В следующем классе будет кассетный магнитофон «Москва», окно на втором этаже с видом на цветущий урюк, кто-то под окном — абстрактный, но жутко симпатичный, полный сборник фантастики, нет сессии, есть сейшны (на экскурсию, на чуть-чуть и в виде исключения), есть джинсовые юбки, есть какая-то музыка, где поют «Boys, boys, boys» и итальянцы. Есть стрижки-«итальянки» и крутые кудри без ночей на железных бигудях.
В следующем классе, для самых одаренных, должен появиться «муж» и «работа». Работа должна быть изящная и необременительная, как, впрочем, и муж; причем работа — по желанию, а муж — обязательный для всех. Дети тоже возможны — но желательно, чтобы сразу очаровательные пупсы около трех лет и чтобы, как собаки, — не гадили дома. Возможны гости, выезды на юга рая и даже за границу. Отсутствие морщин и соперниц и наличие пары блеклых подруг.
Как поступить со старостью, тоже не совсем понятно. Вероятно, без нее можно обойтись — не райское это дело.
А потом я умру и попаду в рай для хороших девочек. В раю будут глупые немецкие куклы, говорящие «Мама!», бесконечные конфеты и, наверное, муж. Это будет очень долгим, очень справедливым наказанием за прогулки по трамвайным рельсам…
— Мама! Что?! — Услышавшая еще из-за порога плач матери Лариса влетает в комнату, опрокинув по дороге тумбочку и подставку для зонтиков.
Мать отвечает нервным всхлипом и жужжанием телефонного диска. У окна сидит Антон и мрачно грызет ногти. Все понятно, вопросы излишни.
— Опять, — утвердительно стекает на забытую посреди комнаты табуретку Лариса.
— Опять, — оборачиваясь, кивает Антон.
Белым пальцем мама снова и снова пытается попасть в нужную дырочку, щурясь от слез и настольной лампы, которую никто не догадывается отвернуть от нее.
— Чертова девчонка, — зло шепчет Лариса.
— Не смей! — вскрикивает мать, вывернув наконец очередную нужную цифру.
— Что — не смей?! — взрывается Лариса. — Ты на себя посмотри! Сколько можно?!
— Ларка! — предостерегающе шепчет Антон, делая страшные глаза.
— Что — Ларка? Эта мерзавка будет бегать, а мать будет изводиться каждый раз? — Антон не отвечает, и Лариса снова обращается к матери: — Всё, мама, хватит. Давай думать, куда ее пристроить. Есть множество интернатов для таких, как она. Ей там будет хорошо.
Лариса как будто забыла, что подобные разговоры ничем не заканчиваются уже много лет. Мать тут же ей об этом напоминает.
— Только через мой труп, — холодным, словно и не она только что всхлипывала и тряслась, голосом говорит мать.
— Очень хорошо, — шипит Лариса. — Я так понимаю, недолго ждать осталось.
— Ларка! — Антон заходится кашлем. Такого сестра еще себе не позволяла.
Тяжелым взглядом заставив младшего брата замолчать, Лариса поднимается с табуретки и, резко впечатываясь в пол, уходит к себе в комнату. Через минуту оттуда доносится:
— Ради этой дебильной аутички ты не только себя, ты нас на тот свет сведешь! Еще мать называется! Дрянь ты, а не мать.
— Ларка… — шепчет Антон. Ему жалко всех: маму, обеих сестер — здоровую и больную — и самого себя. Он не любит скандалы, ему хочется, чтобы все было спокойно, чтобы Ларка угомонилась, Ленка нашлась, а мать перестала плакать.
— Двух нормальных детей на одну сумасшедшую променяла! — продолжает бушевать Лариса. — Леночка то, Леночка се, а Леночка плевать на тебя хотела!
Лариса вдруг вылетает из комнаты, нависает над матерью и кричит ей в склоненную голову, в подрагивающие пальцы, в сжатые губы:
— Ты понимаешь, что твоя Леночка всем нам… всем троим жизнь поломала? Антон, здоровый парень, сиделкой работает, ты ж ему всю плешь проела: следи за ней да следи за ней. Сама изводишься без конца А я?.. — Лариса вдруг всхлипывает. — А обо мне ты подумала?
От меня все мужики бегут, думают, что раз у меня сеструха такая…
Она дергает ладонью в сантиметре от материнского плеча, резко останавливает ее и убегает к себе, громко хлопнув дверью. Антон испуганно смотрит на мать, ожидая какой угодно реакции. Но в этот момент телефонная трубка начинает шелестеть голосами, и мать начинает вслушиваться и отвечать, совершенно забыв про старших детей и их проблемы.
— Я замерзла, — говорит Лу. — Я замерзла, пошли домой.
— Погоди, — мычит Ленка сквозь зажатый в зубах карандаш. В руках у нее кисточка, которой она старательно проводит по зеленому листу клена оранжевую полоску.
— Мне хооолодно, — ноет Лу, пытаясь подсунуть все четыре лапы и куцый хвостик под пузо.
— Щас. — Ленка доводит полоску до конца, выплевывает карандаш в ладонь и спрыгивает с забора. Садится на корточки перед Лу.
— Неужели правда замерзла? — подмигивает Ленка, затем кидает кисти и краски на траву, снимает с себя рубашку и обматывает дрожащую собаку в несколько слоев.
— Теплее?
— Угу.
Лу выглядит ужасно смешно: с одной стороны из рубашки торчит нос, с другой — хвост, снизу — самые кончики лап. Ленка начинает хихикать, сначала тихо, потом — не в силах сдерживаться — все громче и громче, а затем и вовсе валится навзничь, хохоча во весь голос, задирая ноги и хлопая ладонью о землю. Обидчивая Лу в ответ вцепляется зубами в Ленкину штанину и рычит, мотая головой из стороны в сторону.
— Лу, Лу, прекращай, — смеется Ленка, чувствуя, что джинсовая ткань сейчас треснет. — Это Антоновы штаны, жалко же!
Лу прекращать не желает, поэтому Ленке приходится применять силовые методы — подхватывать клетчатый сверток на руки и легонько его трясти, чтобы успокоить разыгравшееся содержимое.
— Лушка-подружка, не злись. — Собакиному носу достается смачный поцелуй. — Я не над тобой смеюсь.
— Ну да, — сварливо замечает Лу. — Интересно, над кем тогда.
— Ну… — Ленка задумывается. — Хорошо, над тобой. Но не обидно. Ты бы правда, ну, видела себя со стороны. Такая булочка с сосиской. Хи…
Дохихикнуть она не успевает — Лу делает зверское выражение лица и пытается цапнуть Ленку за нос.
— Ай, Лушка, — отдергивается Ленка. — Злюка и вредина, вот ты кто.
Она отпускает Лу, вскакивает и начинает собирать карандаши, кисточки и банки с краской. Через пятнадцать секунд ей надоедает это занятие, и она вспоминает, что еще не оценила получившийся результат. Кисточки снова разлетаются в разные стороны, а Ленка отбегает на несколько метров от клена и, склонив голову к левому плечу, критически разглядывает оранжево-красное дерево. Через минуту к ней присоединилась успокоившаяся Лу.
— А ничего получилось, да? — довольным голосом спрашивает Ленка.
— Ничего, — соглашается Лу. — Только все же, по-моему, рановато. Сентябрь толком начаться не успел, а ты уже все деревья покрасила.
— Нормально, — отмахивается Ленка. — Мне до чертиков надоело лето и все зеленое. Пусть в этом году будет ранняя-ранняя осень.
— Пусть будет, — покладисто отзывается Лу. — Обратно все равно уже не перекрасишь.
Ленка хватает Лу на руки и снова громко чмокает ее в нос.
— Вот за что я тебя люблю, Лушка, так это за то, что ты ужасно умная. Конечно не перекрасишь.
Собака возвращается на землю, а Ленка начинает танцевать. У нее выходит нечто среднее между вальсом и гопаком.
— Завтра все проснутся, а в городе — осень! — вопит она, не думая о том. что если издавать такие звуки, то «все» проснутся уже сегодня. — Осень-осень-осень! До обеда будет идти дождь, а после обеда — пусть светит солнце. Это будет ужасно красиво
— Угу, а может, не надо каждый день-то дождей? — бурчит Лу.
— Может, и не надо, — с легкостью соглашается Ленка, продолжая кружиться и подпрыгивать. — Зато обязательно надо, чтобы ночью — звездное небо! И листопад! И дворники чтобы потом эти листья жгли! И был запах такооой!..
Она втягивает носом будущий запах.
— Будет пахнуть дымом! медом! и сыростью! — Ленка резко останавливается, думает с полсекунды и опять кричит: — Сыростью, Лу!!! Без дождей никак нельзя. Понимаешь, Лу? Никак! нельзя! без! дождей!
Ленка так увлеклась танцем об осени, что совершенно ничего не видит и не слышит вокруг себя. А внимательная и осторожная Лу вдруг вспомнила, что там, куда упрыгивает любимая Ленка, — яма. Черт знает кем и когда выкопанная и очень глубокая.
— Ленк, — зовет она. — Ленка! Остановись!
Куда там! Машет руками Ленка, танцует, вопит восторженно.
— Ленка!! — Лу ковыляет за подружкой, но ее короткие лапки не успевают за длинными Ленкиными ногами. — Лееееен!
— Они будут мокрые! И небо будет серое! И все будут грустить! А потом радоваться, потому что после обеда — солнце!! — Ленка уже доскакала до ямы и, остановившись на самом краю, разводит руки в разные стороны: — Вот такое солнце, Лушкааа!
— Осторо!.. — кричит Лу, понимая, что уже, кажется, поздно. И точно: в последний раз взмахнув ладошками, Ленка обрушивается под землю. — …жней… — вякает Лу и обмирает. Потом несется к яме и начинает отчаянно вслушиваться и вглядываться. Темно и тихо. Тихо и темно. Проходит минута, две или целый час — у собак нет чувства времени, — после чего она задирает мордочку вверх и начинает горестно подвывать.
