.
Мари. Существуют договоренности и между расистами и неграми, и между сильными и слабыми.
Пауза.
Валентина (внезапно садится). Мне стыдно.
Мари. Не преувеличивай. Стыдно чего?
Валентина. Стыдно, что я оказалась за оградой нашего сада.
Пауза.
Мари. Но как, скажи мне, как ты сделалась такой?
Валентина. Ты не поймешь. Например, я — на берегу моря, с мужчиной, ему весело со мной, он смеется мне и смотрит на меня так особенно… Когда путешествуешь, по ночам все небо усеяно звездами…
Мари. На берегу моря с тобой мог бы смеяться и Жан Лу.
Валентина. Он и смеялся.
Мари. Понимаю. Одного раза тебе достаточно.
Валентина. Да нет. Я его очень люблю, уверяю тебя.
Мари. Очень… Ты его любишь «очень». Как ловко служат тебе маленькие словечки. Они укрощают для тебя неукротимые глаголы. Ты «очень» любишь Жан Лу, ты в меня, наверно, «очень» любишь… Что сделало с грамматикой ваше поколение! А Серж? Как ты любишь его?
Валентина (мягко). Именно его я просто люблю.
Мари. Вот незадача! К тому же он, как ты знаешь, моложе тебя.
Валентина. Да. На десять лет.
Мари. На двенадцать. Я родила его в двадцать лет.
Валентина. Как бы там ни было, если и ему скажу…
Пауза.
Мари. Когда ты ему скажешь?
Валентина. Жан Лу хочет, чтобы сегодня вечером.
Мари. Я пойду куда-нибудь с моим нотариусом. Но, черт побери, где мой кофе? Оракул…
Входит Оракул. У него жалкий вид.
Что с моим кофе?
Оракул. Прошу мадам простить меня. Я не могу найти банку с кофе.
Мари. Как? Я купила пятьдесят банок, без кофеина, с кофеи ном, бразильского, стерилизованного, гранулированного, не знаю какого еще!
Оракул. Вот именно. А эта фирма, мадам, проводит лотерею на мотоцикл.
Мари. Господи, какой еще мотоцикл?
Оракул. Выигравший получает мотоцикл, но нужно отослать этикетки с банок… на них номера.
Мари. Ну?
Оракул. А без этикеток все банки одинаковы, и, не изучив еще достаточно вкуса мадам, мне затруднительно определить…
Мари. Значит, вы хотите сказать, что у меня теперь пятьдесят анонимных банок? Оракул, вы что, с ума сошли? Зачем вам мотоцикл? Ездить по воскресеньям загорать в лес?
Оракул. Мадам права. Мне надо было дождаться, пока банки опустеют. Но в таких конкурсах быстрота решает все, знаете, какая конкуренция.
Мари. Чем я прогневила небо? Мы еще продолжим этот раз говор, Оракул. Пока что принесите мне, что под руку попадется. Приготовьте кофе и для мадам, ей нужно под держать силы.
Оракул выходит.
Валентина. Что скажет Серж?
Мари. А вот этого, Валентина, я не могу тебе сказать. Представления не имею. Это железное поколение; они настолько безразличны ко всему, что если случайно они к чему-нибудь вдруг менее безразличны, это уже драма. Ничего не поделаешь — страдать они считают неприличным.
Валентина (мягко, почти мечтательно). Мне кажется, и я тоже буду страдать.
Мари. Но впервые в жизни я ничем не смогу тебе помочь. И от этого я тоже буду страдать, Валентина.
Валентина. Серж больше меня не захочет видеть. Я вернусь домой.
Жан Лу будет горевать больше обычного. Я начну подкупать Оракула и выспрашивать у него о том, что происходит у вас в доме. Он будет приезжать на своем мотоцикле ко мне на авеню Георга Пятого. Он станет моим Гермесом, моим упреком, моим сожалением. На рождество я подарю ему мерзкий бюст Бонапарта, который стоит у меня в вестибюле.
Мари. Дурочка. Как бы мой сын ни возмущался, мы-то с тобой будем встречаться.
Валентина. Но старое не вернется: ты меня станешь осуждать. Я больше не буду в нашем саду.
Мари. Ты думаешь, мы вольны над своей памятью? Я всегда буду видеть тебя, Валентина, в саду с полосатым котенком. детство между двумя людьми хуже, чем тридцать лет супружеской жизни.
Валентина. Мари, я несчастна.
Мари. Да нет, нет. Чувствовать это — уже само по себе счастье.
Занавес
Сцена четвертая
Та же декорация. На сцене Жан Лу и Мари. Шесть часов вечера.
