— Еще один он? Ты о чем, вообще? В жизни не слышала подобной чепухи.
— Будто у него завелся доппель… двойник. Будто у него раздвоение личности. Мы-то знаем, как Хорэс выглядит, и это же ужас какой-то, если таких в доме двое.
— Вот как. Тогда мне тут один такой не нужен, — сказала Белинда. — Пусть все трое живут с твоей сестрой.
— Какие трое? Ты что такое говоришь? — спросил Альберт, но Белинда уже ушла на кухню, обставленную поггенполевской[9] мебелью, — поделиться своими чувствами со стиральной машинкой.
Аксессуары современной жизни неизменно действовали на нее успокоительно, умиротворяли. Они почти умели скрывать от нее ее же чувства. Блендер, микроволновка, двухуровневая духовка с вращающимися вертелами, эспрессо-машина, мойка из нержавейки с отдельным краном, из которого шла фильтрованная обратным осмосом вода, — все убеждало ее в том, что жизнь ее имеет цель и смысл, тогда как проживание с Альбертом часто свидетельствовало об обратном.
Пусть у Альберта будут его бассейн, отделанный кожей бар с барными стульями в виде седел со стременами, автомобильные номера и флаги Дикого Запада — и даже наклейка «Желтая Роза Техаса» на бампере; пусть пускает своими барбекю и газовыми грилями пыль в глаза друзьям, пусть доказывает свою мужественность; да что хочет пусть делает — но только не у нее на кухне, не с ее тайными мыслями. Не с ее неутоленными желаниями. Хотя, если вдуматься, неутоленные желания — пожалуйста, пусть бы утолил. Но кухня — святая святых, даже если она лишь скрывает иные потребности.
Белинда Понтсон размышляла о прибытии Эсмонда Ушли. Если он и впрямь как его отец — в синем костюме и при галстуке, — может, будет лекарством от Альберта, которое она так давно алкала. Альберт слишком мелок и груб. Он не мог дать ей того, чего она хотела более всего на свете. Дочь. То, о чем она мечтала с самого раннего детства в окружении бабушек, теть и кузин.
Белинда воспрянула духом. Может, парнишка окажется и чем получше. Будет ей игрушкой. Она знала наверняка, что Альберт был неверен ей все годы их брака, и, кто знает, не пришло ли время освободиться от этого никудышного мужчины.
Если Эсмонд — как его отец, скорее всего, он застенчив, послушен и подвержен влиянию. Чем больше Белинда думала обо всем этом, тем больше ей нравилась затея с Эсмондом.
Практически противоположные мысли роились в голове у Веры Ушли.
Вера все еще не оправилась от потрясения: Хорэс влез в долги, играя на бирже. Ей невыносимо было даже думать о том, какие могут быть последствия, если Хорэс не выздоровеет, не вернется за свой стол в банке и не продаст все акции, какие у него остались, когда рынок опять начнет расти.
С другой стороны, перспектива расставания — пусть даже временного — с чадом любви, Эсмондом, ужасала ее. Особенно потому, что ему придется уехать к этой корове, золовке Белинде. Альберт со всей его неотесанностью был неплох, хоть и занимался левыми делишками, но Белинда была откровенно нехороша.
— Сказала единожды — повторю хоть тысячу раз, — говаривала она Хорэсу, нисколько не преувеличивая, — эта Белинда — вобла. Что в ней находит Альберт, понять не могу.
Хорэс мог, но оставил свое понимание при себе. Альберт выбрал себе в невесты блестящего юриста по недвижимости и консультанта по налогам — то, что надо для человека в его бизнесе, даже если Белинда и бросила карьеру после того, как вышла замуж. В глубине изворотливой своей души Хорэс Альберту завидовал. Кроме того, Белинда была хороша собой и сберегла фигуру, чего не скажешь о Вере. Вдобавок Белинда помалкивала — в компании, во всяком случае. Просто присутствовала, хлопотала на кухне, а не выделывалась в центре всеобщего внимания, как Вера и Альберт.
Понтсоны не слишком часто приглашали Ушли к себе, а те вечеринки, что последним доводилось посещать, были, на вкус Хорэса, слишком разнузданны — не по чину респектабельному управляющему банком. Но и эти сборища сильно уступали тем, о каких бахвалился Альберт. Даже Веру шокировали рассказы брата о «гулянках» в джакузи, хотя супруг подозревал ее в немалой тайной зависти. И поэтому Хорэс сильно удивился, когда Вера приготовилась отпустить Эсмонда к Понтсонам на все лето.
Похмельный Хорэс лежал в постели и с большим трудом не затыкал уши, слушая Верину болтовню. Он размышлял, что такого убедительного Альберт ей сумел сказать. Ясное дело, про бочку за гаражом не заикнулся. Иначе Вера бы уже рвала и метала. Но нет — тарахтит о том, какая вобла эта Белинда, и будет ли Эсмонду хорошо в Эссексе, и сможет ли женщина, у которой нет своих детей, правильно питать растущего мальчика. Эсмонд такой привередливый в еде, и такой хрупкий, и…
Хорэс слушал ее и старался выглядеть хуже, чем себя чувствовал. Если Белинда Понтсон уморит его пакостного сыночка голодом или превратит его жизнь в сущий ад — на здоровье. Лишь бы Эсмонд из-за этого не вернулся домой.
— Мне просто нужно отдохнуть, — захныкал он, отчасти отвечая вслух своим невысказанным мыслям. Ему стало легче, когда Вера вздохнула и, что удивительно, согласилась, не добавив, что, мол, если припираться домой в тряпки пьяным, то ничего другого не приходится и ожидать. Вместо этого она ушла вниз, дождалась Эсмонда из школы и сказала ему, что дядя Альберт и тетя Белинда пригласили его погостить у них в каникулы.
Но сомнения Веру не покидали. Что-то тут было не так; и дело не в пьянстве Хорэса, не в его поздних возвращениях домой и сказках о том, что Эсмонд — это он. И даже не эта невероятная история с игрой Хорэса на бирже. Что-то еще снедало ее.
Сидя в кухне с Гобоем, пялившимся в окно со своего места на подоконнике рядом с кактусом, Вера постепенно поняла, что это может быть. Если так оно и есть, поведение Хорэса, странное и дикое, на самом деле — расчетливо, целесообразно и осмысленно. А что, если у Хорэса другая женщина, или, как это называют в романах, любовница? Это все объясняло — и его ранние уходы и поздние возвращения, его пьянство, его долги. И даже его жуткое обращение с Эсмондом: он ненавидит сына, ибо тот напоминает ему о его обязанностях отца и мужа. И конечно, это объясняет его негодность в постели и то, что всей любовью ей приходилось заниматься самостоятельно.
Жуткое умозаключение потрясло ее, обиженную женщину — о нет! — обманутую жену. Хорэс — жалкий развратник. Шквал противоречивых чувств накатил на Веру. Первый порыв — взбежать наверх, прижать неверного Хорэса к стенке, чтоб тот повинился; однако следом пришла мысль о том, как это подействует на душку Эсмонда. Бедного мальчика это может травмировать.
Это слово нелегко далось женщине, в чьей эмоциональной жизни существовали только франты периода Регентства, что прижимали дев к мужественным грудям, сражались на дуэлях после балов до рассвета, а затем спешили на могучих вороных конях и так далее, — но она слышала это слово по телику, и теперь оно пришлось кстати.
Она не допустит, чтобы Эсмонд был травмирован. Ей придется исполнить материнский долг, и если это означает принесение в жертву своих чувств, хотя бы на время, она эту жертву принесет. Но это не означает, что она не побушует после того, как Эсмонд уедет к Понтсонам. О, ей будет что сказать Хорэсу…
Но тут возникло еще одно соображение: как же ловко и сноровисто Хорэс выдворил Эсмонда из дома. Он что-то сказал Альберту, нечто столь шокирующее, что даже такого дуболома, как Альберт, это, по всей видимости, потрясло до глубины души, когда он спустился на кухню. Вера никогда не видела брата таким серым, а Альберт не из тех, кого легко шокировать.
Конечно-конечно, Хорэс все ему рассказал. Альберт вынудил его выложить все про ту, другую женщину, что преследовала его во сне. Или Хорэс даже выхвалялся перед Альбертом своей любовницей, которая еженощно отнимала у него все силы, и потому он возвращался домой так поздно, и Вере, преданной его жене, ему уже нечего было отдать.
На мгновение Верин гнев чуть было не загнал ее наверх, в спальню, чуть было не заставил ее все высказать, но страх травмировать Эсмонда и смутное чувство, что ей выгоднее изображать неосведомленность, остановили ее. Она отправилась в сад — трагически погулять меж розовых обриет, пеларгоний, что столь багряны, и лобелий, лазурных донельзя. Там, среди клумб, прополотых и постриженных газонов, она могла, не зримая никем, пролить те слезы, что предполагал новый образ.
Но оказалось, ее спектакль не прошел незамеченным. Хорэс наблюдал за ней из окна спальни и остался озадачен. Он привык к ее театральным выходкам и внезапным переменам настроения, но в текущих обстоятельствах ожидал чего-то более мелодраматичного и энергичного, чем вот такая задумчивость и меланхолия. Женщина, стенающая по демону-любовнику, вернее, мать, стенающая по демону-сыну, — вот что тут было бы уместнее, а не эта сдержанная скорбь. У Хорэса возникло новое неприятное чувство. Ему не терпелось узнать, что эта чертова бестолочь Альберт ей нагородил. Что-то совершенно ужасное, раз она впала в такую меланхолию. Хорэс перевернулся на другой бок и попытался заснуть.
