Но такие вещи случались редко — Артемий был на редкость серьезным юношей, на переменах не носился, уроки делал самостоятельно; а если вдруг не делал, тому всегда находилась уважительная причина — например, прямая трансляция матчей сборной России по футболу.
Анна зажала нос пальцами и загудела прямо в теплое, немного помятое подушкой розовое ухо:
— Земля вызывает Артемия Щербакова!.. Земля вызывает Артемия Щербакова!.. Рейс «Петербург — Альфа Центавра» на посадочной полосе!.. Грузовые отсеки открыты!.. Операция «Переезд» вступает в решающую стадию!.. Земля вызывает Артемия Щербакова!..
Артемий втянул голову в плечи, сползая под одеяло и натянув на голову двумя руками подушку, подозрительно натурально захрапел, мастерски имитируя присвист.
Анна вывернулась из одеял, одной рукой сдернула цепко захваченную подушку, другой принялась щекотать полоску сонного поросячьего тельца, так удачно показавшуюся в просвет пижамы:
— Земля вызывает Артемия Щербакова!.. Операция «Переезд»!..
Артемий сдался и, открыв один глаз, недовольно воззрился на нее.
— Мам, сколько времени?.
— Достаточно для того, чтобы ленивые мальчишки начали собирать свои пожитки в коробку, в то время как их трудолюбивая мать собирается на работу!.. — радостно возвестила Анна, махом выскакивая из постели. Тапки были холодными, и она заскакала в них по комнате, смешно поджимая ноги, словно длинная худая цапля.
— Сначала мы будем варить кашу, да, юноша?.. — голова болит практически непереносимо, но она никогда не показывает сыну темные стороны своей луны, потому что в их маленькой семье она самое сильное звено. Единственное сильное звено. — А в школу ты сегодня не-пой-дешь!..
— Уррра!.. — заорал Артемий басом, который они между собой называют «детским», и нарочито неторопливо полез из кровати кверху попой.
Он деловито обошел комнату, на ходу подтягивая сползающие пижамные штаны в смешных желтых утятах, оглядел сваленные в углу книги и учебники, заглянул в коробки, забитые вещами, выудил за шнур сбежавшую под кровать игровую приставку и тяжело вздохнул:
— Это несправедливо, ма!.. Ты пойдешь на работу сидеть в Интернете, а я буду работать! — Это труд ребенков!..
— Ничего, — Анна уже успела засунуть в рот зубную щетку, натянуть джинсы, поставить на электрическую плитку две кастрюльки: одну для каши, другую с молоком — для какао. — Ребенки могут немножко и поработать в честь такого события. Ччччерт, свитер пастой забрызгала. Тёма, дай щетку большую почистить.
«Господи, — думала она, докрашивая левый глаз перед зеркалом у двери, одновременно наблюдая периферийным зрением, как сын утрамбовывает в коробку книжки, — дай мне сил пережить день сегодняшний, день завтрашний, день послезавтрашний и всю оставшуюся жизнь. А я тебе за это ничего не буду должна, если можно».
— Артемий! — Молнию на сапогах всегда заедает конечно же ровно в тот момент, когда на работу опаздываешь уже на сорок минут. — Не шляйся по квартире, никому не открывай входную дверь, не трогай соседскую собаку. Договорились?..
Юноша Артемий свел темные брови в одну ровную, скульптурную линию, заложил руку за лацкан пижамы и стал похож на маленькую, но очень качественную копию какого-нибудь римского сенатора в пурпурной тоге:
— Мама. Я что, похож на дурака?..
— Тёма, не «похож на дурака», а обещай мне.
Артемий недоуменно пожал плечами. Мать — она такая странная бывает, прямо даже удивительно. Когда это он нарушал свои обещания? Скандальная соседская шавка, конечно, является большим искушением, но ведь он никогда не нарушает обещаний. А собаку хочется, пусть и чужую, и на час. Но обещание?.. Но собака…
Анна спокойно смотрела серыми, раскосыми, как у породистой кошки, глазами куда-то в сторону торчащего, словно флюгер, «щербаковского» хохолка на макушке, и Артемий — как всегда — капитулировал перед этим отстраненным взглядом.
— Обещаю, конечно. Зачем она мне вообще нужна, эта их жучка ненормальная.
— Фу, какой ты бываешь грубый иногда, просто вылитый отец, — сказала Анна и моментально пожалела об этих словах — у отца давно другая семья: две девочки-погодки и жена — бывшая модель с третьим номером лифчика. Не чета ее нулевому.
Она закинула сумку на плечо, поцеловала сына и выскользнула в темное чрево коммунальной квартиры.
«Какое счастье, — думала она, перепрыгивая сразу через две широкие ступени бывшей парадной лестницы приличного доходного дома посреди потерянного во времени и пространстве Васильевского острова, — какое счастье, что уже сегодня нас здесь не будет. Пусть начнется новая жизнь; новая, как зеленая тысячная купюра, на которую я куплю ему все, чего бы он ни захотел. Например, собаку. Да, пусть у нас будет собака. У мальчиков должны быть собаки. И модели самолетов. Тогда из них вырастают настоящие мужчины. Может быть, даже капитаны дальнего плавания».
Уже сидя в маршрутке, она вспомнила, что не выключила будильник на мобильном — а он, конечно же, заорет прямо на совещании. Единственная эсэмэска от сына (интересно, когда он успел ее набрать?): «Мама! Ты так быстро меня разбудила, что я проспал подарить тебе подарок на день рождения. Твой сын Артемий».
Анна улыбнулась, и в этот момент головная боль, осаждавшая ее рано седеющую, коротко стриженную голову, свернула лагерь и ушла, не забрав даже раненых.
— Хороший у тебя мальчик, — сидевшая рядом старуха в пушистом вязаном берете (за пределами ретро) попыталась заглянуть в экранчик телефона. — Молоденький?.. Сильно любит, видать?
— Очень!.. Очень молоденький!.. — расхохоталась Анна на всю маршрутку. Круглолицый усталый таджик на соседнем сиденье, с въевшейся под кожу рук чернотой, совсем не понимает по-русски, но широко улыбнулся в ответ. Зубы у него белые, крепкие, улыбка добрая и немного беззащитная.
«Хороший день будет. Хороший и новый, как чистое стекло», — подумала Анна и включила плеер.
* * *
— Артемий!.. Ну что такое, сколько раз повторять! Не ставь цветы на книги, они протекут насквозь! Вова, оставь пока матрас в коридоре, я потом его перетащу. Здравствуйте, Катеринпетровна, мы приехали. Артемий! Артемий, я тебе говорю, зачем ты положил утюг в посуду? Если она побьется, мы с тобой из коробки будем есть, что ли? Что? Какие? Ах, ну да, конечно, сделаю копию. Вы входные имеете в виду или от комнаты тоже? Хорошо, сделаю. Завтра, да.
Вова, а ты забрал из машины коробку с книгами? Что? Нет, которая с красным маркером Да, Катеринпетровна, завтра сделаю. Нет, в комнате не курю — ребенок, вы же видите. Вова, ты уходишь? Спасибо, Вова, я тебе буду очень должна. Что? Нет, на это я пойти не могу, как почти приличная женщина.
Нет, Катеринпетровна, я с ним не сплю, это шофер с моей работы. Конечно, правы, шофер — точно не женщина. Артемий! Артемий, слезь с вешалки! Это не наша вешалка!
Что, Катеринпетровна?.. Нет, на люстре он висеть не будет. Тем паче на хрустальной.
Прааавда?.. Как интересно. И давно?.. И сильно болит?.. А вы его помажьте настойкой календулы, моя бабушка так всегда делала. Артемий, слезь с вешалки, я тебя в последний китайский раз предупреждаю. Бабушке, царствие небесное?.. Восемьдесят. Да вы что? Никогда бы не сказала. Вам больше шестидесяти сроду не дашь. А в профиль и пятидесяти.
Артемий! Артемий, положи чужой веник! Нет, он спокойный вообще-то, просто перевозбудился — очень быстро собирались и почти сразу переехали. Милиция?.. Почему милиция?.. Нет, ну что вы. Я работаю дизайнером, а не бандитом. Правда-правда.
Что?.. Нет, отец моего ребенка не шофер. Отец моего ребенка козел. Шучу, конечно. На самом деле он музыкант. Джазовый.
Ну, во-первых, развелась, а во-вторых, на той квартире у нас три семьи алкоголиков были в соседях. Согласитесь, страшно ребенка оставлять одного — неизвестно, кто к ним придет в гости. Да-да, совершенно согласна. Именно сто первый километр.
Очень приятно, Амалия Францевна. Анна. Правда?.. И учеников берете? А моего оболтуса можно?.. Прекрасно, буду очень признательна. Свет в туалете?.. Это не мы. Мы еще не успели там побывать.
До свидания, Катеринпетровна. Конечно, сделаю, завтра же. Нет, водить не буду. Ну что вы. Я уже просроченный товар на рынке невест.
* * *
Анна с усилием закрывает огромную входную дверь в очередную коммунальную квартиру и в изнеможении сползает на пол по стенке; вытягивает ноги, достает сигарету. Но прикурить сил уже нет — так же, как и встать.
В длинном темном коридоре горит одинокая тусклая лампочка на длинном шнуре, укутанная самодельным абажуром из ветхого цветного шелка. Где-то открыта форточка, и в коридоре гуляет сквозняк — абажур покачивается, вертится, отбрасывая на облупившиеся стены, покрытые сиротской зеленой краской, причудливые разноцветные тени и блики. Если немного сощуриться и сделать «размытое зрение», как выражается юноша Артемий, тени похожи на пляшущих человечков в костюмах дель арте — на Доктора Чуму с его длинным железным клювом, на подлеца Арлекина, расфуфыренного, словно райская птица, на ветреную дуру Коломбину в ее короткой юбочке из лоскутов и полосатых чулках. «Интересно, — думает Анна, — почему зло всегда выглядит так привлекательно, а все подлецы — райскими птицами?..»
