Правду сказать, мы поступали не хорошо, все толкуя о нихъ, какъ бы ни были они достойны любви при жизни, и какъ бы дороги ни были они намъ и при своей жизни, и при погибели, не хорошо потому, что пользы это не приносило, а очень разстроивало насъ. Джимъ говорилъ, что постарается теперь жить какъ можно достойнѣе для того, чтобы встрѣтиться съ ними и въ лучшемъ мірѣ, и Томъ промолчалъ, не сказалъ ему, что тѣ были магометане… Зачѣмъ было разочаровывать его? Онъ и такъ былъ уже довольно огорченъ.
На слѣдующее утро мы проснулись въ нѣсколько болѣе веселомъ расположеніи духа, а проспали мы преотлично, потому что песокъ самая удобная изъ всякихъ постелей, и я не понимаю, почему люди, которымъ сподручно его доставать, не заведутъ у себя обычая спать на немъ. И превосходный тоже этотъ балластъ: ни разу еще не стоялъ нашъ шаръ такъ неподвижно.
Томъ предполагалъ, что у насъ его тоннъ двадцать, и не зналъ, что съ нимъ дѣлать: песокъ былъ хорошій, выбросить его такъ, зря, не хотѣлось. Димъ сказалъ:
— Масса Томъ, нельзя-ли намъ взять его съ собою домой и продать тамъ? Сколько времени надо быть въ дорогѣ?
— Зависитъ это отъ той, которую мы выберемъ.
— Тамъ, у насъ, возъ песку стоитъ четверть доллара, а тутъ будетъ возовъ двадцать, не правда-ли? Сколько же это составитъ?
— Пять долларовъ?
— Прахъ возьми, масса Томъ! Отвеземъ мы этотъ песокъ тотчасъ же домой! Вѣдь это дастъ намъ поболѣе чѣмъ полтора доллара на душу, не такъ-ли?
— Такъ.
— Скажите, не самый-ли это легкій способъ зашибать деньгу! Самъ товаръ къ намъ свалился, ни малѣйшаго отъ насъ труда не потребовалось! Пустимся сейчасъ же въ путь, масса Томъ!
Но Томъ размышлялъ и дѣлалъ какія-то выкладки, до того погрузившись въ это занятіе, что и не слушалъ его. Потомъ онъ воскликнулъ:
— Пять долларовъ… тьфу! Нѣтъ, этотъ песокъ стоитъ… стоитъ… ну, стоятъ пропасти денегъ!
— Какимъ образомъ, масса Томъ? Говорите, пожалуйста, говорите!
— Да какъ же! Лишь только публика узнаетъ, что это настоящій песокъ, съ настоящей степи Сахары, она такъ и набросится на него. Всѣмъ захочется имѣть его, хотя сколько-нибудь, чтобы насыпать въ стклянку и поставить ее, подъ ярлычкомъ, на видномъ мѣстѣ, на показъ, какъ диковинку. А намъ стоитъ только разсыпать его по посудинкамъ и потомъ носиться надъ Соединенными Штатами, продавая хоть по десяти центовъ за штуку. Да у насъ тутъ въ лодкѣ этого песка на десять тысячъ долларовъ!
Мы съ Джимомъ чуть не сошли съ ума отъ радости и стали неистово орать, а Томъ продолжалъ:
— И мы можемъ воротиться сюда и набрать новаго песка, потомъ опять воротиться и опять набрать, и такъ до тѣхъ поръ, пока не опорожнимъ всю степь и не распродадимъ ее. А препятствовать намъ никто не будетъ, потому что мы возьмемъ привиллегію.
— Господи Боже! — проговорилъ я. — Да мы будемъ богаты, какъ самъ Креазотъ, не правда-ли, Томъ?
— Ты хочешь сказать: Крезъ. Да, этотъ дервишъ отыскивалъ земныя сокровища въ томъ маленькомъ холмѣ, а не подозрѣвалъ, что у него подъ ногами сокровища настоящія и простирающіяся на тысячи миль! Онъ былъ слѣпѣе ослѣпленнаго имъ верблюдовожатаго.
— Масса Томъ, а сколько денегъ будетъ тогда у насъ?
— Трудно это сказать теперь. Надо подсчитать, а оно не такъ-то просто, потому что тутъ четыре милліона квадратныхъ миль песка, по десяти центовъ за стклянку.
Джимъ былъ въ полномъ восторгѣ, но скоро какъ-то смутился, покачалъ головой и сказалъ:
— Масса Томъ, но откуда взять намъ такъ много стклянокъ? Ни у какого короля не найдется столько. Мы лучше не всю степъ раскопаемъ, масса Томъ… право, такъ, это бѣда будетъ съ стклянками.
Томъ тоже какъ-то поостылъ и я думалъ, что причиною были именно, стклянки; но я ошибался. Онъ сидѣлъ въ раздумьи, становясь все пасмурнѣе и пасмурнѣе, и сказалъ, наконецъ:
— Ребята, не дѣло мы задумали. Надо отъ него отказаться.
— Отчего же, Томъ?
— Богъ отчего. Когда ты переходишь какую-нибудь границу, то есть, вступаешь въ предѣлы извѣстнаго государства, ты встрѣчаешь тотчасъ таможню, и правительственные агенты являются и начинаютъ рыться въ твоихъ вещахъ, требуя съ тебя порядочную сумму, которая зовется пошлиной. Это ихъ обязанность; и если ты не заплатишь пошлины, они захватятъ твой песокъ. Это называется конфискаціей, — но это не проводитъ никого, всѣ знаютъ, что это просто грабежъ. А если мы повеземъ теперь этотъ песокъ по тому пути, который себѣ намѣтили, намъ придется перелѣзать черезъ столько подобныхъ загородокъ, что мы устанемъ… Одна граница за другой: Египетъ, Аравія, Индостанъ и что тамъ еще… И всюду съ насъ будутъ выколачивать пошлину! Вы сами видите, что намъ нельзя отправиться этой дорогой.
— Но, послушай, Томъ, — сказалъ я, — развѣ нельзя намъ просто перелетать черезъ ихъ границы? Какъ могутъ они остановить насъ?
Онъ посмотрѣлъ на меня съ горестью и спросилъ очень строго:
— Гекъ Финнъ, ты думаешь, что это будетъ честно?
Терпѣть не могу такихъ выраженій. Я промолчалъ, а онъ началъ снова:
— Но другая дорога намъ тоже закрыта. Если мы отправимся именно тою, по которой прибыли сюда, то намъ не миновать нью-іоркской таможни, а она хуже всѣхъ тѣхъ, взятыхъ вмѣстѣ, по отношенію къ нашему грузу.
— Это почему же?
— А потому, что Америка не можетъ производить сахарскій песокъ; если же какой предметъ здѣсь не производится, то при ввозѣ его сюда изъ другой страны, которая его производитъ, онъ облагается пошлиной въ тысячу четыреста тысячъ на сто его стоимости.
— Да тутъ смысла нѣтъ, Томъ Соуеръ!
— А кто говоритъ, что есть? Ради чего ты относишься ко мнѣ такъ, Гекъ Финнъ? Обожди, пока я скажу, что то или другое имѣетъ смыслъ, прежде чѣмъ обвинять меня въ томъ, будто я это сказалъ!
— Ты правъ. Считай, что я оплакиваю свою ошибку и очень раскаяваюсь. Но продолжай!
Джимъ перебилъ:
— Масса Томъ, и они взимаютъ такую пошлину со всего того, чего не могутъ производить въ Америкѣ, не дѣлая никакого различія при этомъ?
— Никакого.
— Масса Томъ, вѣдь благословеніе Божіе драгоцѣннѣе всего на свѣтѣ?
— Разумѣется.
— И проповѣдники, стоя на каѳедрѣ, призываютъ его на народъ?
— Призываютъ.
— Откуда оно идетъ?
— Съ неба.
— Вѣрно, сэръ, вѣрно! Не ошибаетесь. Дѣйствительно, оно нисходитъ съ неба… а небо-то чужая страна! Что же, и на благословеніе наложена пошлина?
— Нѣтъ, не наложена.
— Понятно, что не могли наложить. Такъ вотъ, вы и ошибались, масса Томъ. Не захотятъ они тамъ облагать пошлиной такой ничтожный предметъ, какъ песокъ, который и не составляетъ необходимости для всякаго человѣка, когда оставляютъ безпошлиннымъ то, что самое драгоцѣнное въ мірѣ и безъ чего никто не можетъ обходиться.
Томъ Соуеръ былъ срѣзанъ. Онъ видѣлъ, что Джимъ приперъ его къ стѣнѣ. Началъ онъ тутъ вилять, говоря, что это былъ недосмотръ въ таможенномъ уставѣ, подлежащій исправленію при ближайшемъ засѣданіи конгресса, — но это было плохое объясненіе и онъ самъ понималъ это. Онъ говорилъ, что рѣшительно все иностранное, за исключеніемъ этого одного, было обложено пошлиной, и потому, ради послѣдовательноcти, не могли не обложить и это, вслѣдствіе того, что послѣдовательность — первое правило въ политикѣ. Онъ настаивалъ на томъ, что пропускъ этотъ былъ сдѣланъ правительствомъ не преднамѣренно, и что оно постарается исправить свою ошибку, прежде чѣмъ ее замѣтятъ и его обсмѣютъ.
Но меня вовсе не интересовало все это, разъ стало извѣстно, что намъ нельзя провезти нашъ песокъ. Я совершенно упалъ духомъ; тоже было и съ Джимомъ. Томъ старался насъ ободрить, говоря, что придумаетъ новую спекуляцію не хуже этой, а то и лучше даже, но это насъ мало утѣшало: мы не вѣрили, чтобы было что-нибудь такое громадное! Тяжело было переносить это: мы только что считали себя такими богачами, что могли купить цѣлую страну и основать королевство, и вотъ мы опять бѣдняки, ничтожество! и песокъ остается у насъ на рукахъ. Онъ казался намъ прежде такимъ красивымъ, точно золото и алмазы, и на ощупь былъ такой нѣжный, бархатистый, пріятный, а теперь видъ его былъ намъ нестерпимъ. Мнѣ было противно смотрѣть на него и я зналъ, что почувствую себя спокойно, лишь избавившись отъ него, такъ чтобы онъ не напоминалъ мнѣ болѣе о томъ, чѣмъ мы могли быть и во что были низвержены. Томъ и Джимъ раздѣляли мои чувства, я зналъ это, потому что оба они тотчасъ же повеселѣли, когда я сказалъ:
— Выбросимъ этотъ мусоръ за бортъ.
Но это требовало усилій, и не малыхъ, я вамъ скажу, поэтому Томъ раздѣлилъ работу по справедливости и согласно нашей силѣ. Онъ рѣшилъ, что мы двое выгрузимъ по одной пятой доли его, а Джимъ три пятыхъ. Но Джиму такое раздѣленіе не понравилось.
— Безъ сомнѣнія, я сильнѣе васъ, — сказалъ онъ, — и я согласенъ поработать сообразно тому; но все же вы слишкомъ много наваливаете на стараго Джима, масса Томъ, какъ мнѣ кажется.
