А умные так и не попадаются. Их прячут, что ли? Ага! Ещё один гвардеец.
— Эй, служилый! Тут умные не пробегали?
— Никак нет, Ваше вашество!
— А какие пробегали?
Глаза, дурак, выпучил. Хоть бы искра разума в них была. Молчит. Тьфу...
— Как к мамашке пройти?
Безрезультатно. Кто их нанимал? Кстати, в Империи добровольный или недобровольный призыв? Надо будет узнать. Такие дурни нам не нужны. Солдаты должны быть высокими, широкоплечими, глаза с огоньком, и чтобы у каждого я...ца с кулак величиной... каждый. Вот тогда мы не только до Берлина, но и до Стамбула дойдём за неделю.
Вижу, лакей с канделябром куда-то тащится.
— Эй! — кричу. — Человек! Подь суды!
Канделябр падает из рук на паркет, делает на нём вмятину, с грохотом выкатывается на лестницу и продолжает своё путешествие куда-то вниз. Не зашиб бы кого. Лакей стоит ни жив ни мёртв.
— Чего стоим? Бегом за канделябром, пока его никто ещё не спёр!
Распустились, я смотрю, все тут. Ну, я вас всех шпицрутенами по голой заднице! Да вы сидеть полгода не сможете. Как подаданцы в такой ситуации спокойствие обретают? Вдох-выдох, вдох-выдох... Что-то надо делать через нос, а остальное — через рот. Вот только не помню, что именно.
На мой крик выходят на лестницу люди. Я выбираю самого представительного, с орденами... подхожу и громко так говорю:
— Назначаю умным.
Мужчина багровеет и по-козлиному блеет:
— Да я генерал!
— Простите, — говорю. — Промашка вышла, не знал. Оставайтесь дураком.
И спускаюсь на первый этаж. А люди за спиной что-то громко обсуждают, кто-то даже возмущается. Завидуют?
Выхожу, как есть, в халате из парадных дверей. А там луг зелёный. На нём статуи расставлены в пикантных позах. Подхожу. Хмм... Разочарование. Я думал, это девки мелом покрытые скульптуры изображают. А нет, настоящие, мраморные. Печалька. Развернувшись, я одну случайно задел, а та и упала. Надо будет похоронить её. Жаль, лопаты нет.
Подхожу к пруду. Круглый такой. В воде кувшинки и прочие личинки комаров. Надо будет засы́пать. Не люблю, когда эта гадость над ухом полночи пищит. Вот зачем, простите, ей это надо? Ну, села бы спокойно, хоботок просунула, крови напилась, и лети себе, личинки выращивай, да откладывай в воде. Нет. Этой сволочи надо нервы трепать, подлетать и отлетать, подлетать и отлетать... А у меня потом ухо болит от многократных ударов по нему!
Надо бы блокнотик у кого-нибудь отнять и свои добрые намерения туда записывать. А то позабуду и их придётся снова придумывать. Вот вместо двух добрых дел придётся делать лишь одно. Сплошные убытки для государства! Или недород? Надо будет подходящее умное слово в словаре посмотреть.
Вижу, какой-то мужик с огромными ножницами кусты подстригает. Подошёл. Смотрю. Мужик поклонился и ждёт что скажу ему.
— Арбайтен! — говорю. — Солнце высоко, колодец далеко. Кстати, — вспоминаю, — закончишь тут дурью маяться, бери лопату и пруд начинай засыпать. Чтобы к утру там ровное место было. Можешь, цветочками какими засадить, если нравится растения окультуривать. Пусть шмели летают и опыляют, а вот пчёл не пускай. От их укусов может случиться аллергия.
Ну вот, прогрессорство началось. Правда, так себе задание дал... несурьёзное. Ладно, завтра ему новую работу придумаю. Может, селекцией растений заняться... кабачки с картофелем скрестить... А что, место пропадает, а так и наверху будет занято и внизу. Вот только для этого придётся специального человека нанимать. Дело-то сурьёзное!
Что-то я устал от трудов праведных. Надо отдохнуть. Прилёг на скамеечку, что у кустов стоит, под тёплыми лучами греюсь. Почти задремал, да какие-то люди мешают уснуть. Надо послушать, что говорят.
— Наследник, ваше сиятельство, выздоровел, — рассказывает кто-то испуганный.
— Как! Ты что, дурак, заражённое одеяло ему не подсунул? — это уже надменный голос.
— Да что вы, ваша милость! Десять деньков тому назад поменял. Никто и не заметил.
— Почему же он не сдох?
— Кто его знает... Ума не приложу.
— Ничего доверить никому нельзя. Всё надо делать самому!
— Да как же так, ваше сиятельство! Своими ручками да заразу будете держать?!
— Хмм... Не подумал. Значит так, перед полдником ему отраву в икру баклажанную подсыпь. И смотри мне!
Голоса стихли, а я лежу расслабленный и думаю: «О ком это они? Кто этот несчастный наследник?» И тут, как кувалдой по голове — да это же обо мне! Вскакиваю и бегом за кусты. Надо же взглянуть на говоривших. Но тех уж и след простыл.
Так вот чего вчера, то есть, в первый раз, Глашка до ветру сорвалась! Это меня заказали! Вот, сволочи! Ну, я до вас доберусь, ваша светлость! Кстати, а кто это? Граф или герцог? Надо будет узнать ненавязчиво у кого-нибудь. Интересно, а у мамаши моей есть тут братья али сёстры? Может, кто из них для своих спиногрызов дорогу расчищает? Прям тайны мадридского двора. Сволочи!..
Всё настроение, поднятое приятной утренней погодой, коту под хвост. Кстати, а когда обед? Икрой я обжирался тогда в час дня. Значит, это был не обед, а полдник. Точно! В царской России обед был вечером, а днём — перекус, называемый полдником. Всё перемешалось после того, как графьёв прогнали. Вот теперь сиди и запоминай, чтобы не оконфузиться.
Вижу, идёт какая-то девочка лет двенадцати, почти ровесница. Одёжка простенькая, видимо, из совсем простых.
— Эй, селянка! Подь суды!
— Ваше вашество! — говорит девушка и приседает.
— Хочешь большой и чистой... Нет... Не то... Кто ты, как зовут?
— Фёклой кличут, дочь кухарки Марфы, Ваше вашество!
— Ага! Ты мне и нужна.
— Мне годков ещё мало, Ваше вашество... — начинаются тихие всхлипывания.
— Дура! Я проэкзаменовать тебя желаю.
Девочка чуть ли не в голос ревёт, но платье уже начинает подбирать. O tempora, o mores! Тут что, одни киллеры и педофилы собрались?
— Не реви! Я лишь спросить хочу: в какие часы тут кормят? И как это тут всё называется?
Удивительно, но слёзы быстро высыхают.
— В десять утра — завтрак. В час дня — полдник. В половину пятого — чай. В семь вечера — обед.
— А ужин?
— Ужин нам не нужен.
— Ладно, иди. Нет, стой! — нашёл в кармане халата монету. — Вот, бери. Прости, что напугал.
Девочка дрожащими пальцами боязливо дотрагивается до монеты и отдёргивает руку.
— Это пять рублёв, Ваше вашество.
— И что? — смотрю непонимающе.
— Моя мать имеет жалование три рубля в месяц.
— И что? — спрашиваю на автомате, а сам уже начинаю догадываться.
— Не смею я.
— Ерунда. Бери, — отмахиваюсь я. — Вдруг, опять когда испугаю.
Девочка на этот раз руку не одёргивает. Улыбается и уходит. Я смотрю ей вслед и тоже улыбаюсь. Приятно же хорошему человеку добро причинить. Надеюсь, зачтётся мне в следующий раз, когда опять буду с Верховным разговаривать.
Вот только начал мечтать, как Глашка объявилась. Ой, блин! Я же с ней на заражённом одеяле!..
— Стой, — кричу громко. — Не подходи! Да стой, говорю! Беги к этому... камер-чего-то-там и пусть кто-нибудь из осужденных на смерть мою постель и пуховик вытащат на задний двор подальше, и сожгут к чертям. Поняла? Повтори! Так, всё правильно. Кто будет отнекиваться, передай, что вечером сам голову отрублю.
Глашка уже развернулась, чтобы бежать, но я остановил:
— А ты потом беги к лейб-лекарю и скажи, что одеяло в моей опочевальне было оспой заражённое, путь он тебе лекарство какое даст и прикажет кровать мою спиртом помыть... да и всё остальное там тоже. Я в ближайшие дни на сеновале посплю.
Уф... Я и не подозревал, что нам, принцам, так тяжко жить приходится. Что-то мне уже расхотелось наследником становиться. Хмм... Так я и не наследник. Им будет мой сын, когда родится. А когда он родится? Через год? Значит, сейчас за мной охотиться продолжат, а потом — за сыном?! Убью гадов! Потом выкопаю и снова убью!
