Кэтт. Только об этом?
Люба. Ну, думаю, пропала моя Кэтт. Ведь писатель все равно, что тенор… то есть вообще певец или актер, а с ними, говорят, хуже всего. Разревелась, как дура, и к мужу: так и так, говорю, Кэтт уехала с Остужевым к отцу. Он сейчас взял свои размышления, и вот видишь… Кэтт, голубушка, вернись к брату… Милочка, умоляю тебя… (Плачет.) Мне тебя так жаль, так жаль… Ни мужа, ни денег, один только любовник… ну что хорошего?
Кэтт. Люба, никакого у меня любовника нет и не будет, слышишь ты? Я могу быть только женою того человека, которого я полюблю. Можете обо мне говорить и думать, что хотите, — мне все равно, я от вашего общества ушла навсегда. Но я здесь в доме моего отца и считаю себя гораздо честнее и лучше, чем в доме мужа, которому меня продали.
Люба. Об одном прошу тебя — поговори с Рицем. Он тебя так напугает, что ты все свои литературные глупости бросишь. А я сейчас поеду и Ларьку пришлю, заставлю ножки твои целовать, чтобы только ты к нему вернулась, потому что где ему, дураку, такую умницу да красавицу найти? А там забери его в руки и делай что хочешь, только не бросай совсем. (Быстро целует ее. Тихо мужу.) Попугай ее хорошенько. Я к брату еду. Дождись меня или возьми извозчика. (Бежит к дверям.) Сейчас Лариона пришлю.
Кэтт (быстро ей вслед). Люба, я не приму.
Люба. У вас без доклада. (Уходит.)
Остергаузен (по уходе жены весь изменяется; глаза прищурены, улыбается во весь рот. Развязно подходит к Кэтт, целует ее руку и садится). Нет, моя прелестнейшая сестрица, я вас пугать не желаю. Вы видите перед собою истинного друга, прелестнейшая сестрица… позвольте еще раз напечатлеть поцелуй. (Целует руку Кэтт.)
Кэтт (вскрикнув, отнимает ее). Что это значит?
Остергаузен. О, вы меня не бойтесь. Я иногда снимаю свою светскую маску. Я могу быть заразительно весел, если этому способствуют обстоятельства.
Кэтт. Мне не нужно вашего веселья.
Остергаузен. Пока вы были в обществе, я никогда не смел… Но теперь, если ваше странное увлечение писателем пройдет, а это скоро случится… и вам будет нужен друг со средствами, умеющий наслаждаться втайне…
Сильный звонок.
Кэтт. Вон отсюда…
В дверях показывается Эмма Леопольдовна.
Остергаузен (мгновенно изменившись). Одумайтесь, бедная сестра. Еще не все потеряно. (Проходя мимо сестры.) Я не желал бы видеть тебя здесь, Эмма, хотя, быть может, спасение еще возможно. (Уходит.)
Эмма Леопольдовна. Кэтт, что это за решительный шаг? Кто мог этого ждать!
Кэтт (все еще взволнованная). Твой кузен — форменный негодяй, Эмма.
Эмма Леопольдовна. Пожалуй, даже хуже. Но ты… ты…
Кэтт. Голубчик мой, я на все уже ответила Любе. Вы, порядочные женщины, носите высоко ваши головки и не кланяйтесь мне на улице. Освобождаю. Но больше я ничего не могу для вас сделать. Я не хочу слушать ни ваших соболезнований, ни признаний ваших мужей, ни советов ваших стариков. Я принадлежу теперь себе одной.
Эмма Леопольдовна (смеясь, с сильным оттенком нервности). Ты полагаешь? Именно теперь-то ты и принадлежишь всей Москве, душка. Сейчас один из московских jeune homme'ов, которого я по фамилии-то не твердо знаю, вскочил прямо на подножку моей коляски, когда я садилась в нее у кондитерской. Смотрю, у него от радости в зобу дыханье сперло, что может сообщить мне такую новость. Заорал на весь Кузнецкий: молодая Рыдлова убежала с Остужевым!
Кэтт (очень взволнованная). Какое дело?..
Эмма Леопольдовна. Не знаю, не знаю… Только все кричат. Я, впрочем, тебя защищала.
Кэтт. Ты… ты меня…
Эмма Леопольдовна. Я объявила jeune homme'у: «Кэтт поехала к больному отцу, и Остужев тут ни при чем. А чтобы вы не смели говорить всяких гадостей про порядочных женщин, потрудитесь забыть мой адрес». Он так и слетел в лужу. Мои вороные взяли с места и окатили jeune homme'а жидкой грязью из-под моих шин. Видишь, какой я неизменный друг.
Кэтт. Благодарю, но этого совсем не нужно.
Эмма Леопольдовна. Нужно, Кэтт, очень нужно. Когда ты вернешься к мужу?
Кэтт. Никогда этого не будет.
Эмма Леопольдовна (не обращая внимания). Только тогда ты оценишь мое участие.
Кэтт (твердо). Я не знаю, кто распустил по городу такие подробные вести.
Эмма Леопольдовна. Как кто? Сам!
Кэтт. Кто?
Эмма Леопольдовна. Супруг твой. Он сегодня в восьмом часу поднял моего мужа и сообщил ему все, что у вас вчера вышло, и, кажется, жаловался на то, что ты поступила против всех правил, по каким это бывает в романах. Впрочем, на нем лица не было. Чуть не плакал, хватался за волосы и таращил глаза, как моська. Ну, что же нам делать? Давай обсуждать. Во-первых, твоего папу упросить лечь в постель и пролежать дней пять. Позовем к нему всех наших ходовых докторов, чтобы они рассказали по городу, как ты три ночи не спала у постели больного отца. Во- вторых, Остужеву велим немедленно убраться из Москвы куда ему угодно: в Самарканд, в Лисабон, на Северный полюс, куда хочет. Он сгоряча заварил очень серьезную кашу и рад будет расхлебать ее так легко.
Кэтт. Что?!
Эмма Леопольдовна. Надо, словом, заглушить этот пошлый скандал.
Кэтт. Пошлый скандал?
Эмма Леопольдовна. Ну, мне некогда выбирать выражения. Надо спасать тебя от Остужева и от тебя самой, от твоей горячей неуравновешенной натуры, от глупости твоего мужа.
Кэтт (подняв голову, с горящими глазами подходит к Эмме Леопольдовне и берет ее руку). Моим мужем будет… Андрей. Поняла ты? И никто больше. Уезжай сейчас же, прошу тебя. Мне больно… мне неприятно… мне противно видеть всех вас, прежних… Вы точно опять тянете меня в ваш омут. Я теперь живу внутри себя так, как никогда не жила. Во мне счастье, свобода, жизнь… Я не та, какой я была. Я стала человеком и сумею это сберечь. Пошлый скандал? Ваша жизнь — сплошной скандал, ложь, маска. У меня будет другая жизнь, и я вас в нее не пущу. Уезжай!
Эмма Леопольдовна (резко меняя тон, серьезно, очень нервно). И творцом этой другой жизни будет знаменитый Андрей. Ты уверена в нем?
Кэтт (с исказившимся от внутреннего страдания лицом). Как… как в себе самой.
Эмма Леопольдовна (все злее и злее). Или даже как я в нем была уверена.
Кэтт, отшатнувшись, смотрит на нее помертвевшим взглядом.
Эмма Леопольдовна. Трудно было не верить, когда он, бледный как смерть, безумными глазами смотрел в мои глаза, ползал у моих ног, говорил мне, как пошла моя жизнь, как мою поэтическую натуру, мою красоту, мой ум отдали людям грубым и низменным.
Кэтт стонет.
Эмма Леопольдовна. Когда он страдал за меня… И он не лгал ни одной минуты. Он жил всей своей душой, всеми нервами, всем существом и страдал, и молил, и обещал… И я ему верила, и он себе верил… мне эта вера обошлась дорого… Я потеряла веру во все… а ему… нет, он не лгал… Он видел во мне то, что хотел видеть, и за своим призраком просто не разглядел, не мог разглядеть другого, живого существа. Этот призрак бледнел, тускнел, наконец, испарился — и он с удивлением, таким же искренним, как и его восторги и страдания, никак не мог понять, что это за фигура такая я сама, я, любящая, ожидающая… Чего? Он ничего не обещал мне, он никогда не знал меня, он знал то, что он создал вокруг меня своим воображением. Вот твой Андрей, твоя новая жизнь.
Звонок.
Да вот и не он ли сам? Я буду рада его видеть… Его шаги… нервные, быстрые… прежние… Он…
Быстро входит Остужев. Остужев останавливается как вкопанный.
Эмма Леопольдовна. Чего вы окоченели, мой друг? Я не бранила вас. Я поверяла Кэтт «стоны измученного сердца», я умоляла ее вернуть мне вас… тебя, мой Андрей. Но, оказывается, у нее уже готов целый дворец, и ты… ты — волшебник. Аладин выстроил его в одну ночь.
Остужев. Что за бессмыслица? Кэтт, что с вами?
Эмма Леопольдовна. Я все-таки, Кэтт, советую тебе попросить отца заболеть хоть на три дня. (Уходит.)
Остужев. И вы всему поверили?
Кэтт. Нет, ничему, ничему, ни одному слову. Отцу не верю, не только ей.
Остужев (целуя ее руки). Благодарю! благодарю!
Кэтт. Мне жить нельзя, если я стану верить чему-нибудь, кому-нибудь, кроме тебя. Я твоя, слышишь, твоя на всю жизнь… На всю жизнь.
Остужев (сажает ее на диван, целует ее руки). Кэтт!
Кэтт. Помолчим немного… Мне хочется тишины… Пойми меня… Я устала и говорить и слушать. Мне хочется молчать и глядеть на тебя… и думать о том, что будет, когда мы кончим с прошлым навсегда, обвенчаемся и уедем.
Остужев. Обвенч…
Кэтт. Муж не откажет вернуть мне свободу… я ничего больше не прошу у него, и я ему не дорога совсем.
Остужев. Кэтт… Я женат.
Кэтт вздрогнула всем телом и встала. Молча глядит на него. Он стоит, опустив глаза, бледный.
