– Как это не носили? – удивился Фёдор. – Так ведь холодно без штанов.
– У них там зимы нету, – сказал Колька довольно. – А хоть бы и была? Вон у нас раньше бабы и понятия о трусах не имели. И ничего. Ни у одной шмонька не заиндевела. – Колька развернул свой веник и встряхнул:
– Видишь, какие я вяжу. Тут тебе и берёзка, и дубочек, и можжевельничек, и крапивка!.. Попробуешь сегодня, так другим и париться не захочешь.
– Засохнешь ты сегодня, или нет? – разъярился Фёдор, – Ну, что ты за человек такой? С самого утра, как трактор – Дыр-дыр-дыр! Дождёшься – как длызну!
– Вот, вот! – огорчился Колька, – вот все вы так – Длызну! – а как своей головой что подумать, так нет. Только на длызги ваших голов и хватает.
– Ладно. Ты не сердись, – пошёл Фёдор на мировую. Пошли лучше в парную.
В этой бане тех парных было аж целых три. Правда, на двери каждой было написано, что это сауна, но народ по русскому обыкновению сначала парился, а уж потом надписи читал.
В отделении с паром в шестьдесят градусов сидело несколько молодых. Они не парились. Только потели и пластмассовыми мыльницами соскребали с себя пот.
Фёдор с Николаем сначала попрели в восьмидесяти, а потом пошли в сто двадцать градусов. Там Колька поддал парку как следует. Так подлюга поддал, что Фёдор выскочил и встал под холодный душ, по рыбьи раскрывая рот. Он сделал ещё два захода, а Колька всё не сдавался. Всё хлестал себя веником приговаривая:
– Матерь честная, Богородица! Ох, Николай Угодник! Ох, заступитесь!..
Потом всё же вышел. Красномордый и счастливый. Подошёл к Фёдору:
– Ты заметь, Федя, в которую сторону в стоке вода крутится. Ты заметь, а я тебе попозже, что-то расскажу.
Вышли. Сели отдышаться в прохладе. Фёдор размяк и подумал:
– А ведь прав, паразит. Действительно в простыне лучше.
Колька тем временем сбегал к банщику и вернулся с двумя кружками пива:
– Вот. Держи. Служивый говорит, что только для хороших людей. А вообще здесь нельзя.
Господи! Как же это хорошо бывает, когда никому нельзя, а тебе можно! Прямо сразу начинаешь себя уважать, гордо держать голову и втягивать живот!
Только выпили по кружечке, сопя и покручивая головами, как банщик, чертяга, снова тут:
– Может ёршика соорудить? У меня водочка припасена.
– Давай, родной, сооружай! – распорядился Фёдор. Его на старые дрожжи уже цепануло и душа его парила, если не в облаках, так под потолком – это уж точно.
Когда отхлебнули ёршика, Колька начал снова:
– Вот ты, Федя, заметил, в какую сторону у тебя вода на сливе крутилась?
– Отцепись, Коля! – проворчал Фёдор. – Делать мне больше не хрен было, только смотреть, куда вода крутится.
– Вот мы всегда так! – расстроился Колька. – Мы всегда с таким вниманием к явлениям природы! – потом помолчал немного – и опять за своё:
– А скажи-ка ты мне, друг мой ситный, в какую сторону земля крутится? Молчишь, да морду кривишь? А я тебе скажу. Если стать лицом на север, то – справа налево, а если стать лицом на юг, то слева направо. Поэтому и вода, – ну, там, на молекулярном уровне, в нашем северном полушарии закручивается наоборот. То есть слева направо. Проведи простой опыт. Возьми ведро воды и открытого водоёма, – из пруда, или речки, – и вылей в ванну. Воронка на сливе будет крутиться слева направо. То есть естественно. А возьми воду из-под крана – воронка будет крутиться справа налево. То есть противоестественно!
– А не один ли хрен? – спросил размякший Фёдор. Его самого уже крутило. То слева направо, то справа налево.
– Хрен то он, может, и один, да яйцы разные! – зарадовался Колька. Вода из-под крана крутится в другую сторону, потому что она через насосы прошла! А что получается, если мы противоестественно закрученную воду пьём? Вот! Тут тебе и рак, тут тебе и СПИД!
– Не! – возразил Фёдор, – Я сам в газете читал, что СПИД в Африке обезьяны придумали. А газета врать не будет.
– Еще как будет, Федя, ещё как! – загрустил Колька. – Я тебе точно говорю – всё от этих насосов.
– А что же делать? – растерялся Фёдор. – Все мы к водопроводу привязаны. Не могу же я на пятом этаже колодец вырыть?
– Есть выход! – торжествовал Колька. – И уже испытано. Я катушечку намотал и своему Москвичу на бензопровод. Подсоединил к аккомулятору. И что ты думаешь?
– Что?
– А вот что! Расход бензина уменьшился на треть! Приходи завтра я покажу.
– Нет. Я завтра не могу, – огорчился Фёдор, – я завтра обещал со своей в церкву сходить.
– Вот, блин! Тут мир, может, погибает, а им церковь понадобилась! Богомольцы хреновы! – Потом Колька допил своего ерша и заорал противным голосом частушку:
– Богомол Богу молился – таракан в жопу свалился. Богомолиха кричит – таракан с жопы торчит.
– Ты засохни, Колька! – пригрозил Фёдор, Ты свою бабу заведи сначала, а потом над чужими надекивайся! Ты заткнись, пока я добрый!
– Ну ладно, ладно, – пошёл Колька на попятную, – Сам знаешь – у дурака и шутки дурацкие.
Подошёл банщик. Забрал кружки. Пошептал:
– Больше нельзя, ребята. Народ пошёл.
Ну, раз пошёл – стали одеваться.
– Федя! – опять этот Колька житья не даёт, – Давай, Федя, трусами поменяемся для пробы. Ты не боись – мои чистые. Вот поносишь свободные, других не захочешь.
Ладно. Меняться, так меняться. Правда Фёдор особо большого удобства не ощутил. Трусы, как трусы.
Фёдор пришёл домой. Поел. Поспал чуток. Потом взял ведро и пошёл на улицу за водой. Там строители начали было котлован рыть, да и бросили. Яма наполнилась водой. Такой прудик получился. Фёдор принёс ведро воды и вылил в ванну. Вода закручивалась слева направо. Тогда он открыл кран. Справа налево!
– Не может быть! – похолодел Фёдор, – Не может такого быть!
Он носил воду на пятый этаж до позднего вечера. Носил, пока не вернулась Ольга от родителей.
– Ты что, Федя, заболел? – затревожилась Ольга взглянув на Фёдора, который курил на кухне весь в поту и глине.
– Не встревай, Оля, – попросил Фёдор, – Ты только не лезь. Не срывай научный эксперимент. Тут, может, судьба мира решается.
– Поздно уже, – пожалела Ольга мужа, – Ты бы вымылся, а завтра продолжишь свой эксперимент.
– И то правда, – сказал Фёдор и начал раздеваться.
– Федя! Это что же такое на тебе? – вдруг спохватилась Ольга – Ты где свои трусы оставил? Вот вы какую баньку себе устроили! Теперь я понимаю! Теперь всё ясно! – и заплакала.
– Ну, не шуми ты, раз не знаешь! – пояснил Фёдор, – Это мы с Колькой на время трусами поменялись, тоже для эксперимента.
Фёдор пошёл принимать душ, а Ольга всё бурчала, да сопливилась по поводу трусов. Баба она ж и в Африке баба.
А Фёдор мылся, задумчиво смотрел на воронку мыльной воды, которая упрямо закручивалась справа налево и всё повторял про себя:
– Не может быть! Ну, не может такого быть!..
Cергей Семёнович Морозов ввалился в общую гримёрку. Сел на свой стул и закурил, подавляя рвоту. Уже несколько лет, как его поташнивало от запаха грима и пудры. Да вдобавок врезали вчера как следует после концерта. Ездили в колхоз Авангард. Сеяли разумное, доброе вечное. Интересно, когда придёт пора убирать урожай? Правда Сергей Семёнович плохо верил в то, что из их посевов взойдёт хоть что-нибудь стоящее. На обратном пути в придорожном магазинчике затарились водкой и килькой в томате.
– Одно из двух, – размышлял Сергей Семёнович, покуривая, – либо водка была несвежая, либо килька.
По соседству Чеслав Антонович, уже привёдший себя в порядок, начал обуваться. Сергея Семёновича обдало волной такой вони, что он даже глаза закрыл и затаил дыхание.
– Посмотри, Сергей Семёнович, какие я туфли вчера на рынке оторвал. Настоящая Италия.
– Лучше бы носки менял, а не туфли, скотина, – подумал Сергей Семёнович. Однако повернулся к Чеславу Антоновичу и туфли похвалил.
– Ну ка, покажите, друг мой, что за дефицит Вы раздобыли! – подошёл к Чеславу Антоновичу Абрам Львович, старый комик буфф. Подошёл, посмотрел, сопя и всё ещё вытирая лицо клочком лигнина, и изрёк:
– Я Вас очень уважаю, Чеслав Антонович. И как актёра и как человека. Но купили Вы чистое говно. Эту Италию армяшки в подвалах нелегально лепят. Вот попомните мои слова – развалится Ваша Италия через месяц.
Чеслав Антонович побледнел и, сорвав с правой ноги туфель, начал совать им в лицо Абраму Львовичу:
– Нет, милейший Абрам Львович! Нет! Вы сначала посмотрите внимательно, а потом охаивайте. Тут же русским языком написано – Маде ин Италия.
Абрам Львович только брезгливо отвернулся:
– А какое, собственно, вы имеете право русскому актёру в лицо всякое такое совать?
Чеслав Антонович прекратил бледнеть и начал медленно наливаться краской. И неизвестно, чем бы эта беседа закончилась, да в гримёрку вошла, поскрипывая на ходу, директор театра Дзинтра Язеповна. Неестественно худа была Дзинтра Язеповна. Худа и ядовита. За эту ядовитость и за очки в пол лица труппа звала Дзинтру Язеповну Коброй.
