Девушка боязливо отняла руки от ушей. Не услышав новых надругательств над поэзией, она с облегчением вздохнула и кокетливо повела плечиком.
— Чего тебе? Ночь скоро закончится, мне нельзя здесь быть. Да и тебе тоже.
— Знаю, профиль не совсем твой, но нужна муза для одного писателя, — заявил Оскар без предисловий.
— Покажи.
Стоило ему развернуть бумажный самолётик и зачитать первую букву адреса, как Кэл замахала на него руками.
— Нет, к этому я больше не пойду. — Для верности она отодвинулась на несколько футов.
— Почему?
Оскар нахмурился. Образ ароматно-мягких, ванильно-пушистых, сладких мадлен по рецепту мадам отдалялся, таял…
— Он хоть и талантливый, но ненормальный. — Кэл вскочила на балюстраду и на носочках отбежала ещё чуть дальше. — Год назад его рассказ напечатали в «Стрэнд». Хороший рассказ был — я помогала.
— Конечно, — поддакнул Оскар, посчитав момент своевременным.
— Другой бы возгордился, а этот недоволен. Всё ворчит, жалуется. Если хочешь знать, он сам меня прогнал!
— Обычный искатель вдохновения. А с твоей стороны так себя вести не слишком профессионально, муза.
— Муза-шмуза! У меня тоже, между прочим, есть чувства!
Оскар убеждать не умел. Это не входило ни в его обязанности, ни в потребности. Исчерпав ограниченный запас аргументов, он, хоть и с непоколебимым ощущением собственной правоты, просто замолкал. А если собеседник обиженно поджимал губы, Оскар и вовсе забывал слова.
Так они и разошлись. Кэл, помахав на прощание, растворилась в воздухе, а Оскар уже через десять минут вёл хозяйский «Роллс-Ройс» по северному берегу Темзы. Он отстранённо рассматривал украшенные гирляндами витрины и думал, что не годится для чудес. И почему человеческие существа их так любят? Праздники всякие придумали, чтобы чаще заявлять свои права на сюрпризы, чудеса, избыточное потребление электричества, жирной пищи и концентрированную радость.
Из праздничных излишеств Оскар оправдывал только одно: печенье мадлен.
Он прибавил газу и уже скоро остановился у нужного дома на Брентон-стрит. Длинная двухэтажная постройка, собранная из десятка смежных квартир, походила то ли на паровоз, то ли на растянутый до предела аккордеон.
В этот ранний предрассветный час, из всех окон горело только одно, настежь распахнутое: над старой табличкой с номером двенадцать. Ветви широкого дуба — прямо напротив окна — приглашали воспользоваться ими в качестве смотровой площадки, и Оскар приглашением воспользовался.
Такая вот выдалась ночь, акробатическая.
Чудом № 34 оказался юноша с угловатыми чертами лица и нервными кудрями. Исключительно странный. Постель была заправлена, а сам он, облачённый в пижаму и толстый шерстяной шарф, склонился над письменным столом. Потрескивала лампа; оглушительно стучали клавиши старой машинки «Ундервуд»… Жаль, Оскар не умел творить всякое волшебство. Муза-шмуза — а этому бедняге пригодились бы четыре руки. Двумя он бы печатал, третьей непрерывно курил, яростно добивая окурки в пепельнице, а четвёртую запускал бы в волосы, чтобы распутывать свои нервные кудри — или запутывать их ещё сильнее.
Вот рычажок оставил последний оттиск на бумаге и прыгнул на место. Юноша отложил все дела, предназначенные для четырёх рук как минимум, и вытащил готовую страницу из пишущей машинки. Поднёс к лицу. Сощурился. Скривился и, скомкав в кулаке, бросил её в угол комнаты. Только сейчас Оскар заметил, что там уже образовалась внушительная горка из ее предшественников.
Какая бесполезная трата бумаги и бодрости! Оскар поцокал языком. А нерадивый писатель уронил голову на стол и как будто собирался спать — только палец правой руки продолжал бесцельно нажимать на одну и ту же клавишу. Клац, клац, клац…
В доме номер десять, в смежной комнате, вспыхнул тусклый ночник. Свет упал на кровать, стоявшую у той самой стены, которую с другой стороны подпирал письменный стол. Одеяло зашевелилось, и на постели села девушка: такой же запущенный случай кудрявости и нервности. Скорчив рожу, она передразнила стук клавиш — пальцами по одеялу, — после чего зажала уши ладонями и сердито покосилась на стену.
Машинка клацала.
Девушка нырнула под кровать, нашла башмак и со всей силы заколотила им в стену.
Несколько секунд оба жильца, сами того не зная, смотрели друг на друга. Каждый погрозил своей стороне стены кулаком, а потом лампочки одновременно погасли, и наступила тишина.
Засыпали фонари. Небо меняло оттенок с густого черничного на молочный. В редких лучах рассветного декабрьского солнца серебрились снежинки.
Не то чтобы Оскар всё это замечал. Нет, он смотрел на карманные часы и ждал, когда откроется отделение королевской почты на Вестри-роуд. Можно было наблюдать и за дверью, но часам Оскар всегда доверял больше.
Когда короткая толстая стрелка подобралась к цифре восемь, входная дверь почты распахнулась, и толпа повалила внутрь. Обязательная суета, споры, кто раньше пришёл, а у кого дела более безотлагательные, — и очередь распределилась между окошками. Оскар встал к самому правому. Он переждал восемь писем и три посылки, и наконец — единственный с пустыми руками — встал напротив деревянной таблички с надписью «Даддлодоб (гном)».
— Доброе утро приветствую в отделении королевской чем могу помочь? — выпалил гном без пауз и поднял голову. На его лице отразились признаки сначала узнавания, затем недовольства и обречённости.
— Доброе утро, — ответил Оскар вежливо. — Мне нужно фальшивое письмо.
Шуршание голосов и бумаги прекратилось. Несколько десятков голов синхронно повернулись в одну сторону.
— Перерыв! — громко возвестил Даддлодоб и повернул именную табличку обратной стороной.
— Как, уже? — возмутился кто-то в очереди.
— Вы ведь только начали работать!
— Безобразие!
Глухое к жалобам окошко захлопнулось, зато открылась боковая дверь. Оттуда высунулась пухлая рука и сначала поманила, а потом затянула Оскара в небольшую комнату, забитую коробками и холщовыми мешками.
— Ты спятил — такое спрашивать? Слово «фальшивый» оскорбляет не только закон, но и меня лично!
Рыжая макушка гнома доставала Оскару примерно до локтя, так что его угрожающая поза не произвела желаемого эффекта.
— Я же не сказал «фальшивый чек», — заметил Оскар.
— Ха-ха-ха! Ты бы не стал говорить подобные глупости. Или стал бы? — Даддлодоб занервничал, чуток раздулся, и швы на его форменном пиджаке затрещали.
Оскар вспомнил тон, с которым мадам иногда разъясняла хозяину, что тот неправ. В конце таких разговоров мистер Грей превращался в мягкое тесто и сворачивался в извинительный пирожок.
— Даддл, — начал Оскар протяжно и вроде бы вкрадчиво, но гном вздрогнул. — Даддл, я знаю, что ты это умеешь и практикуешь. У меня всё готово — осталось только украсить.
Оскар достал из нагрудного кармана пару листов бумаги и протянул их гному. Тот взял опасливо, двумя пальцами, точно боялся обжечься. Сначала развернул письмо.
— Та-акс… Уважаемый мистер… ага, ага… Заказать у вас рассказ… двадцать тысяч слов к февралю… Высылаем аванс… — На слове «аванс» Даддлодоб посмотрел на сумму в чеке и присвистнул. — Чей это счёт такой пузатенький?
— Мой, — ответил Оскар. — А нужно, чтобы был не мой.
— Хочешь выдать чужие деньги за свои?
— Наоборот, свои за чужие.
Тут у Даддлодоба произошёл некоторый функциональный сбой, и Оскару пришлось прибегнуть к многословию и жестикуляции.
— Получатель этого письма и чека должен подумать, что их ему отправил редактор журнала «Стрэнд», — подытожил он. — Пара каракулей, несколько поддельных подписей, печать, марка, лёгкий отвод глаз. Доставить следует сегодня.
Вспомнив один жест, которым люди так часто и плодотворно пользовались, Оскар пожал плечами. Не угадал с амплитудой — гном снова вздрогнул, но тут же плутовато прищурился.
