Филип повернулся. Покет сидел на кровати, положив руки на колени. Лицо его мерцало в свете лампы маленькой желтой луной.
— Королевской шишкой клянусь, Мёрдстоун. Всякий раз, как тебя вижу, ты все плохеешь и плохеешь. Что за ерунда насчет моей смерти?
— В книге. Ты… умер.
— Язви меня, Мёрдстоун. Это выдумка. Невзаправду. Клятый ромлян.
— А потом ты пришел ко мне в коттедж.
— В самом деле?
— Только ты был не ты. Это было ужасно. Ты… ты превратился в червей. А потом черви превратились в…
— Огромную говорящую муху.
— Да!
Покет пренебрежительно махнул рукой.
— Излюбленный трюк Морла. Один из. Спорить не стану, ежели не привык, жутковато. Порлоков пугает до беспамятства. Всякий раз обделываются, недотумки суеверные. Иди сюда, Мёрдстоун. Ну же.
Филип подошел к кровати и опустился на колени — ноги уже не держали. Покет протянул руку.
— Возьми вот палец.
— А это не тот?..
— Нет. Соседний. Берись, давай. Вот хорошая лошадка. Ну и как на ощупь?
— Холодный.
— Холера, а каким ему быть еще? Тут же холоднее, чем у дряхлой ведьмы за пазухой. А ты сожми покрепче. Дряблый? Набит червями? Или кость прощупывается? Сухожилия?
— Ну, да.
— А порежешь меня — кровь пойдет. У тебя ножик есть?
Филип покачал головой. А потом крепче вцепился в палец грема.
— О, Покет! Покет, я думал, я правда думал…
Слова перешли во всхлипывания.
— Осади, Мёрдстоун, осади. Язви меня, никаких причин раскисать. И если мой палец тебе уже не нужен, я бы его забрал обратно. Спасибочки. Ну а теперь к сути. Ступай домой.
— Что?
— Ступай домой. Все эти блуждания туда-сюда, язви их, совершенно бесполезны, и ты это прекрасно понимаешь. Морл…
Разум Филипа перегрузился.
— Морл! Он здесь, Покет.
— Что-что?
— Он здесь! Я его видел. Только что.
Грем посмотрел на Филипа очень серьезно.
— У тебя ум да разум с привязи сорвался, Мёрдстоун. Оно, скажу я, и неудивительно. Он и с самого-то начала был привязан не ахти. Полагаю, вот что получается, когда всю жизнь с Невзаправдашними Гроссбухами возишься. Начинаешь видеть, чего нету.
— Да нет же, Покет, послушай…
— Нет уж. Это ты меня слушай. Морл не проблема. Ну то есть, язви меня, конечно, проблема. Но не твоя, Мёрдстоун. Твоя проблема — что ты не можешь избавиться от Амулета.
Филип склонил голову, признавая правоту этих слов.
— К тебе тут, заметим, претензий нет. Это мы сплоховали. Думали, все будет проще, чем оказалось. Но это уже дело вчерашнее.
Покет умолк. Филип посмотрел на его искреннюю улыбку.
— А зачем тебе, чтобы я возвращался домой?
— У меня для тебя есть новый ромлян.
— Что-о?
— Так и знал, что тут-то ты ухи и навостришь.
— Ты написал еще один?
— Ты ж, помнится, говорил, что такие штуки тройками пишут. Вот я тебе и приготовил номер три. — Грем прищурился. — А благодарность тебе тяжко дается, да, Мёрдстоун?
— Прости. Спасибо, Покет. Это чудесно.
— Тебе прошлый, что ли, не понравился? Что с ним не так?
— Нет-нет. Не в том дело. Он замечательный. Особенно вторая часть.
— Хм! И что тогда?
Филип опустился на другой край матраса и обнял себя руками. В келье было и в самом деле чертовски холодно.
— Просто с меня, я не знаю, с меня довольно. Я устал. Хочу остановиться. Перестать писать. Просто… пожить спокойно.
Покет кивнул. Втянул носом воздух. Фыркнул.
— Так у тебя кое-что не тасуется. Первое. Писать не тебе. Пишу я. Второе. Думаешь, так страшно устал, попробуй в моей шкуре посидеть. Ты даже не представляешь, язви тебя. Третье. Благодаря мне ты высоко вознесся, как блоха на спине у борова. Прославился вдоль и поперек. Деньги к тебе так и липнут, как мухи к свежей коровьей лепешке. Но да, Мёрдстоун, мы-то знаем. Четвертое или пятое, я сбился со счета. Закончишь тройку — и, ежели тебе нравится, живи себе тихо, точно мышка, просиживай задницу день-деньской, как пьянчуга безмозглый. И последнее, но не менее важное: как закончим тройку, я сниму у тебя с шеи клятый Амулет. Тогда и тревогам твоим конец. Не жизнь, а блюдце вишен, а уж с косточками или без, это как повезет. Ах да, и чуть не забыл еще одно. Твоего мнения, язвись оно, никто не спрашивает.
Филип молчал.
— Чего-то недопонял, Мёрдстоун? — желчно осведомился Покет.
— Нет, все понял.
— Вот и славненько. Так что возвращайся домой. Садись за свою железяку, а я у тебя проявлюсь, как будем… как буду… готов. Ясно?
— Да.
Грем поднялся.
— Ей-же-ей, Мёрдстоун, в кого ты превратился. Честно говоря, рад буду наконец от тебя отделаться.
Келья втянула в себя воздух — и Покет исчез.
6
Тихий вскрик Мерили прозвучал чуть сдавленно: мешал засунутый глубоко в нос указательный палец. Отвернувшись от окна, она выпалила, точнее провыла, имя сестры.
Из-за стойки регистратуры вынырнула голова Фрэнсин.
— Мерили? Что стряслоси?
Мерили прислонилась к стене, прижимая руку к груди. Несколько секунд прошло во все нарастающем напряжении, прежде чем она обрела дар речи.
— Он вернулси.
— Кто? Ты ваще о чем, Мерили?
— Мёрдстен. Только что видела, как егойная машина проехала.
Фрэнсин подавилась от потрясения. Кусочек пирога со свининой вылетел у нее изо рта и приземлился на свежий выпуск «Фитнеса для мужчин».
— Да ты уверена, что это он, Мерили?
— А кто еще раскатывает на здоровенной хреновине такого цвета? Кроме того, она проехала прямиком мимо старого лодыря Тома Бладмора, так он рухнул, как подстреленный, аккурат в лошадиную колоду.
Близнецы таращились друг на друга, сунув большие пальцы в рот и трепеща от ужаса.
Наконец Фрэнсин произнесла:
— Ох, Мерили. А что, ежели он придет сюда и выяснит, что все егойные книги сожгли при честном народе?
— Елки-моталки, — сказала Мерили. — Вот это мысля.
Они немного ее пообдумывали.
Фрэнсин сказала:
— Придетси уж теперь бдить. По очереди у окна караулить. Ежели он появитси, запрем дверь. Вывесим табличку «Закрыто на…».
— Ланч?
— Не. А вдруг будет уже позже.
— Ты, Фрэнсин, права. Быстро соображаешь. Тогда — на прием товара. Или — смерть в семье.
Хотя de facto сестры были сиротами, этот план их приободрил.
До тех пор, как Фрэнсин не сказала дрожащим голосом:
— Мерили, а ну как он явитси в виде Мухи? А ну как он могет сжатьси до обычной мухи и влететь в окошко или замочную скважину? А потом снова распухнуть до громадины?
Мерили чуть не лишилась чувств, но сумела собраться.
— Беги в супермаркет, Фрэнсин. Купи мухобойку и какую-нито брызгалку от насекомых с полки прихвати.
— Четвертый ряд, — сказала Фрэнсин.
— Пятый, — сказала Мерили.
Осоловевший от джет-лага, Филип большую часть дороги по А-30 рулил, открыв окно и врубив музыку на полную громкость. Но несмотря на эти предосторожности, чуть не пропустил свой выход и резко вильнул через внутренний ряд, подрезав гудящий грузовик, в котором ехали навстречу своей участи две тысячи почти лысых куриц.
Это происшествие разбило заиндевевшее стекло, за которым отсиживался разум Филипа последние пять — или уже шесть? — дней. И теперь, когда за окном мелькали знакомые изгибы сельской дороги, он понял, что ему дурно. Причем эту дурноту нельзя было целиком и полностью списать на тринадцать самолетных трапез. Нет. Желудок ему крутило от тревоги. Еще раз нет. От страха. Его пугало возвращение в оскверненный коттедж и оскверненную жизнь. Как и перспектива третьего и окончательного возвращения в Королевство, несмотря на обещанное за это освобождение. Слова «Завершение» и «Закрытие» располагались для него на той же диаграмме, что и слово «Смерть».
Он проехал поворот к Случерчу. Еще десять миль. Часы на приборной доске показывали 11:21. Филип сбавил скорость и выключил музыку, надеясь обрести утешение в пышной девонской осени. Гораздо, гораздо милее сердцу, чем леденящая душу краса Гималаев.
