На перекрестке Оукхэмптон-роуд и Пестер-стрит грузовик с прицепом сложился пополам, высыпав груз пламенеющих связок соломы прямиком на Часовню упокоения, принадлежавшую «Ламбу и сыну», владельцам бюро похоронных услуг. Тем самым две объятых горем семьи избавились от значительных расходов на официальную кремацию.
Перед исполненным ужасом взглядом Филипа Мёрдстоуна медленно проплывало всеобъемлющее пожарище. Взору его представали все новые и новые ужасы.
Вокруг втоптанных в землю остатков юрты Кришны Мерси, пошатываясь, отплясывал победный танец отряд огнельтов, курящих косяки размером с тромбон.
Строго говоря, огнельты были везде. Пейзаж ими так и кишел. Одни, скандируя, маршировали к какой-то цели — несомненно, неся гибель и разрушение. Другие, сбившись в шайки, грабили и мародерствовали, где попало.
Кровопивцы были выкорчеваны из земли и выложены в слово
В Сулленкот-маноре, спиной к низкой изгороди, со служебным пистолетом в одной руке и кавалерийской саблей в другой, сэр Артур готовился принять последний бой. Стены его почтенного жилища тонули не то в огне, не то, понадеялся Филип, в девичьем винограде.
В «Тоггенхеймском козле» отряд разгулявшихся огнельтов жарил коз на импровизированных вертелах, сделанных из подпертых алебардами копий.
Покет крепче сжал руку Филипа, и они набрали скорость и высоту. За курганом Овечий нос уходила в туманную даль широкая пустошь. Сперва ее продолжение показалось Филипу незнакомым, но потом он начал узнавать местность. Они летели над Фаррином, но едва Филип это сообразил, плоскогорье сменилось непокойными песками Гнетущих пустынь.
Время сглотнуло, пожирая само себя: над Радушной равниной Филип снова стал свидетелем катастроф, которые описывал несколько часов назад. Он со стоном посмотрел вперед, ожидая увидеть насупившуюся тучу — Морловы Фулы. Но их там не оказалось. Вместо них впереди высился, уходя в небо, огромный блестящий монолит. Исполинская башня из черного отражающего свет стекла, к которой — в которую — Покет увлекал Филипа на самоубийственной скорости.
В голове у него раздался голос Покета: «Морлов Паноптикум».
Здание приближалось, пока не заслонило собой все остальное. Филип почувствовал, как у него из нутра вырывается вопль — разматывается, как веревка с завязанными узлами. Они влетели в темное стекло. Последнее, что видел Филип перед смертью, — это свое собственное искаженное лицо за миг до удара.
Смерть оказалась всего лишь ледяной судорогой. Когда все закончилось, Филип обнаружил, что стоит на четвереньках, разглядывая пол, сложенный из больших шестиугольных мраморных плит, очень дорогих с виду. Он осторожно покрутил головой — сперва направо, потом налево. Пол с обеих сторон уходил куда-то в бесконечность.
— Приветствую тебя, Мёрдстоун. Наше воссоединение, хоть и неизбежное, состоялось гораздо позже, чем я рассчитывал. Можешь встать.
Филипу не хотелось вставать. Хотелось так и восхищаться великолепным полом и не видеть никого больше — никогда-никогда. Он умер, и если рай просто-напросто идеальная плитка — что ж, его это устраивает.
Он встал.
При личной встрече Морл оказался куда красивее, чем описывалось в «Темной энтропии» и «Хмеле чернокнижника». Антарх сидел в черном кресле с высокой спинкой, перекинув правую ногу через подлокотник. Под мантией некроманта он был облачен в простую белую тунику и синие брюки. Длинное лицо меж драпировок серебристых волос отличалось идеальной симметрией. Глаза — оба! — были синее айсберговой тени.
Питер О’Тул, подумал Филип. До того как его лицо попало под борону.
С руками тоже все в полном порядке. Морл щелкнул пальцами левой. Покет, стоявший на коленях, поднялся, умеренно-цветистым жестом достал из-за пазухи Амулет и, держа его на цепочке, опустил в ладонь Морла.
Некромант погладил талисман пальцем.
— Немало усилий мне понадобилось, Мёрдстоун, чтобы расколдовать, а затем заколдовать заново эту вещицу. Она была скована могучими чарами. Заклинание уникально, ключ потерян. Верность ее столь же непредсказуема, сколь и велика. И трудам моим нисколько не помогала беспорядочная самодеятельность этого бестолкового грема.
Покет склонил голову.
— Однако я преуспел, как и предрекал тебе. — Улыбка Морла могла бы приручить дикого гризли. — А теперь, Писец, давай же испытаем его силу.
— Да, господин.
Покет приблизился к креслу, с должным почтением принял Амулет и через голову надел цепочку себе на шею. Амулет мирно улегся ему на живот. Покет бодрым шагом подошел к низкому столику, на котором лежала стопка бумаги и стояла жирная чернильница. Он уселся и взял перо. Проверил кончик, видимо, счел его удовлетворительным, обмакнул в чернила. Размял пальцы.
— Готово, господин.
Морл сел попрямее и легонько сжал подлокотники кресла. Чуть запрокинул лицо, прикрыл глаза. В тот же миг Покет начал писать. Писать с чудовищной скоростью, высунув кончик синего языка. Рука его мелькала взад-вперед между листом и чернильницей размытым бледным пятном. Исписанные страницы он отбрасывал, и они сами собой укладывались в аккуратную стопку.
Освобожденный от гипнотического взгляда Морла, Филип весь обмяк. Хорошо бы сейчас присесть. Голова у него шипела, точно газировка. Он осторожно повернул ее.
Он находился в пространстве, словно бы лишенном обычных измерений, с искаженной перспективой.
Тьма, но не тьма. Он стоял в одном из нескольких оазисов света.
В другом оазисе, мерцавшем на неизмеримом расстоянии от Филипа, над полом поднималась огромная полусфера, похожая на гигантскую розу; на поверхности ее вращались, непрестанно изменяясь и преобразуясь, какие-то образы.
В третьем, не таком далеком, находился островок мебели: парящая в воздухе рейка с крючками, с которых свисала женская одежда и что-то еще; белый диван; круглый шкафчик с флягами и сосудами с разноцветными жидкостями.
В еще одном — в плоской чаше росло безлистное мускулистое дерево. Ветви его сжимали гигантский плод — похожий на яблоко, только синий.
Кругом не слышалось ни звука — лишь лихорадочный скрип пера Покета. Филип ощущал его всей кожей. Перозуд.
Скрип прервался. Морл открыл глаза. Покет выронил перо. Неиспользованные чернила втянулись обратно в склянку.
— Сколько слов, грем?
— Три сотни и двадцать, дюжина и два сверху.
— Качество?
— Превосходнейшее, господин.
Что-то в этом сильно озадачивало Филипа. Причем не подсчеты.
— Ты волен говорить, Мёрдстоун. Возникли вопросы?
— Да. Ну. То есть, я имею в виду, ты же победил, да? Ты завоевал Королевство.
— Я отвергаю термин «завоевание». Я лишь поспешествовал давно назревшей и необходимой модернизации.
— Верно. Прошу прощения. Но я находился под впечатлением, что ты не способен на это без Амулета. Однако ты обошелся и без него. Так что я не понимаю, зачем ты потратил столько трудов, чтобы его раздобыть.
Снова улыбка.
— Твое тупоумие не перестает меня радовать, — любезно произнес Морл. — В нем открываются неожиданные глубины.
— Благодарю.
— Ответ на твой вопрос поистине прост. Нет ничего реального, Мёрдстоун. Или, говоря точнее, реальность текуча и переменчива. Стабилизировать ее можно двумя способами. Первый, разумеется, это при помощи магики. Однако же магика сложна, применение ее требует трудов и усердия. И даже в руках и разуме адепта столь опытного, как я, она не всегда надежна. Второй способ — посредством слов. Слов и историй. Мир — это истории, что мы о нем рассказываем, Мёрдстоун. Вот почему Гроссбухи были окружены таким идолопоклонническим трепетом и так ревностно охранялись. А еще они были полны суеверий и путаницы, а также безнадежно ретроградны — что делало их уничтожение абсолютной и срочной необходимостью.
Филип рискнул кинуть взгляд на Покета, лицо которого напоминало побеленную каменную стену.
— И теперь я наконец овладел Амулетом, Мёрдстоун. Когда я освобожу своих подданных от забвения, они обнаружат, что благодаря его могуществу ныне живут в совершенно иной истории. Единственно возможной истории. Моей истории.
