— Итак, — продолжали мы, — вы говорите, что суть проблемы в расщеплении атома. Не можете ли вы пояснить нам, что такое, собственно, атом?
Профессор изучающе посмотрел на нас.
Мы, в свою очередь, смотрели на него открыто и честно. Момент был критический. Сможет ли он сделать это? Годимся ли мы для того, чтобы принять его объяснение? Сумеем ли мы принять его?
— Думаю, что смогу, — наконец проговорил Великий Ученый. — Давайте начнем с допущения, что атом — бесконечно малая величина. Чудесно. Затем предположим, что хотя атом невесом и невидим, тем не менее он занимает некий объем в пространстве. Позволите мне предположить такое?
— Да-да, более того, мы настаиваем, — закивали мы.
— Прекрасно. А раз он занимает объем, значит, имеет и форму. Предположим — гипотетически! — что атом имеет сферическую форму, и посмотрим, что из этого следует.
Профессор воодушевился. Он расхаживал по лаборатории взад-вперед, а лицо его выражало всю гамму чувств. Мы тоже постарались изобразить некую гамму на своем лице.
— Нет лучшего способа двинуть науку вперед, — проговорил Великий Ученый, — чем найти наиболее привлекательную гипотезу и оставаться верным ей.
Мы кивнули. Мы в своей обыденной жизни тоже старались следовать этому правилу — особенно после работы: найти гипотезу попривлекательнее.
— Итак, — провозгласил профессор, усаживаясь напротив нас, — предположив сферическую форму и пространственное содержание, предположив знакомые нам динамические силы и предположив… ну, тут, полагаю, все совершенно ясно. Предположив, что ионы… или ядра атома… не могу подобрать более удачного слова…
— И мы не можем, — согласились мы.
— Предположив, что ионы движутся под действием этих сил, что мы имеем?
— О! — сказали мы.
— Что мы имеем? Пойдем простейшим путем. Силы внутри нашего атома… который сам по себе круглый, пометьте это…
Мы пометили.
— …являют собой просто-напросто функцию «пи»!
Великий Ученый торжествующе расхохотался.
— Функцию «пи»! — восторженно повторили мы.
— Абсолютно верно! Наша концепция материального тела привела нас к сплющенному сфероиду, образованному при вращении эллипса вокруг короткой оси!
— Господь всемогущий! — проговорил мы. — Не больше и не меньше!
— Именно! Теперь остается лишь извлечь квадратный корень.
— Как просто… — пробормотали мы.
— Не совсем, — заметил профессор. — На самом деле обычно я прошу своих студентов, чтобы они окончательно все поняли, взять корень из F — где F конечная величина… — он пристально посмотрел на нас. Мы кивнули, — …и вычислить из него логарифм бесконечности. И все становится ясно!
— Ясно? — пробормотали мы, чувствуя, как логарифм бесконечности лишает нас опоры под ногами.
— Конечно, — сказал Великий Ученый. — Логарифм Бесконечности равен Неизвестности.
— Да-да, — обрадовались мы, услышав что-то знакомое.
— При этом, — небрежно продолжал профессор, — мы можем поступать с Неизвестностью как с любым другим числом.
Это озадачило нас. Мы хранили молчание. Хотелось вернуться к чему-то более осязаемому. К тому же в нашем блокноте практически кончились чистые листы.
— Ваши открытия революционны! — сказали мы.
— Верно, — согласился профессор.
— Вы сделали атом, если мы правильно поняли… таким, как вам хотелось.
— Не совсем, — с грустной улыбкой проговорил Великий Ученый.
— О чем вы? — забеспокоились мы.
— К сожалению, наш анализ, при всем его совершенстве, застопорился. Отсутствует синтез.
Профессор говорил с глубокой печалью.
— Нет синтеза! — простонали мы.
Нас словно подло ударили под дых. Тем не менее наши записи теперь были исчерпывающи. Мы не сомневались, что наши читатели как-нибудь сумеют пережить отсутствие синтеза. Мы поднялись, чтобы откланяться.
— Динамика синтеза, — профессор ухватил нас за полу, — это только начало.
— В таком случае… — пробормотали мы, отцепляя его руку.
— Погодите! Подождите! — взмолился профессор. — Подождите каких-то полсотни лет…
— Да-да, конечно, — честно согласились мы. — Но свежий выпуск уходит в печать сегодня после обеда, и нам пора. Через полсотни лет мы вернемся.
— Ах, я понял! — воскликнул профессор. — Я понял, вы пишете в газету. Я понял.
— Да, — заметили мы. — И мы сказали вам об этом в самом начале.
— Правда? — удивился профессор. — Что ж, возможно.
— Статья выйдет в следующую субботу, — сказали мы.
— Она будет длинная? — спросил Великий Ученый.
— Примерно две колонки.
— И сколько, — профессор помедлил, — я должен заплатить вам за публикацию?
— Что? — спросили мы.
— Сколько я должен заплатить?
— Ну что вы, профессор…
Тут мы задумались. В конце концов, стоит ли тревожить человека, столь поглощенного своими идеалами, атомами и эманациями. Нет, нет и еще сто раз нет. Пусть лучше сто раз платит.
— Это обойдется вам, — твердо произнесли мы, — в десять долларов.
Профессор заметался среди своих аппаратов. Мы поняли, что он ищет кошелек.
— Мы так же хотели бы, — продолжали мы, — поместить вместе со статьей вашу фотографию…
— Это дорого?
— Нет, всего лишь пять долларов.
Профессор наконец нашел кошелек.
— Не возражаете, — предложил он, — если я заплачу прямо сейчас. Я очень забывчив.
— Конечно же, не возражаем, — ответили мы, вежливо попрощались и вышли.
Чувство было такое, будто мы прикоснулись к чему-то возвышенному.
— Таковы люди науки, — пробормотали мы, осматривая университетский городок. — Может, взять интервью еще у кого-нибудь из них?
IV. Интервью с нашими типичными романистами супругами Эдвином и Этелиндой Афтерсот — в уютной домашней обстановке
Мы имели удовольствие интервьюировать супругов Афтерсот в их чудесном загородном доме на берегу Вунагансетта. Воспользовавшись сердечным предложением супругов, мы проследовали от железнодорожной станции, которая располагается всего лишь в четырнадцати милях от их особняка, пешком. Собственно, едва узнав о нашем приезде, супруги предложили нам прогуляться пешком. «Очень жаль, что мы не сможем прислать за вами машину, — писали они, — но на дорогах ужасно пыльно, и мы опасаемся, как бы не запылился наш шофер».
Этот штришок может послужить отличным ключом к их характерам.
Дом романистов оказался очаровательным старинным особняком, выходящим окнами в сад, который, в свою очередь, выходит на широкую террасу, выходящую на реку.
Прославленный романист встретил нас у ворот. Мы ожидали, что автор «Анжелы Риверс» и «Сада желаний» окажется бледным эстетом (мы частенько обманываемся в своих ожиданиях), и не смогли скрыть удивления (что тоже с нами бывает нередко), обнаружив дородного детину, весом, как он сам нам позже сообщил, в сотню стоунов без башмаков.
Он сердечно приветствовал нас.
— Пойдемте смотреть моих свиней.
— Мы хотели спросить, — начали мы, — о ваших книгах.
— Сначала посмотрим свиней, — сказал он. — Вы что-нибудь понимаете в свиноводстве?
Обычно мы стараемся дать понять, что разбираемся во всем, но тут вынуждены были признать, что свиноводство — не наш конек.
— Ага, — сказал Великий Романист. — Вы, стало быть, специалист в собаководстве?
— Вовсе нет, — ответили мы.
— А что скажете о пчеловодстве?
— Это нам ближе, — кивнули мы (однажды нас укусила пчела).
— Что ж, тогда пройдемте к ульям, — обрадовался Великий Романист.
Мы уверили его, что хотели бы осмотреть ульи несколько позже.
— Тогда в свинарник, — заявил Великий Романист и добавил: — Вы, верно, не специалист по уходу за молодняком.
Мы покраснели, вспомнив пять детских мордашек за столом, ради пропитания которых мы и взялись за это интервью.
— Нет, — сказали мы. — Не специалист.
— В таком случае, — поинтересовался Великий Романист, когда мы добрались до цели, — как вам наш свинарник?
— Очень недурен, — сказали мы.
— Я сделал новый кафельный сток — по собственным чертежам. Видите, какая чистота?
Мы сказали, что видим.
— Боюсь, свиньи сейчас спят, — заметил Великий Романист.
Мы попросили его ни в коем случае не будить их. Хозяин предложил открыть маленькую боковую дверцу, чтобы мы могли заползти внутрь. Мы уверяли, что совершенно не хотим нарушать ничей покой.
— Чего бы нам действительно хотелось, — настаивали мы, — так это чтобы вы поведали нам о своих методах написания романов.
Мы задали этот вопрос неспроста. Помимо основных целей нашего интервью мы хотели узнать ответ на давно интересующий нас вопрос: как же пишутся романы. Если мы узнаем это, то сможем и сами попробовать.
