По своей натуре Кондрат был человек простой: сморкался в два пальца, крыл матом почём зря, не только ходил летом в телогрейке и ватных штанах, но даже спал в них. Хотя, был у Кондрата собственный дом со всеми удобствами и розами в палисаде и была хозяйка – крутобёдрая и востроглазая, которая, мало того, что была ненасытна в постели, ещё и отлично готовила. И была у Кондрата заначка – глиняная крынка с золотишком. Правда, об этом даже его хозяйка не знала.
Кондратий разбогател, когда в составе батальона СС ликвидировал еврейское гетто в том далёком сорок четвёртом году. Это была тяжёлая работа.
Правда, Кондратий сам не стрелял – были для этого люди. Кондратий с напарником собирали и описывали ювелирку. Работы было невпроворот: что уж говорить – любили страдальцы золотишко. Но Кондрат любил его не меньше.
Идею заначить немного золотишка для себя подал напарник Кондрата, за что и получил пулю в затылок под конец работы. Кондрат зарыл его во рву с евреями, а на утро доложил, что напарника нет. Пропал. В горячке того зачислили в без вести пропавшие и позабыли навсегда.
Кондрат был хитрый. Он сообразил во время, что пахнет паленым, дезертировал и удрал на хутора. Там отсиделся, не особо бедствуя, а когда пришли красные, добровольцем вступил в армию.
Через месяц его контузило и оторвало пальцы на правой руке. Так вот и стал эсэсовский фельдфебель Кондратий Иванов инвалидом Великой Отечественной со всеми положенными льготами и прочим уважением.
Жизнь шла своим чередом. Кондратий рьяно смотрел за порядком на кладбище. Убирал дорожки, сажал и поливал цветы, да руководил своими бомжами. Иногда по доброте своей утешал в бытовке вдову, которая вначале казалась безутешной. После обеда обычно приходили черти, одетые как положено: фраки, цилиндры, белоснежные кашне, да лакированные туфли. Перед тем, как забрать своего жмурика, забегали к Кондрату. У того уже было всё приготовлено – и водочка, и стаканчики, хлебушек и лучок на закуску. Кондрат обычно шутил: «Что, черномазые, там у вас в пекле небось не наливают?» Черти пили не закусывая, только занюхивали правым рукавом фрака – соображали, что без закуси лучше цепанёт.
Потом закуривали и начинались разговоры… Чертяки о своей жизни и порядках говорили скупо, мол притащим тебя – сам увидишь. А вот Кондрату напоминали иногда такое, о чём он давно позабыл и вспоминать не хотел.
Посидев немного – расходились. Черти за клиентом, Кондрат по хозяйству.
Беда пришла нежданно. Красил как-то Кондрат одной клиентке оградку. И вдруг спиной почувствовал её недоумевающий взгляд. Обернулся Кондрат в полплеча – и сразу узнал её – девчонку с соседского хутора. В своё время забегал к ним Кондратий пивка попить, да покуражиться. И вот теперь он ясно понял, что его узнали и, что Аусма, – так кажется звали эту бабу, – обязательно настучит куда следует.
Хитрый Кондрат и виду не подал, что всё понял, всё сообразил. Закончив красить и получив законную бутылку, Кондрат поблагодарил и степенно поплёлся к своей будке, всё ещё чувствуя на спине недобрый взгляд. Он спокойно сложил в свою тележку старые венки, засунул под них короткий ломик. Подкатил тележку к Аусминому участку и, остановившись, быстро огляделся. Кладбище было пустынно. Аусма сажала зелень в нагробнике. Кондрат спросил не просохла ли краска и, не получив ответа, сам подошёл проверить. А, проверив, коротко и сильно стукнул женщину по голове. Крови почти не было. Кондратий легко, как ребёнка, поднял клиентку, уложил на тележку и закрыл венками. Потом он отвёз её на старые участки и сбросил в колодец, сняв предварительно кольца, серьги и кулон с цепочкой – добро пропадать не должно.
Аусму нашли через пару дней. Кондрат потом сам её и похоронил. Следователи решили, что мотив убийства – ограбление. А через неделю – другую Кондрат встретил на кладбище двух сосунков, одуревших от похмелья, подпоил их и, потихоньку засунув одному пацану Аусмин перстень в карман, сам позвонил в милицию.
Черти потом Кондратом нахвалиться не могли: «Хитёр ты, братец. На кривой кобыле тебя не объедешь!» Только стала после этого ночами Аусма к Кондрату в дом ходить. Если бы что говорила, или делала – а то станет на пороге, руки на груди крестом сложены, и молчит. А Кондратию из за неё не спится. Сидит, да курит.
Пожаловался чертям как-то. А те, дурилки лохматые, только смеются.
«А ты думал, – говорят, – что всё пройдёт бесследно. Ан нет! – чужая душа не прыщ на жопе – просто так не исчезает.» Кондрат чего только ни делал. И попа звал хату освятить, и сам святой водой углы окроплял, и свечи у киота на ночь зажигал – всё зря. Как двенадцать пробило, глядь – она уже стоит. И добро бы делала что-нибудь, может, легче бы было, а то – ничего. Стоит и пялится.
А тут, как на грех, по телевизору передача была. Рассказывали про инквизицию, да про ведьм. Кондрата и осенило! Но, на всякий случай, он с чертями посоветовался: «А правда ли, что ведьмы огня боятся?» «Истинная правда.» – говорят, – «Вот у нас в пекле никаких таких ведьм нету потому, что огня много».
Тогда Кондрат решил поставить точку. К ночи принёс две канистры бензина в дом, аккуратно, чтобы не испортить мебель, облил все углы и зауголья, а когда пришла полночь – чиркнул спичкой.
Хоронили Кондратия за счёт города, как инвалида войны, с воинскими почестями. Красиво хоронили.
Кубышку с золотишком так и никто не нашёл – покойный умел прятать.
А на десятый день ближе к обеду пришли Кондратовы собутыльники – черти, выхватили его из могилы и унесли. И больше не появлялись.
Только иногда люди видят, как сидит у Кондратовой могилы женщина, вся закутанная в платки, а возле резвится смуглый бойкий мальчонка. Хороший мальчонка, только ушки острые, да шерстью поросли. Ну, да это не дефект для мужчины. Подрастёт – побреет…
Эта зараза Колька позвонил в субботу аж в семь утра:
– Давай в баню собирайся на первый пар! Дрыхнешь, как сурок. Так и царствие небесное проспишь!
– Стихни, шебутной! – заворчал Фёдор, – Прими таблетки от кашля и спи. А потом я до бани не охотник. Я и в ванной помыться могу.
– Нет, Федя! Ты не понимаешь. Ты не понимаешь всей той мощи душевной терапии, что даёт банька. Ты давай одевайся быстрее. Я счас за тобой заскочу.
– Ну, что ты с этим мудаком сделаешь? Всё равно заснуть не даст, гадюка.
Вот какой характер упёртый у человека, уж если что втемяшится в башку – гаси свет. И битый он за это был не раз – всё, как с гуся вода, – ворчал Фёдор, начиная бриться.
– Федя! Ты что вскочил, как ужаленый? – возникла из кухни Ольга. – Ты бы спал ещё и спал. А то вчера пришёл домой плоский, как доска. Только что не падал.
– Ты, Лёля, стихни, вот что я тебе скажу, – весомо объяснил Фёдор. – Ты стихни и бельишко мне в баню собери. Колька сейчас припрётся – в баню пойдём. – Фёдора крепко мутило после вчерашнего, но он виду не подавал. – Не пойди, так начнёт в бригаде подначивать. Дескать, через бабу перелезть не смог, вот и не пошёл. Знаем мы его.
Ольга ворча стала собирать бельё, а Фёдор пошёл на кухню – неплохо было бы что-то в клюв кинуть. Съел сардельку. Принялся за чай. А тут и Колька завалил.
– Вот, Оленька, щас твоего отмоем, так и не узнаешь потом. За соседа принимать будешь. А сама знаешь – с соседом приятней.
– Моего кобеля не отмоешь добела – засмеялась Ольга. А Фёдор только нахмурился – и за что этого болтуна бабы любят?
Вышли на улицу и уже почти до бани дотопали, а Фёдор всё хмурил брови и на друга старался не глядеть.
В бане было пусто и непривычно чисто. Мордатый банщик взял билетики и спросил:
– Веничек, простынку не желаете?
– Веничек свой, – ответил Колька солидно, – а вот простынку – это мы с нашим удовольствием.
– На хрена тебе простынь? – зашептал Фёдор, – ты что спать сюда пришёл, или мыться?
Но Колька взял две латанные простыни и заплатил за обе:
– Ты, Федя, молчи, когда не понимаешь. Из парной выйдем остынуть, а тут сквозняки. У кого хошь спроси – любой скажет, что сквозняки – это последнее дело.
Ну ладно. Что тут спорить? Всё равно – даром.
Выбрали шкафчики в закуточке. Стали раздеваться. А Кольке и тут неймётся:
– Ты, Федя, трусы неправильные носишь, – начал он пояснения. – Ты носишь импортные. В облипку. А надо семейные, – и Колька продемонстрировал на себе синие в белый горошек трусы аж до колена. – От этих, которые в облипку, вред один. Вот подумай сам, что хорошего, когда яйцы всё время сжаты? От этого и настроение плохое бывает.
– Все носят – и ничего, – проворчал Фёдор и настроение у него снова начало портиться.
– Все носят, потому что моду такую взяли. А вот древние греки вообще штанов не носили, поэтому и умные были. Цивилизация…
– Как это не носили? – удивился Фёдор. – Так ведь холодно без штанов.
– У них там зимы нету, – сказал Колька довольно. – А хоть бы и была? Вон у нас раньше бабы и понятия о трусах не имели. И ничего. Ни у одной шмонька не заиндевела. – Колька развернул свой веник и встряхнул:
