Филип уселся за клавиатуру и покрепче подвязал к груди Амулет. Нажал на пробел — и на экране появилась пустая страница.
— Ну что, Мёрдстоун, погнали?
— Да. Нет.
— Нет?
— Покет, я не уверен, хочу ли это делать.
Дрожь из руки добралась до сердца и мозга.
— Что-что ты сказал?
— Не знаю, хочу ли я это делать.
— Мёрдстоун, если это очередные твои выкрутасы, чтобы не отдавать Амулет…
— Нет-нет. Совсем не в том дело. Честно. Мне страшно. У меня в голове сплошные черные пятна.
— В свинячью задницу, — тихо сказал Писец. — Мы знаем. С самого начала знали. Ума не приложу, как ты вообще обходишься такой маленькой свечкой. Честно говоря, это одна из причин, по которой мы тебя и зацепили. — Покет положил на плечо Филипу руку, похожую на птичью лапу. — Но мы почти добрались до конца, Мёрдстоун. Так что давай уж теперь не балуй. Третья и последняя часть тройки. И сможешь отложить плуг и пустить лошадок пастись. Честно же?
Рука сжалась.
— Честно?
Филип кивнул, судорожно вздохнул.
— Ну ладно.
— Отлично. Тогда я тебя оставлю.
— Покет?
— Ну что еще?
— А вдруг Амулет, ну знаешь, не захочет, не позволит тебе его взять? В прошлый раз он…
— Не морочь себе голову. Отлично он снимется.
— Точно-точно? Откуда ты знаешь?
— Мёрдстоун, просто возьми и напиши уже клятый ромлян, ладно? А там получишь ответы на все вопросы.
Дверь затворилась. Филип услышал на лестнице звук шагов Покета. Он торопливо отхлебнул из стакана и собрался с духом.
Началось все как прежде: шелест сухой листвы, тихое приближение незримого путника, перерастающее в скрип пера. Амулет затрепетал и пробудился. Руки Филипа зависли наготове над клавишами. В темном чертоге внутри его головы зародились и вспыхнули образы. По экрану поползли письмена.
Весь вечер и всю ночь он наблюдал и переводил третью и последнюю часть Трилогии Мёрдстоуна.
Он видел и описал, как клинок Квид Харел прорубил проход в наружной стене Веднодианского лабиринта. Видел и описал, как Кадрель шагнул на выступ скалы и исчез в водопаде. А потом вынырнул оттуда, вынося изувеченное магикой, но еще живое тело Гар-Беллона Премудрого.
Его проворные пальцы живописали гнев Антарха, Морла, когда тот обнаружил, что тридцать второе воплощение Тровера Мелуокса исчезло с Внепространственного стола.
Этот приступ ярости он наблюдал фиолетовыми глазами кривокрыса, затаившегося в глубокой тени лаборатории.
Он был свидетелем и летописцем того, как, таща на плечах Премудрого, Кадрель преодолевает опасный спуск с головокружительных высот Ведно, чтобы воссоединиться со своими исполненными страха отрядами. Видел, как они взошли на корабли — и тут же попали в водоворот бешено вздымающихся валов, ибо бегство Морла вызвало в Мутной Дыре чудовищную бурю.
Он видел и описал гибель каждого корабля — кроме лишь того, на котором плыл Кадрель. Видел, как рассвирепевшая бездна уносит порлоков и гремов, как окружают тонущих голодные выползки. Слышал отчаянные предсмертные крики.
Какой-то крохотной, последней сохранившей способность функционировать частицей сознания Филип расстраивался, что для Королевства все это не сулит ничего хорошего. И еще — что в описании бед, постигших хороших героев, пожалуй, сквозит многовато… злорадного смакования. Впрочем, текст был чертовски хорош. Дух захватывало.
Что дальше?
Что
дальше?
Мой триумф, Мёрдстоун.
Что? Кто это сказал?
Он видел и описал долгожданную встречу Кадреля с Месмирой. Бездна эмоций. Славный старина Тейл Грос, выходящий из спальни с лампадой в руках, а после врачующий раны Гар-Беллона. Месмира, изголодавшаяся по прикосновениям Кадреля. Его рука, вяло ласкающая ее перед тем, как он в изнеможении валится на подушку. Месмира вздыхает. Оба засыпают.
Что-то шелестит, поднимаясь по побегам плюща, оплетающего стены мызы. Проскальзывает в приоткрытое окно. Тихий перестук коготков по деревянному полу. Меллуокс-Кривокрыс карабкается вверх по одеялу. Забирается на подушку Кадреля. Терпеливо, бесшумно перегрызает кожаный шнурок Амулета на шее спящего. Следя, чтобы случайно не коснуться талисмана, тащит его к окну — и исчезает в ночи.
Филип видел и описывал предательство.
В зловещем полумраке угрюмого рассвета фигура в плаще с капюшоном ведет когорты огнельтов по запутанным трактам Фаррина. Показывает им тайный вход в подземную библиотеку.
Филип со злобной радостью описал зверское убийство Орберри Хомякана.
Он видел, как горели на кострах завоевателей Гроссбухи, слышал, как письмена с писком превращаются в черных насекомых и, прожив лишь несколько мгновений, рассыпаются на ветру хлопьями пепла.
За окном медленно плыла по небу полная осенняя луна, а он все продолжал видеть и описывать — неутомимо и с глубочайшим отвращением — как Морл покоряет Королевство.
Как эскорт огнельтов сопровождает тело Гар-Беллона по Третьему Пути к Фулам. Как жители обнищалых поселений забрасывают грубо сколоченный катафалк грязью и нечистотами.
Как гниющий труп Кадреля, нанизанного на клинок Квид Харел, вывешен
Нет!
Да, Мёрдстоун
в железной клетке на общее обозрение.
Он описал, как
Помни, Мёрдстоун
по Королевству медленно расползается забвение.
Как гремы, морвены, порлоки, бормотуны, мотыльковые фермеры, плетуны, качальцы, баркоделы, рамочники, кругокаты — все позабывшие, улыбающиеся, отупевшие — в последних отсветах дня выстраиваются в очередь за морловыми жетонами и грогом.
Он видел и описал, как длинные колонны лишних огнельтов под конвоем преторианской гвардии терпеливо дожидаются своей очереди перед Камерами уничтожения. Видел, как они вылетают в трубы кольцами зеленого дыма и развеиваются по ветру.
Стонал в сладострастной муке, описывая Месмиру Обнаженную. Томно поникшую на белоснежной шелковой оттоманке. Одна рука покоится между бедер. Какой-то звук пробуждает Месмиру из транса, и она поднимает взор. Ее пустые глаза со щелчком включают режим «вожделение». Губы приоткрываются.
Она протягивает руку.
Что-то шевелится, Мёрдстоун?
и притягивает иссохшую когтистую длань к розовой ареоле безупречной левой груди.
О, нет. Нет!
Да. О, да!
Морл громоздится на оттоманку. Трепещущая от страсти Месмира исчезает под вздымающимся плащом некроманта, зеленым и серебряным.
Изображение погружается во тьму. И все, ничего больше.
Руки Филипа остановились.
Вдалеке, в деревне, петух бросил вызов новому дню.
8
Филипу казалось, мозг у него сочится заразой, все органы чувств отравлены мерзостью. По краям поля зрения стелилась зеленоватая мгла. Поручень перил лип к рукам, точно был весь в крови, выстилавший ступени ковер пружинил под ногой, как болотный мох. Ноздри застила желтая вонь.
Покет Доброчест сидел на диване, ухватив себе на завтрак гроздь бананов. Филипа он приветствовал с откровенно напускной бойкостью.
— Шишкой клянусь, Мёрдстоун, вкуснющие штуки. Как вы их называете?
— Бананы. Вообще-то их полагается чистить.
— Хм. Каждый за себя, говорю я. Оставить тебе штучку?
— Ты все еще тут.
Грем восхищенно покачал головой.
— Всю ночь не спамши, а востер, как шило. — Он дожевал последний банан и мрачно обозрел Филипа. — Посмотреть на тебя, Мёрдстоун, можно подумать, у тебя костный мозг в башмаки вытек. В чем дело-то? Ромлян не пришелся по вкусу?
— Ты его читал?
— Что за кретинский вопрос? Я эту клятую штуку написал!
— Ты?
— Да, я.
— Кажется, я тебе не верю.
— Язви меня, — нетерпеливо сказал Покет. — Кому какое дело, кто там что написал? Уж только не тебе. Вот уж нет. Ты был рад-радешенек поставить свое имя на мои Невзаправдашние Гроссбухи, так что нечего теперь стоять тут, точно надгробие девственницы, и недотрогу корчить.
Филип кротко кивнул — и немедленно о том пожалел: в глазах потемнело. Он выпрямился и сказал:
